— Сегодня в палатке не ночуем. Валентин позвал нас к себе.
— Зачем?
— Он живет в Лемешках. Село рядом с М-7. Под Владимиром, как ты и загадывала.
— Это ты напросился?
— Сам предложил. Что такого?
Валентин остановил аудио.
Я замер с кусочком кожуры в пальцах. Зарема с вызовом подалась вперед.
Валентин снова включил запись.
— Заметил, какой он странный? Похож на шиза, если честно.
— Ты так говоришь, потому что он открытый и добрый. Если ты любого, кто искренно хочет помочь, записываешь в шизы, то у меня для тебя плохие новости.
— Надеюсь, ты не боишься со мной в палатке ночевать?
— Ты серьезно?
— Абсолютли.
— Разумеется, нет. Не забудь, я с тобой границу планирую пересечь.
— Это другое.
Хозяин навис над нами с вилкой в руке. Зарема не отпрянула. Напротив, вытянула шею в его сторону и плотно сжала губы. Ее глаза округлились.
— Извинишься, деточка? — прервал он молчание. — Или тебя отдельно просить?
— За что извинюсь?
— За оскорбление.
— Какое?
— Сама знаешь.
— Не знаю.
Валентин сморщил нос, отчего его ноздри на миг раздулись.
— Не притворяйся. Ты слышала.
— Что я слышала?
— Все, что надо. Ты не аутистка часом?
— Аутисты часом не бывают.
Хозяин ударил по столу обратным концом вилки. Ноздри его расширились.
— Мы не собирались грубить, — поспешил успокоить я. — Мы не думаем по-настоящему, что у вас шизофрения, и поэтому…
— И поэтому лепечете извинения. Это даже более жалко, чем ругательства.
Здравый смысл подсказывал, что переубеждать бесполезно.
— Извините, если чем-то задели, — произнес я. — Наверное, не стоило навязываться на ночлег и портить вам вечер. Мы сейчас уйдем.
Валентин скорчил лицо в бесноватой усмешке и потряс вилкой.
— Поматросили, значит, и бросили — такой был план. Бедного Валентина Григорьевича хотели нагреть и свалить. А что, он всего лишь старый наивный шиз. Врушки-хитрюшки!
Зарема начала приподниматься со словами:
— Так, это переходит все границы, и у нас нет никакого…
Хозяин с воплем стукнул по столу вилкой так, что даже Зарема втянула голову в плечи и села обратно. Я рефлективно зажал руками уши, а эхо от удара, снеся эти хлипкие препятствия, отозвалось внутри головы.
— Сбежать не позволю. И не таких ловил. Я сразу разгадал, кто вы. Дезертиры с грязной душой и беззаконными помыслами. Вы шлете сигналы за бугор и важные данные, а затем шмыгаете через границу, как кролики через изгородь. Как будто вас там ждут с медовыми пряниками. К то-то вас там ждет, а?
— Это недоразумение, — попытался я. — У нас странный юмор. Я никогда не был в Карелии, и Зарема тащит меня туда чуть ли не силком. Ради этой девушки я готов пересечь границу Ленинградской области и покинуть зону комфорта. Шутка дурацкая, согласен, и все же…
— Молчать!
Я умолк.
— Научились бы врать, прежде чем лапшу вешать. Драпаете тут из России и пользуетесь добрыми водителями. Нашли себе бесплатный транспорт. Ищете удобный момент, чтобы обчистить карманы и заколоть отверткой во сне. А я не дам заколоть себя отверткой. И дальше своего дома не пущу. Мне еще благодарность объявят.
Вспомнилось фото с Безруковым на стене. Примерно так Валентин и воображал государственную благодарность за исполненный гражданский долг.
— Серьезно? — спросила Зарема. — Что собираетесь делать? Свяжете нас? Убьете?
— Если плохо будете себя вести, убью. На куски изруб лю топором.
— Топора у вас в руках нет. И достать его не успеете. Нас двое, и мы моложе. Отпустите нас, и никто не пострадает.
Я поражался тому, насколько холодно звучал голос Заремы. Точно по скрипту.
— Не отпущу. Я не один. На улице вас стерегут сельчане. Они будут стрелять на поражение, как только рыпнетесь из дома.
— Вы ведь в курсе, что на заправке есть камеры? На них видно, как мы садимся в машину. И номера видны, потому что разрешение на записях высокое.
— Врете, натовские выкормыши!
— Вы можете замочить нас без суда и следствия. Тогда взамен почетной грамоты получите забитую до отказа тюрьму. Вас будут кормить блевотной кашей и баландой. И никакой ряженки.
— Хватит мне зубы заговаривать, подстилка натовская!
— Диктофон с нашими разговорами в суде даже не рассмотрят. И в камере вас встретят такие же дезертиры и негодяи, как и мы. Политзеков сегодня ух сколько развелось.
Вилка обрушилась на стол. Я снова дрогнул. К такому не привыкнешь.
— Чего ты чешешь? — вскрикнул Валентин. — Чего ты чешешь? Чего юлишь, когда тебя за руку поймали?
— Рассказываю, как все будет. Отпусти́те нас, и мы уйдем на станцию. Вы и не вспомните о туристах, которых подвозили.
— Никуда вы не уйдете! И записи с камер никто не увидит! Они стёрты! Я разбил камеры и стёр записи!
Валентин замахал руками так, что я отпрянул. Психованный хозяин заполнял пространство и блокировал мысли.
— Это моя заправка! Все заправки в области мои! Все заправки по стране тоже мои! Как я решу, так и будет! Скажу удалить записи — удалят, скажу сохранить — сохранят!
Как в замедленной съемке, стол перед моими глазами поехал влево. Как будто автомобиль тронулся. Посуда с содержимым полетела в стороны.
Ребро столешницы врезалось в живот Валентину, и он потерял равновесие в разгар истеричного монолога. Псих лишился опоры и упал на спину.
Я сидел на лавке не в силах сдвинуться с места и наблюдал, как Зарема хватает металлическую миску с явным намерением оглушить поваленного противника.
Валентин быстро сориентировался и из лежачего положения подсек девушку. Тычка носком в голень хватило, чтобы Зарема рухнула на живот. Проворная клешня метнулась к затылку. Зарема с криком дернулась прочь. Ее пальцы на секунду сомкнулись на макушке и не нашли там заколку. Псих с недоумением посмотрел на краба, из которого торчали волосы.
Я наконец преодолел оцепенение и бросился на обидчика с кулаками. Размашистые удары обрушились на костлявые плечи и рыжую башку.
Мной двигала злоба. Много злобы и суеты. Чувствовалось, что следует бить прицельнее и вообще эффективнее, и это злило только сильнее. Нужный ритм ускользал от меня, я растрачивал заряд без всякой экономии.
Валентин улучил момент и, вывернувшись из-под каскада ударов, перекатился к лавке. Для провинциального бюрократа в годах он действовал с завидной расторопностью. У него в кулаке опять оказалась вилка. Злобный азарт полыхал в серых глазах.
Вооруженный псих метнулся ко мне. Зубчики вилки почти достали до моего носа. В следующий миг острие чиркнуло по подбородку. Я отпрянул и едва не рухнул на спину. На мгновение все помутнело. Правая рука машинально рванулась назад. Растопыренные пальцы наткнулись на холодный пол, ладонь взвыла до основания.
Валентин размахнулся. Я рванул вправо, и вилка, нацеленная в бедро, скользнула по мизинцу. Будто консервным ножом полоснули.
Попади в бедренную артерию, убил бы.
На помощь подоспела Зарема. Она пинком выбила вилку у Валентина и осыпала его ударами по темени и затылку, еще менее грозными, чем мои. Псих отшвырнул ее, как досадную вещь. Зарема споткнулась об осколки тарелки и упала во второй раз.
Получив краткосрочную передышку, я окинул вз-глядом ближайшее пространство. В ушах гудело, точно к ним морские ракушки приставили. Рядом лежала стеклянная бутылка с подсолнечным маслом — целая и плотно закупоренная.
Я схватил бутылку за широкую нижнюю часть и вместо того, чтобы заехать психу по черепу и вырубить его, неуклюже ткнул горлышком в лицо Валентину.
Он громко охнул и заслонил руками крючковатый нос. Сквозь пальцы просочилась кровь.
Пользуясь замешательством, я ударил повторно — горлышком, только акцентированно. Выкинул бутылку вперед подобно шпаге, так что боль стрельнула в плече. Следующий такой маневр — и мне либо выбьет сустав либо порвет мышцу.
Кровь хлынула потоком. Передний зуб Валентина с хрустом исчез в открытом рту. Длинный вопль, исторгнутый из красной пасти словно бы всеми нервными окончаниями, волной обдал меня.
Я не понимал, кричу я тоже или нет. Чтобы прекратить ор, я загонял бутылку с мутной жидкостью в пасть Валентину. Костяшки пальцев били по толстому дну, с каждым новым ударом заталкивая стекло все дальше. Каждый удар пульсом отзывался в висках. Казалось, стоит прекратить, и я тотчас рухну от инсульта.
— У тебя сосуды на лбу лопнут. Багровый весь.
Зарема наклонилась надо мной и коснулась моего плеча. Я почувствовал, как мои пальцы, что стискивали бутылку, один за другим ласково разжимают и отводят в стороны. Как будто внешнее управление ввели. Оставшись без моего контроля, бутылка так и осталась торчать из пасти.
Все это время глаза Заремы безотрывно смотрели в мои.
Она стянула с лавки плед и накрыла лицо Валентина.
— Телефон принесу.
Голос звучал сдавленно, почти скорбно.
Зарема исчезла. Я заозирался. Стол прижат к лавке. Огурцы раскиданы по полу. На моей футболке чужая кровь, к ней прилип ошметок картофельной кожуры.
Как долго кричал Валентин? Насколько громко? Как скоро сюда ворвутся односельчане?
Вернувшись с телефоном, Зарема включила фонарик и отворила крышку погреба.
— Нужна твоя помощь.
Моя спутница — соратница, сообщница, соучастница — взяла Валентина за кисти и, подняв их, кивком указала на ноги.
Я понял без слов.
Мы доволокли тело до погреба и столкнули его, как мешок, в тесное пространство с полками и банками.
Если бы я увидел гору из трупов, скелетов, детских игрушек, мобильных телефонов, чего-то такого, клянусь, мне бы полегчало. Но ничего такого Валентин в погребе не держал.
Когда ненавистное отверстие наконец закрыли и спрятали под паласной дорожкой, повисла пауза.
— Я видела в сенях веник. Сейчас смету с пола всю эту дрянь, а ты пока верни на место стол и поправь лавки.
— Лайки? — переспросил я. — Какие лайки?