Палаш скользнул по моей «броне» мне под левую руку. Опустив её вниз я поднял свое предплечье и раздался ещё один ор.
— Что же вы так орёте? — подумал я, насаживая печень противника на правый кинжал и проворачивая его.
Третий противник отступал к трапу правого борта. Я шагнул левой ногой, делая уклон и нырок в ту же сторону от удара по диагонали сверху, делая руки «домиком». Палаш прошел вдоль руки и по спине, а моя левая рука, держащая нож прямым хватом, прошлась по его печени, потом на противоходе зацепилась за его почку.
Почему-то никто на надстройку не лез и убить меня не пытался. Я выглянул сверху вниз и увидел на палубе пушкарей, приготовившихся стрелять.
— Право на борт, — крикнул какой-то китаец с бака.
Его команду повторил второй китаец, стоящий у левого борта и смотревший в мою сторону.
— Право, так право, — сказал я и завалил румпель[10] резко вправо.
Джонка повернула влево, взяла парусами встречный ветер и завалилась на правый борт. С бака и шкафута послышались китайские проклятья в адрес рулевых, и в сторону бака поспешили «воспитатели». Я насчитал их восемь человек.
Засунув кинжалы в плечевые ножны и сбросив трупы в румпельную шахту, чтобы не мешали, я подобрал с палубы два палаша, и встал у румпеля, напевая песенку:
— Карусель, карусель, начинает рассказ. Это сказки песни и веселье! Карусель, карусель, это радость для нас. Прокатись на нашей карусели.
— Какого хрена ты делаешь?! — по-китайски крикнул тот, кто поднялся первым. — И где пушкари?
— Попрыгали за борт, — сказал я из темноты.
— Какого фуя?! — Гневно спросил начальник.
Это прозвучало так по-русски, что я рассмеялся и шагнул ему навстречу, начиная карусель.
Его голова скатилась на палубу, а тело мягко осело, заваливаясь назад. Левый палаш вошёл остриём в шею и с движением локтя вовнутрь провернулся, выскальзывая. Ноги мои переступили влево и следующий удар правого палаша пришёлся на третьего китайца, как раз высунувшего свою голову вперёд из-за второго. Он ещё ничего не понимал, а уже падал вниз по трапу на четвёртого с разбитой головой.
Другая группа, поднявшаяся по левому трапу остановилась от того, что передний китаец, увидев мой танец дервиша, попятился назад. И тут я почувствовал, как палуба уходит из-под моих ног. Я запоздало услышал удар и полетел за борт.
Однако упал я не в воду, а на носовую палубу третьей джонки, на которой, как я уже говорил раньше, бушприта не было.
Я хорошо саданулся о пушку плечом, но палаши держал крепко и не выронил. Я не боялся кого-либо поранить, а, наоборот, хотел этого, поэтому, продолжая вращаться, я покатился по палубе, опираясь на палаши и кулаки и подрезая чьи-то ноги. Раздались стоны и крики.
Мне было легче. На моей стороне была неожиданность и неразбериха на борту. Я прошёлся по палубе, как газонокосилка. Сначала по левому борту, потом по правому.
— Карусель, карусель… Прокатись на нашей карусели! — Выдохнул я и огляделся.
С кормы на меня смотрели пушкари, но увидев мой взгляд, бросили свои палаши и вытянули руки вперёд, показывая их мне. Я показал за борт, они послушно спрыгнули. Не раздумывая.
Я посмотрел на раздавленную джонку. Она дымилась. Из-под палубы струились тонкие струйки дыма и слышались крики о помощи на португальском и испанском языках. На той джонке, где находился я, с вёсельной палубы так же слышались крики на знакомых языках.
Я выбил клин, поднял решётчатый люк и увидел крутой трап, уходивший в темноту.
— Я португалец. Я напал на этот корабль. Мне нужна ваша помощь. Я хочу освободить вас. Там есть синцы?
— Есть, есть, господин! — Закричало несколько голосов, а потом послышались сдавленные стоны.
— Уже нет, господин!
Я спустился вниз и не увидел, а почувствовал плотную массу народа.
— Вы прикованы или привязаны?
— Привязаны, господин!
— Вот вам палаш!
Я протянул оружие в темноту рукоятью вперёд и почувствовав, как его вырвали у меня, поднялся на палубу. Через некоторое время из люка стали появляться люди. Когда их собралось уже с десяток, я крикнул:
— На той джонке такие же, как и вы, но там много синцев. Возьмите оружие и освободите их. Но торопитесь, там возможен пожар.
Мои слова прозвучали, как удары хлыста. Люди стали хватать оружие, разбросанное по палубе и перелазить через борт. К тому времени джонки стояли бортами рядом и первая уже выровнялась. Я, кстати, попытался увидеть свою каракку, но её и след простыл в темноте. Как и просили, подумал я.
На палубе стояла почти кромешная темнота. Горел только маленький светильник на входе в каюты кормовой настройки и баковый фонарь, который, почему-то, не разбился. Луна куда-то делась.
Я пошарил по баку, нашёл ещё три фонаря, висевших на файр-мачтах и зажёг их. Потом прошёл на корму и зажёг находившиеся там пять фонарей. Открывшаяся картина впечатлила даже меня, не особо впечатлительного. Я прошёлся по палубе. Сорок восемь тел. Раненых не было.
— Фу, Пётр Иваныч! Да вы мясник, однако, — пробормотал я.
В той жизни мне не приходилось включать «карусель» на долго. Максимум, что я тогда видел, два, три трупа за раз. Я вздохнул.
— «Не я такой, жизнь такая», — подумал я. — «Жись — только держись! Если бы не я, то они покромсали бы меня на тысячу маленьких Петручо».
— Эй, порту! Мы закончили! — Послышалось с того борта. — Где твои люди?!
Я подошёл к левому борту и посмотрел на кричавшего.
Это был худой, грязный и одетый в какое-то тряпьё грек.
— Один я! — Крикнул я. — Потушили пожар?
— Так точно!
— Убитых раздеть, тела за борт. Палубу скатить водой. Пленные есть?
— Нет!
— Жаль. Моряки среди вас есть?
— Почти все моряки, дон…
— Дон Педро Антониу Диаш.
— Ха! — Крикнул кто-то из толпы. — Я у вашего батюшки ходил штурманом.
— Я матросом! И я! И я! — Послышались голоса.
— Вот и хорошо. Значит порядок знаете. Растащить корабли. Заменить поломанные вёсла. Встать на якорь бортами на противника. Открыть огонь на поражение по готовности. Канониры есть?
— Есть!
— К орудиям!
— Штурман!
— Рауль, дон Педро!
— Примите командование на том борту, Рауль. На первый-второй рассчитайсь!
— Это как?
— Разделиться пополам. Половину на это судно.
Мы стояли метрах в трёхстах от сторожившего нас в выходе из бухты судёнышка. На нём малый пожар потушили и пялились в темноту, пытаясь понять, что творится у нас. По сути, думал я, они могли видеть только странный манёвр переднего судна и навал на него второго. Шум, крики и возня могли образоваться и по естественным причинам.
— Пушкари! Отбой огонь! Берём в плен, синцев! И тихо всем! Говорить только по-сински.
Джонки, тем временем, отжали и растащили, трупы раздели и проколов брюшину, смайнали за борт. Пошла приборка.
— Рауль!
— Да, капитан!
— Приберётесь, сдвиньтесь так, чтобы это корыто не смогло удрать в море, а я перекрою вход в бухту. Атака на рассвете. С первыми лучами. Тараним, но не сильно, чтобы не повредить, и на абордаж. Цель — берём, как можно больше, пленных. Не нам же вёслами продолжать махать на галерах.
Прибрались быстро и даже успели часа два вздремнуть, когда вдруг закончилась экваториальная ночь. В небо ударили первые лучи бордового солнца.
— Навались! — Крикнул я, поворачивая корабль, и целясь в правый борт джонки, стоящей носом в бухту.
— Табань!
Удар и ещё удар… Сонная абордажная команда и экипаж первой джонки почти не сопротивлялись.
Когда совсем рассвело мы увидели примерно в миле от нас мою каракку со спущенными парусами. Я удивился и, дав команду новым гребцам из захваченных пленных китайцев: «Греби!», направил свою джонку к ней. Мы заходили с кормы и я увидел, что экипаж возится с румпелем.
Встав в полный рост на носовой площадке и подавая сигнал куском выбеленной морской водой и солнцем ветоши, я, когда мы сблизились на расстояние выстрела, прокричал по-английски:
— Это ваш штурман, господин Ван Дейк! Не надо стрелять!
Мы сидели за столом, накрытом на площадке бака моей маленькой джонки. Она была прелестна и была бы абсолютно идеальна, если бы не сгоревшие по моей прихоти кормовые бизани. Мы принимали пищу. Бывшие гребцы-рабы на двух других моих джонках тоже завтракали.
Я убедил капитана вскрыть запасы и поделиться ими со всеми бывшими пленниками, обещая вскоре восполнить. Капитан пожал плечами, но кладовые вскрыл. Он уже привыкал доверять мне.
На джонках тоже нашлось немного еды, но мы воспользовались лишь их запасами спиртного, в основном виноградными винами. А моему новому экипажу отдали все запасы рисовой водки, благо, её было немного.
Не сказать, что китайцы гребцов морили голодом, но такого разнообразия они не видели давно. Были забиты все выловленные на предыдущей стоянке свиньи, съедены все фрукты, кроме моих лимонов. Пировали и отдыхали до полудня, ведь ночь выдалась не из лёгких.
Оставшиеся в деревеньке китайцы высказывали непонимание «политического момента». По их мнению произошла победа. Торговое судно пыталось сбежать, но было захвачено, однако почему-то никто не спешил чалиться к берегу и праздновать, а главное, делиться добычей.
Береговые китаёзы справедливо считали, что часть добычи принадлежит им, так как это они первыми увидели купца и подали сигнал. Чуть позже полудня из бухты вышла джонка.
Когда я увидел её там в бухте, я лишь примерно прикинул её размер и форму. Она стояла к нам кормой и за небольшим мыском, поэтому не была видна полностью. Когда я увидел её сейчас, я влюбился в неё с первого взгляда.
— Она моя, — сказал я дремлющему под бамбуковым навесом Людвигу.
Тот, открыв один глаз пальцами левой руки, правой он продолжал держать кубок с вином, сказал:
— Да пожалуйста!
Перепрыгнув на вёсельную джонку, я крикнул Рауля, стоявшего вахту.