______________
** Автор приводит эту цитату в свободном пересказе по статье И. Ю. Крачковского "Арабская поэзия" ("Восток", IV, М.-Л., 1924, стр. 101; И Ю. Крачковский, Избранные сочинения. II, М.-Л., 1956, стр. 251–252). Здесь мы воспроизводим ее в полном виде (прим. перев.).
Остановитесь оба, мы поплачем, вспомнив о любимой и о
жилье у песчаной извилины, что между ад-Дахулем и Хаумалем,
Тудихом и ал-Макратом. Следы там не исчезли, потому что
южный и северный ветры там сменялись.
Мои спутники стояли подле меня на верблюдах, говоря: "Не убивайся
от горя и крепись!"
Лишь слезы обильные могли меня исцелить; но что пользы рыдать
у стершихся следов? *** {22}
______________
*** Из му 'аллаки Имру' ал-Кайса.
Нередко эта часть стихотворения развертывается в более или менее подробное описание любимой:
Тогда она пленила меня устами с рядом белых зубов, которые
сладко целовать, приятно вкушать.
Словно мешочек с мускусом от торговца [благовониями] на
красавице, благоухание из ее уст опережает их приближение к тебе;
Или девственный луг, незасоренный, незатоптанный, где траву оросил
дождь.
Луг, который часто поливают ранние щедрые облака и оставляют
лужи, [круглые и сверкающие], как [серебряный] дирхем.
[Поливают] обильным ливнем, беспрерывным, так что воды покрывают
каждую травинку ****.
______________
**** Из му'аллаки 'Антары.
После любовного зачина (называемого насибом) поэт, опомнившись, продолжает свой путь и пользуется случаем, чтобы дать описание своего верблюда или коня со всем воодушевлением знатока. Быстрота его бега дает поэту повод сравнить его с диким ослом, страусом или антилопой, но сравнение вскоре забывается, когда поэт начинает рисовать яркую картину жизни животных или сцену охоты, которая для европейца составляет самую привлекательную часть стихотворения.
Она, белая самка онагра, виднеется сквозь ночной мрак,
светящаяся подобно жемчужине морской, снятой с своей нитки,
Пока не рассеивается ночной мрак и не настает утро; тогда
она пускается бежать, едва дотрагиваясь ногами до земли.
Вдруг ей слышатся издали голоса людей, и она испугалась,
не видя их, ибо люди — ее погибель.
Она заметалась и туда и сюда, чуя опасность всюду,
и впереди и позади.
И вот стрелки [из лука] промахнулись и спустили
вислоухих, приученных, с поджарыми боками [собак].
Они настигли ее, а она повернулась к ним рогами,
длинными и острыми, как самхарийские копья,
Чтобы отогнать, хорошо зная, что, если не отгонит,
близок конец ее — смерть.
И она убила из них Касаби, обагрив кровью, повторным
нападением повергла другую из них — Сухам **.
______________
** Из му'аллаки Лабида.
Только после этого поэт, как правило, подходит к настоящей теме своего произведения. Употребляя тща-{23}тельно отобранные эпитеты, он раскрывает перед своими слушателями ряд картин из жизни племени, сцену пирушки или грозы в пустыне; он превозносит собственную доблесть или дерзко возвещает о славных подвигах своего племени; он воздает хвалу своему покровителю и воспевает его щедрость; в ликующих тонах описывает он битву или успешный набег или преподносит этику пустыни в духе назидательного пессимизма. Этими стихотворениями, наряду с элегиями (которыми в особенности прославились несколько поэтесс), песнями мести и сатирами, по сути дела исчерпывается круг тем древней арабской поэзии. Нетрудно понять, как просто было поздним составителям антологий выделить часть свободной канвы оды и рассматривать ее в качестве самостоятельного стихотворения.
Мы ограничимся здесь кратким рассмотрением некоторых наиболее характерных авторов. Среди поэтов пустыни первое место по времени, а также, согласно мнению многих критиков, и по заслугам принадлежит Имру ал-Кайсу, "вождю поэтов на пути в огненный ад" в представлении раннего мусульманского пуританства. Распутный сын главы недолго просуществовавшего арабского царства, он провел остаток своей жизни в изгнании и безуспешных попытках отомстить за смерть отца и восстановить распавшееся царство. Его му'аллака, содержащая прекрасное изображение бури, свидетельствует о его даре описывать явления природы, а также об искренности его любовных стихов. Эгоцентризм, пронизывающий его произведение, находит, однако, наиболее яркое выражение у странствующих поэтов Та'аббаты Шарра и аш-Шанфары, "Песнь мести" первого и "Поэма, рифмующаяся на Л" аш-Шанфары — блестящий калейдоскоп картин жизни в пустыне — являются двумя самыми знаменитыми и часто переводимыми арабскими стихотворениями. В другом стихотворении Та'аббата Шарра изобразил свой идеал в выразительной и яркой манере:
Он не любит жаловаться на несчастья и заботы, всегда
жаждет порывов и странствий.
День проводит в одной пустыне, вечером он уединяется в
другой и садится верхом на спины опасностей.
Непрерывно быстро скача, он обгоняет [порыв] ветра, что,
разорванный, уносится в сторону. {24}
Когда сон смежает его глаза, чуткое смелое сердце всегда
настороже.
А глазам он поручает наблюдать за тем, как бы не направили:
против его сердца острие крепкого вонзающегося [меча].
Большинство бедуинских поэтов растворяют свою индивидуальность в том племени, к которому они принадлежат или примкнули. Каждый превозносит его свободу и неодолимую мощь, доходя до крайности в хвастовстве, которое несомненно, вызвало улыбку:
Нам принадлежит весь мир и все, кто греются под солнцем;
мы властно хватаем все, когда хотим…
Мы заполнили сушу так, что стала она нам тесна, и поверхность
моря мы заполняем кораблями **.
______________
** Из му'аллаки 'Амра ибн Кулсума.
По-иному развивается тема у Зухайра, большая часть дивана которого посвящена восхвалению двух вождей, уладивших долго длившуюся братоубийственную распрю между своими племенами. Как подобает старцу, он выступает глашатаем бедуинской этики, выражая в своей назидательной поэзии почти все бедуинские моральные идеалы.
Другая группа поэтов — те, кто, оставаясь истинными бедуинами, подпали под влияние цивилизованных общин в Йемене и в еще большей степени — таких же общин на севере. Цари Хиры, видя в поэтах вершителей общественного мнения Аравии, щедрыми наградами привлекали их к своему двору в надежде расширить таким образом свое влияние среди кочевников. Те же методы усвоили и противники Хиры, христианские гассанидские цари Трансиордании, перенявшие некоторый внешний лоск византийской культуры. Через посредство этих поэтов арамейская культура была в какой-то мере передана кочевникам. Наиболее знаменит поэт ан-Набига из племени зубйан; в его творчестве преобладает серьезный морализующий и назидательный тон, навеянный его пребыванием при обоих дворах и послуживший поводом для предания о принятии им христианства. Однако в конечном счете все эти влияния были поверхностны, что отчетливо видно в стихотворениях его младшего современника ал-А'ша, бродячего певца, который "вобрал в себя все элементы культуры, существовавшей в то {25} время в Аравии". Славу ему принесли сатиры и пиршественные стихотворения, в веселом тоне которых, несмотря на его связи с северными и южными христианскими общинами, нет и тени серьезности ан-Набиги. Кроме того, не следует забывать, что и в земледельческих юдаизированных племенах в Хиджазе и в городах также были свои поэты, но от них, равно как и от своеобразной поэзии самой Хиры, сохранилось лишь немногое, хотя последняя оказала известное влияние на арабскую поэзию девятого века.
Важнейшей культурной заслугой поэтов этой эпохи было то, что они, четко выразив различие между арабами и неарабами, перешагнули узкие племенные границы и создали новое понимание арабской национальности. Это национальное чувство, возросшее в ходе дальнейших исторических событий, нашло свое выражение в великом движении — экспансии, — вспыхнувшем с поразительной внезапностью, когда города, с их огромными организующими возможностями, стали сплачивающей силой, которой так недоставало племенному обществу. {26}
IV. ЭПОХА ЭКСПАНСИИ (622–750 гг.)
Те влияния, которые проникали через поэтов в среду кочевников, активно, хотя и в иной форме, сказывались также в городах. Горожане, сохраняя примитивную родо-племенную организацию, обладали более широким кругозором благодаря торговым сношениям с севером и югом. Торговые центры Хиджаза и Наджда были естественными очагами культуры, проникавшей на полуостров, а христианская и иудейская пропаганда закрепляла результаты их соприкосновения с цивилизованным миром. Поэзия Умаййи из Та'ифа (если его стихи действительно подлинные) выражает разочарование, которое испытывали мыслящие люди по поводу пустых суеверий своих предков.
В то время как поселения в Наджде оказывали лишь косвенное влияние на арабскую литературу, в Мекке разрослось движение за реформы, которое в конце концов нашло свое выражение в учении Мухаммада ибн 'Абдаллаха, рядового члена правящего рода курайш. Его биография так обросла позднейшими преданиями, что почти ничего не известно о нем до начала его миссии. Ребенком он жил среди кочевников, а юношей побывал в Сирии вместе с торговыми караванами. В среднем возрасте он, по-видимому, много лет предавался глубоким размышлениям в одиночестве. Наконец он почувствовал себя призванным провозгласить согражданам свою глубокую веру в мощь и величие единого бога и в неминуемую кару, когда все, кто восстает против его законов, будут низвергнуты в адский огонь. После десяти лет упорной борьбы ему удалось собрать лишь небольшую группу последователей, но тут предложение уладить племенные распри в городе Йасрибе открыло перед ним но-{27}вое поле деятельности. В 622 г., с которого начинается эра новой общины людей, уже тогда называвшихся мусульманами, он с группой своих последователей переселился в Йасриб, который с этого времени стал называться ал-Мадина город пророка. В течение восьми лет он вел вооруженную борьбу против Мекки и бедуинских племен Северо-западной Аравии, постепенно расширяя свою власть, пока, наконец, в 630 г. не капитулировала сама Мекка. С этих пор он стал безраздельно править Западной Аравией, и в последние два года его жизни депутации со всех концов полуострова стекались в Медину, чтобы засвидетельствовать свою покорность или заручиться его поддержкой в междоусобных распрях, раздиравших их племена.