Перевод А. Ревича
«Прощайся с Хурейрой!..»
Прощайся с Хурейрой! Заждался верблюд седока.
Тебе нелегко? Что поделать, разлука горька.
Непросто расстаться с красавицей густоволосой,
Чья поступь так вкрадчива и шелковиста щека.
Домой от соседки идет она плавной походкой,
Идет не спеша, словно облако в небе, легка.
Она повернется — и звонко стучат украшенья,
Как зерна фасоли в утробе сухого стручка.
Она никогда не заводит с соседками свары,
От всех пересудов и сплетен она далека.
Так стан ее тонок, что страшно: возьмешь — переломишь,
Но пышная грудь у нее и крутые бока.
В дождливое утро так сладко лежать с ней на ложе,
Любовнику пылкому с нею и ночь коротка.
Движенья ее осторожны, а как соразмерны
Упругие бедра и тонкая в кисти рука.
От платья ее веет мускусом и гиацинтом,
И нежное тело ее благовонней цветка,
Свежее зеленого луга, омытого ливнем,
Который низвергли плывущие вдаль облака.
На этом лугу, как созвездья, мерцают соцветья,
И каждый цветок, окруженный венцом ободка,
Прекрасен — особенно ночью, но все же померкнет
Пред милой моей, так ее красота велика.
Я пленник ее, но она полюбила другого,
А сердцу того человека другая близка,
А та, в свою очередь, дальнего родича любит
И тоже напрасно: его охватила тоска
По той, что меня полюбила, но мной не любима.
Любовь обернулась враждой. Как она жестока!
Поистине, каждый из нас и ловец и добыча,
Стремимся к любимым, но видим их издалека.
Не знаю, Хурейра, кого предпочла ты Маймуну,
Но как ты сурова со мной, холодна и резка.
Узнала, что я слепотою куриной страдаю?
Недоброй судьбы опасаешься наверняка!
Ты молвила мне: «Уходи! Ты несчастье приносишь!
Будь сам по себе! Не желаю в мужья бедняка!»
Ты видишь сегодня меня босиком и в лохмотьях,
Дай время — обуюсь в сандальи, оденусь в шелка.
Чужую жену я легко соблазню, если надо,
В чужое жилье проберусь я, как вздох ветерка.
В набег поведу смельчаков, и пленительный отрок
Мне спутником станет, вернее коня и клинка.
Не раз мне баранину жарил юнец безбородый,
Мы пили вино, принесенное из погребка.
Мои сотоварищи поняли: смерть ожидает
Богатого, нищего, юношу и старика.
Мы, лежа в застолье, соперничали в острословье
И пили, да так, что струилось вино, как река.
Бывает: за нами не в силах поспеть виночерпий,
Тогда сам хозяин хватает бурдюк за бока,
Проворно его поднимает, звеня ожерельем,
И в чаши вино наливает нам из бурдюка.
Напев полуголой невольницы слух нам ласкает,
Сливаются голос и лютня, как два ручейка.
Нам яства подносят красавицы в длинных одеждах,
Исполнят все прихоти, только кивни им слегка.
Я вдосталь вином наслаждался и женскою лаской,
В пустынях безводных дорога была нелегка,
В безлюдных местах, где глухой непроглядною ночью
Лишь злобные джинны вопят над волнами песка,
Где в полдень палящий не всякий осмелится ехать,
Где жажда и зной, где ни лужицы, ни родника.
Я эти пески пересек на поджаром верблюде,
Он к зною привычен, и поступь его широка.
«Я Кайса навестить хочу…»
Я Кайса навестить хочу, как брата,
Я клятву дружбы взял со всех племен.
Я видел, как бурлит поток Евфрата,
Как пенится, когда он разъярен,
Как с боку на бок парусник швыряет,
Грозя низвергнуть на прибрежный склон.
Так укачало кормчего, беднягу,
Что в страхе за корму схватился он.
Но что Евфрат в сравненье с Кайсом щедрым?
Тот всем воздаст, никто не обделен,
И сто верблюдиц, крепких, словно пальмы,
Дарит он другу: не велик урон!
Ведь все сыны Муавии{70} такие,
Любой высок, прекрасен и силен.
По зову первому идут на помощь,
Все на конях, и не сочтешь знамен.
А как приятно с ними быть в застолье!
Их руки щедры, разговор умен.
Аль-ХутайаПеревод Н. Стефановича
«Отстань и отойди…»
Отстань и отойди, будь от меня подале.
Молю Аллаха я, — убрать тебя нельзя ли?
Тебя считаю я презренным и дурным,—
Надеюсь, что тобой я тоже не любим.
Ты губишь каждого предательством, изменой,
Все тайны выведав в беседе откровенной.
Тебе когда-нибудь за все воздаст Аллах —
Любви не встретишь ты в своих же сыновьях.
Жизнь черная твоя приносит беды людям,
И смерти мы твоей все радоваться будем.
«Аллах тебе за все готовит наказанье…»
Аллах тебе за все готовит наказанье,
И прадедам твоим, и всем, кто жили ране.
Добро твое всегда притворство или ложь,
И праведность свою ты строишь на обмане…
Но ты собрал в себе, лелеешь, бережешь
Все виды подлости, грехов и злодеяний.
«О, как со мною вы безжалостны и злы…»
О, как со мною вы безжалостны и злы,
А я прославил вас, я вам слагал хвалы.
Пусть холит злобную верблюдицу рука —
Верблюдица не даст ни капли молока.
Я знал, что благодать к вам с неба снизойдет
За то, что вы меня спасете от невзгод.
Я был как жаждою измученный верблюд,
Я ждал, что здесь найду защиту и приют.
Но вижу, что от вас бесцельно ждать добра.
Что страннику опять в далекий путь пора…
Но разве виноват был праведный Багид,
Даря приют тому, кто брошен и забыт,
Кто предан, осрамлен, чей жребий так суров,
Кто бродит на земле, как дух среди гробов.
В свирепой ярости, пороча и кляня,
Зачем собаками травили вы меня?
За что же ненависть пылает в вас ко мне?
Так ненавистен муж порой своей жене…
За добрые дела мы благом воздаем —
Но мне за все добро платили только злом.
Чего ж тогда искать? На свете правды нет.
Будь счастлив, если ты накормлен и одет…
«В словах моих много и яда, и едких обид…»
В словах моих много и яда, и едких обид,
И кто-нибудь ими сегодня же будет побит.
Но если я сам изуродован волей Аллаха —
Мое же проклятье пускай и меня истребит…
ПОЭЗИЯ РАННЕГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯСередина VII века — середина VIII века
Аль-АхтальПеревод Н. Мальцевой
«Он пьян с утра и до утра…»
Он пьян с утра и до утра мертвецки, как бревно,
Но держит голову его над чашею вино.
Он пьет, пока не упадет, сраженный наповал,
Порою кажется, что он рассудок потерял.
Мы ногу подняли его — другую поднял он,
Хотел сказать: «Налей еще!» — но погрузился в сон.
И мы глотаем за него, впадая в забытье,
На головню из очага похожее питье.
Налейте ж мне! Налейте всем! Да здравствует вино!
Как муравьи в песке, ползет в моих костях оно.
Так в лоне огненном возрос сын города сего,—
Росло и старилось вино, чтоб сжечь дотла его!
Горит звезда вина, горит! И он, страшась беды,
Спешит разбавить алый блеск прозрачностью воды.
И закипают пузырьки на дне, как будто там
Сто человечков, и они, смеясь, кивают нам.
«Тяжелой смолою обмазана эта бутыль…»
Тяжелой смолою обмазана эта бутыль,
Укутали бедра ее паутина и пыль.
Пока догадались красавицу нам принести,
Чуть старою девой не стала она взаперти!
И светлые брызги вина мимо чаши летят,
И благоуханен, как мускус, его аромат.
«Когда мы узнали друг друга…»
Когда мы узнали друг друга, в ту первую нашу весну,
Мы были подобны прозрачной воде облаков и вину.
«Когда, почуяв гостя…»
Когда, почуяв гостя, пес залает у дверей,
Они на мать свою шипят: «Залей огонь скорей{74}!»
Они, забыв завет отцов, за родичей не мстят
И в день набега взаперти, как женщины, сидят.
Они из дому — ни на шаг! И бьюсь я об заклад,—
Они бы спрятались в кувшин, когда б не толстый зад!
«И, выпив, мы дружно почили…»
И, выпив, мы дружно почили, забыв впопыхах
Смиренно покаяться в наших ужасных грехах.
Три дня это длилось, а утром, без всяких чудес,
К нам бренного духа останки вернулись с небес.
Так ожили мы, удивляясь, что в этакий час
Не тащит в судилище ангел разгневанный нас.
Вокруг собирался народ — кто ругал, кто жалел,
А мы приходили в себя от свершившихся дел.
Не скрою, приятно мне смерть принимать от вина,
Но жизнь! — ах, стократ мне милее она!..
«Страдаю я в тиши ночной…»
Страдаю я в тиши ночной, и ты страдаешь тоже,
И под счастливою луной печально наше ложе.
На свете не было и нет, клянусь, несчастья хуже:
О прежней плачу я жене, а ты — о первом муже…