В чем же секрет этого очевидного различия между ними?
Ты скажешь: свобода. Когда художник свободен в своем искусстве, он открывает новые горизонты волшебной красоты и поднимается над другими, над теми, кто не дает своему искусству свободы жизни.
Что ж, хорошо. Однако то, что можно отнести к художнику, нельзя отнести к народу, потому что часто приходится видеть народ живой и деятельный, в жилах которого — бурлящая кровь и воля к жизни, но при этом у него нет свободы, которая соответствовала бы плодам его труда и его жизненной силе.
Итак, подобное объяснение я считаю неверным и полагаю, что действительной причиной этого различия является пробуждение чувств, а не свобода. Потому что свобода художника в его искусстве. Она — следствие духовного бодрствования, его плод. Если в сердце поэта и вообще любого художника чувства не дремлют, он независимо от собственной воли обретает самобытность, позволяющую ему ощущать себя живой, деятельной силой, которая не может подчиниться никакой другой силе и не может не проложить себе свой собственный путь к славе и жизни; он обретает достоинство, которое не растворится в другом и не унизится до уровня подражательности. Поэтому душа поэта становится живым, ярким факелом, разгорающимся в сердце жизни, птицей, поющей в небесах о мыслях и чувствах людей.
Если пробуждаются чувства в душе народа, в его груди оживают, несмотря ни на что, те пылкие страсти и пламенные стремления, которые были скованы в ночи долгих веков. Тогда у него появляется самосознание — сказав «самосознание», мы этим сказали все, — и он ощущает себя частью человеческого общества, долг которого — работа и труд во имя желанного человеческого совершенства, во имя жизненных идеалов, во имя истины, силы, красоты.
Обратившись к истории и фактам, чтобы найти подтверждение сказанному, укажем на аль-Мутанабби{110} — арабского поэта, на Бетховена — немецкого композитора, на Уотса{111} — английского художника, на Микеланджело — итальянского скульптора. У каждого из этих великих людей были современники, выступавшие против них или идущие с ними по одному пути. Однако они выделялись среди современников поразительной гениальностью и снискали бессмертную славу.
Почему же человечество одарило их такой славой, в то время как другие художники и поэты, жившие в ту же эпоху, не удостоились даже десятой ее доли?
Причины этого — в пробуждении духа этих людей, которое было неведомо их современникам. Вечное бодрствование духа, глубокое и возвышенное, оно наполняло их чувством жизни, ощущением своего «я». А тот, кто глубоко чувствует свое «я», уважает себя и возвышается над уровнем обыденности. Тот, кто глубоко чувствует жизнь, не может быть эхом, повторяющим чужой голос, или застоявшейся лужей, поверхность которой отражает чужую тень. Нет, он будет бескрайним морем, шумящим и рокочущим, таящим в своей глубине силу душевного пробуждения, решимость и страсти.
Именно этот вечно бодрствующий дух дал аль-Мутанабби возможность познать законы жизни, установления и обычаи общества, что было недоступно его современникам; этот же дух наделил его живым, гармоничным стилем, исполненным силы и красоты.
Именно эти недремлющие чувства создавали в душе Бетховена поэтическую атмосферу неземных бессмертных мелодий, наполняли его музыку радостью, танцующей в лунном свете, болью страдания в горестной тьме, мечтами, поющими заре светлые гимны, страстями, пылающими огнем ликования и тоски, — всем тем, что есть в этой бушующей жизни, в человеческом сердце.
Это пробуждение чувств помогало Уотсу воплотить смысл жизни, любви, смерти в линиях и красках; из грез, ощущений и мыслей оно создавало для него волшебные картины, какие не могли возникнуть в воображении других.
Эти чувства указали Микеланджело недостатки скульптур его времени — болезненность, бледную, изможденную красоту, которая казалась безобразной, уродливой художнику, наделенному свежестью ощущения и здоровым вкусом. Это побуждало его возродить умирающее искусство, вдохнуть в него душу, чтобы оно смогло отразить величавую красоту силы.
Обратимся к арабской нации. Вчера, когда дух ее не дремал, а чувства были пылкими и кипучими, она вела за собой народы мира, была посланцем цивилизации и света. А потом, когда притупились ее чувства и она перестала осознавать свое «я», ощущать жизнь, она оказалась в хвосте каравана человечества, сонная, пережевывающая мечты прошлого.
И вот сегодня она пытается опять восстать и бодрствовать, потому что душа ее вновь пробуждается.
Существует явление, которое на первый взгляд может показаться странным и вызвать недоумение и споры. Оно заключается в том, что литература и искусство очень часто расцветают во времена революций и переворотов среди разбросанных трупов и потоков крови. Более того, бывает, что литература и искусство в это время становятся прекраснее и ароматнее, глубже раскрывают смысл жизни, чем в дни спокойствия, безмятежности и мира.
Мне это не кажется ни странным, ни удивительным. В этом я вижу логическое следствие состояния духа бунтующей нации, так как революции происходят только тогда, когда сердца полнее чувствуют жизнь, неудовлетворенность настоящим, устремленность в будущее, страсть к неизвестному.
Вот что такое пробуждение чувств в глубоком и общем смысле слова. Народ, пробудившись, расширяет горизонты жизни, он достоин пользоваться лучшими плодами искусства и истины. А источник искусства — в духовной жажде, которая воспламеняет души, в тех мятежных чувствах, которые будоражат сердце народа. Иными словами, источник искусства — в глубоком духовном прозрении, которое мы назвали пробуждением чувств. Таково подлинно живое искусство, не довольствующееся одной оболочкой без сердцевины.
Из сказанного ты поймешь, что пробуждение чувств — это дух деятельной плодотворной жизни, которая шлифует таланты и разжигает огни дарований.
Перевод К. Аверьянова.
КРОВАВЫЕ СТРАНИЦЫ
…То была далекая жизнь… Блеснула, словно заря, и исчезла, как сон, погибла во мраке могил.
То была прекрасная жизнь… Проплыла розовым облаком в небе бытия, промчалась рекой, в чьем пении звенели мечты о море, а потом превратилась в безмолвный ручей в долине смерти…
То была волшебная, поэтическая жизнь… Вчерашний день соткал ее из райских сумерек и рассветов, судьба украсила ее весенними цветами.
Далекая, давно минувшая жизнь… Сияла, словно звезды, и испарилась, как облака, исчезла, будто аромат цветов.
Молодая, полная мечтаний жизнь… Купалась в море ночей и дней, разметав по волнам свои золотые локоны, пока не схватила ее судьба и не утащила в свое далекое жилище. А там, во мраке темной, ужасной вечности, страдает эта несчастная жизнь, одиноко плачет среди скал.
…Мы шли к лесу, шорох полей рассказывал нам о любви и жизни. Небо укрылось за нежным прозрачным облаком, как будто оно вуаль гурии, дочери снов. Или плащ одного из ангелов рая.
Лес в лунном свете казался видением пророка или мечтой поэта. Хмельная любовь, покачиваясь, шла впереди меж дремлющих лугов в безмолвии ночи; на плечах ее было одеяние, сотканное из предрассветного тумана, прекрасное, словно весенние облака. Вокруг нее пели дочери весны, и голоса их были нежнее журчания ручьев средь полей.
Когда мы подошли к лесу, то услышали, как соловей пел гимн луне. Мы услышали лиру любви, звенящую где-то рядом. Мы услышали твой прекрасный, чистый голос, который пел, вдохновленный красотой, о дочь ночи, о повелительница снов.
Когда мы сели под сенью оливы и цветущих деревьев миндаля, соловей умолк, а лира любви вздыхала в твоих руках, о дочь ночи, о повелительница снов. И гимны любви долетали до нас откуда-то издалека.
Мы долго слушали их, пока полная луна не оказалась в середине небесного купола и не засверкали ночные звезды. И в этот миг я почувствовал, что любовь кипит в моем сердце, и жизнь рвется с моих уст.
Такою была моя жизнь вчера, когда душа моя была словно фимиам, разливающийся в храме любви, словно вино, текущее к ногам красоты, словно божественный гимн, воспевающий бытие…
Такою была моя жизнь вчера, когда в сердце моем трепетали чудесные видения любви, словно покрывала райских дев в сиянии луны, когда в груди моей шелестели мечты первой молодости, будто волны озера, розовеющие в лучах прекрасной зари…
Такою была моя жизнь вчера, когда это взволнованное сердце источало аромат жизни, пылало огнем вечности и разрывалось от чувств и мечтаний. Когда душа моя преклонялась перед алтарями прекрасных лесов, слагая молитвы любви и песни всех времен года.
Такою была моя жизнь вчера, когда сердце мое было опьянено вином жизни, а в душе звучали песни бытия и кружились в танце мечты, словно лесные нимфы.
Такою была моя жизнь вчера; но то, что создал вчерашний день в тумане зари, усыпанном звездами, разрушил ужас, укрывшийся в недрах мрачных пещер, разметали демоны тьмы.
Такою была моя жизнь вчера, а сегодня увял среди льдов смерти тот небесный, чистый цветок, который удерживал меня в этом мире, я остался один среди скал, воспевая не возлюбленную свою, а смерть и могилы.
Перевод К. Аверьянова.
ПЕСНЯ БОЛИ
Как горька ты, о боль, и как мучительна!
О горечь, которая наполнила реки жизни волнами слез и отметила горизонты мира знаками окровавленных душ!
О страшная, зловещая десница, которая оторвала от уст сердец чаши мечтаний и разбила их, а вино душ вылила в пещеру тьмы.
О ужас, черты которого страшат нас, воспоминания о котором пугают нас!
Ты — жуткая боль, которую мы любим и которой боимся.
Ты — вечный и прекрасный луч, который опоясал зарею тьму души моей, украсил ее звездами и увенчал утренним светом!
Ты, ты — божественный, благородный голос, который вдохновляет нас небесными гимнами и учит, как петь человечеству песни красоты.