На вершине холма, у первых ворот, пришлось долго дожидаться, пока совещались начальники караула. Паломники присели на корточки. В тот день это было первое из многочисленных длительных ожиданий. В глаза Бэльяну непрерывно струился пот, вызывая своею солью сильное жжение. При быстром передвижении в такую жару вполне можно было упасть в обморок. К немалому своему удивлению, Бэльян обнаружил, что с ним наконец-то намерен поговорить Эммануил, коего он считал одним из самых опытных и стойких паломников. Эммануил уже бывал в Египте, бывал, как он сказал, таинственно посмеиваясь, в верховьях Нила, где разыскивал его истоки.
– Впрочем, вашему другу наверняка об этом известно.
– Моему другу?
Эммануил не дал прямого ответа, а лишь плотно сжал губы и, положив руку Бэльяну на плечо, обратил его внимание на панораму Каира, открывавшуюся от ворот Цитадели. От ипподрома, конюшен мамлюков, саков, дворцов знати и мечетей взгляд переходил на другой берег Нила и останавливался на пирамидах Гизы, совсем не казавшихся массивными в мерцающей дымке. Эммануил показал на них.
– Большинство местных жителей считает, что это зернохранилища Иосифа, что он приказал рабам построить их для хранения зерна семи урожайных лет. – Он крепко сжал плечо Бэльяна. – Но при их безбожии и вульгарной суетности подобное мнение весьма для них характерно. Я бывал в Гизе и однажды провел там ночь: спал на вершине одной из пирамид, лишь закутав шею, дабы уберечься от ножа убийцы.
Он откашлялся, брызнув слюной.
– Эти сооружения никогда не были зернохранилищами, да и не творения это рук человеческих. Ничем, кроме волшебства, нельзя было воздвигнуть их на земле, да и те, кто суетен в мыслях своих, не ждут злаков обильного урожая.
Наконец он сплюнул, и совсем рядом с ногой Бэльяна упал искрящийся плевок. Рука Бэльяна машинально потянулась к левому бедру, где, находись он в христианской стране, висел бы его меч. Эта реакция не ускользнула от внимания Эммануила, и, когда они входили через внешние ворота в первый внутренний двор, он заговорил более примирительным тоном:
– Я только хотел, чтобы вы знали, как мы, истинные, верующие христиане, относимся к вашему другу Вейну. Так вот, по моему мнению – нет, это больше, нежели мнение: я это знаю, – внутри этих каменных громад лежат тысячи мертвецов, дожидающихся Судного дня и Воскрешения. Им неведомы ни гниение, ни могильные черви, они лежат, нетронутые, в ожидании, когда прозвучит трубный глас и разверзнутся небеса. Некогда в этой стране бальзамировали умерших, а ныне арабы торгуют в Гизе их телами. Сотни лет назад эти трупы были пропитаны бальзамирующим составом, который здесь называют мумиё. Вейн – один из тех, кто платит за подобные мерзости немалые деньги. Такие торговые сделки, как и большинство предприятий этого человека, подвергают опасности его бессмертную душу, и я дружески советую вам с ним не связываться.
Бэльян ответил, что это совет, последовать коему есть его заветное желание, и разговор постепенно перешел на более приятные темы. Словарный запас Эммануила и присущая ему манера говорить все еще напоминали о его мореходном прошлом, да и впечатления его о том времени были не менее разнообразными и яркими, чем словарный запас. Пока они стояли или сидели на корточках – сначала в одном большом белом внутреннем дворе, потом в другом, – он рассуждал о египетских вельможах, побывавших у Папы Римского Пия, о храме Феникса в Гелиополисе, о гробнице Пророка в Медине – гробнице, которая, дабы поражать легковерных, подвешена в воздухе с помощью огромных естественных магнитов.
Пока Эммануил увлеченно рассказывал о неведомых морях, летающих лошадях и городах на краю света, незаметно летело время. Во втором дворе им разрешили заглянуть в Колодец Иосифа. Там и сям стояли маленькие будки, белые от голубиного помета; назначение будок было загадочным, но Эммануил сказал, что это, вероятно, наблюдательные пункты. Затем он выразил мнение о том, что можно, а чего нельзя с уверенностью сказать о пресвитере Иоанне и о содействии, которое сей великий монарх мог бы оказать новому Крестовому походу, после чего перешел к рассказу о том, как совершал путешествие к верховьям Нила в поисках его истоков.
Эммануил продолжал свое путешествие через глубокие расселины и узкие ущелья, по ту сторону последнего водопада, пока не добрался до бесплодной земли, где река плавно течет меж крутых берегов и почти отсутствуют места для водопоя. По этой причине, сказал Эммануил, в таких редких местах собирается на водопой множество животных и происходят совокупления и скрещивание разных видов. Чем ближе он подбирался к верховью, тем безобразнее делались эти твари.
Наконец Эммануил приблизился к Счастливой Долине, где расположены замки Веселых Дервишей.
– И там, на пороге Счастливой Долины, я познал нечто еще более ужасное – столь безобразные замыслы вынашивались в их помутненных рассудках. Это сообщество людей, предающихся грубому надувательству. Принимая новых членов, они загадывают загадки и постоянно выдумывают каламбуры. У них есть шейх, чья личность держится в такой тайне, что даже ему неведомо, кто он такой.
Бэльян хохотнул, и Эммануил улыбнулся.
– Ну да, нам смешно, однако существует такое понятие, как опасная бессмыслица. В восточных странах жара и праздная жизнь порождают у обывателей досужие и смертоносные фантазии. Однако не об этих ужасах я намеревался вам рассказать. В их тайной книге «Галеон» я прочел…
Но на этом беседу пришлось прервать, ибо их уже начали небольшими группами пропускать в наиболее удаленные от середины дворца коридоры, где наконец-то повеяло прохладой. Внутри их тщательно обыскали на предмет припрятанного оружия.
К ним приставили драгомана, и они начали долгий подъем через покатые сводчатые галереи в зал аудиенций. Обычно там устраивал приемы султан Кайтбей, но в тот день принимать иноземных гостей, а при необходимости и подвергать их проверке, должен был давадар. По коридорам, выкрикивая приказания, носились взад-вперед шавуши в элегантных мундирах и с жезлами в руках. Каждый раз, как в зал одна за другой входили небольшие группы, стражники со звоном скрещивали пики. Наконец раздвинулись тяжелые драпировки, и группа Эммануила и Бэльяна вошла в зал. Это была огромная мраморная пещера, испещренная черными и желтыми полосами, увешанная длинными сетчатыми гирляндами, которые ниспадали из центра свода, точно паутина обезумевшего паука. Там и сям на полу вертелись медные гироскопические курильницы с благовониями. Трон в центре зала пустовал, он был зарезервирован для султана на дни аудиенций. На сей раз, немного в стороне, в кресле из рога и слоновой кости сидел казавшийся крошечным в огромном зале для аудиенций давадар. Разумеется, когда паломники вошли, он не поднялся, чтобы их поприветствовать. Рядом с ним стоял его оруженосец, который демонстрировал эмблему на гербе давадара, а сзади сидел оркестр, исполнявший на лютнях, ребеках и альтах музыку, режущую слух. Драгоман принялся бешено жестикулировать, и паломники пали ниц. Продвинувшись на несколько шагов вперед, они вновь пали ниц. И вновь. Пол был очень холодный и пропах неприятным благовонием, вероятно пачулями. В третий раз оторвав голову от пола, Бэльян холодно воззрился на давадара.
Давадар был молод и не очень старателен. Он утопал в своем кресле, небрежно свесив с подлокотника руки с длинными ногтями. На нем были белый камзол, белые брюки и желтый кушак. Голова его была выбрита на обычный мамлюкский манер, но веки были подведены розовато-лиловой краской. Никаких дел он не вел.
Этим, в сущности, занимались его переводчик и расположившаяся в углу зала комиссия писцов. Давадар только наблюдал, явно без особого интереса. Один за другим, шаркая ногами, пилигримы направлялись к комиссии получать визы, но когда настал черед Бэльяна, давадар подал знак рукой и что-то прошептал переводчику.
Переводчик вышел вперед и сказал Бэльяну:
– Мой господин говорит, что для вас, к сожалению, визы сегодня нет. Он просит вас прийти послезавтра.
Бэльян знал, что возражать и задавать вопросы бесполезно. Давадар уже открыто его разглядывал, с трудом сдерживая улыбку. Бэльян поклонился и пошел прочь из зала, проталкиваясь мимо венецианской делегации, все еще дожидавшейся возможности поднять вопрос об аресте Джанкристофоро, и ощущая при этом на себе взгляд давадара. Другие просители продвинулись немного вперед.
– Я должен молить святую Катарину, чтобы она избавила меня от тенет таинственности и волокиты, – сказал он вслух самому себе.
Праздная жизнь в Каире с целью сбора разведывательных данных больше не казалась ему заманчивой.
Несколько часов он брел по городу куда глаза глядят, пока не начал обращать внимание на окружающую местность и не осознал, что понятия не имеет, где находится. Тогда он попытался пойти по прямой дороге в надежде, что она приведет его к Нилу или одной из городских стен, но лишь заплутал по разветвлявшимся и ведущим в обратную сторону дорожкам. Он постоянно чувствовал необходимость присесть и отдохнуть.
В городе было жарко, как в печи, да и сон в прошедшие ночи не освежил его. Он попробовал спросить дорогу у нескольких ватаг маленьких ребятишек, но ответом ему были лишь жесты непонимания.
Вскоре стемнело. Ему вспомнились слова Эммануила: «Все улицы в Каире очень похожи, особенно ночью, но заплутавший путник может ориентироваться по звездам. Берегитесь, однако, ибо звезды нередко держат свой курс для того, чтобы неосторожные сбивались с пути».
В таком случае не стоило даже пытаться, поскольку Бэльян был убежден, что окажется одним из тех рожденных под несчастливой звездой странников, чей жалкий жребий был предрешен Эммануилом.
То и дело он обнаруживал, что пересекает площадь Ворот Зувейла с ее оживленным скоплением развлекателей и развлекаемых, однако ни танцующие медведи, ни сказители, ни укрощенные невольники в клетках, ни театр теней, ни вечерняя музыка Бэльяна не прельщали. Он хотел спать.
Выйдя на площадь в последний раз, Бэльян заметил узкий проулок, по которому еще не ходил, и углубился в него, спасаясь от огней и толпы. Темнота его вполне устраивала. Весь день было жарко и сухо, но здесь стены сочились влагой. Он медленно двигался вперед, ощупью пробираясь вдоль стен, думая о каждом следующем шаге. Стена кончилась, и он ощупью повернул за угол. Сделал он это очень осторожно. Его одолевало смутное опасение, что рука может наткнуться на нечто приятное, нечто мягкое, живое – и неведомое. Во тьме расстояния и препятствия кажутся непомерно большими, он это знал. Он шел, как будто нащупывал языком фурункул во рту.