Другим значительным арабским портом в Северной Африке была Махдия, «город Африка» средневековых европейских географов. По мысли основателя Фатимидской династии Убайдаллаха, Махдия должна была явиться очагом будущих завоевательных походов против Сицилии и Египта, и это определяло выбор места для ее основания на восточном побережье Туниса. Заложенная в 912 году, она в 921 г. стала резиденцией фатимидских правителей и оставалась ею до 973 года, когда столица была перенесена в Каир. Махдия имела док на 300 кораблей, контролировавших Среднее, а после завоевания Египта и Сирии и Восточное Средиземноморье. Вход в гавань был защищен цепями, опускавшимися для впуска своих кораблей и преграждавшими путь чужим.
Сеута был крупнейшим и, по существу, последним арабским портом на западе. Географ Якут характеризует ее как «город с превосходнейшей гаванью». Укрепленная подобно Махдии, она в руках сменявшихся североафриканских династий служила одной из опорных баз военного и торгового флота. Вместе с Альмерией на испанском берегу Сеута образовывала своеобразные «ворота на Восток», с которым и «Магриб» и «Андалус», средиземноморские побережья Африки и Испании, были связаны если не политическими, то экономическими и культурными узами.
Альмерия, порт на юго-восточном побережье Испании, приобрела большое значение с приходом к власти кордовских Омейядов (756-1031). Уже при основателе этой династии Абдаррах-мане I здесь появились арсенал и укрепленная гавань. В жилах Абдаррахмана недаром текла кровь его предка, честолюбивого и деятельного Муавии. Едва ли не единственный уцелевший член свергнутого дома Омейядов в Дамаске, он смог выскользнуть в Египет и через Северную Африку пробрался на Пиренейский полуостров, где в 756 году добился провозглашения себя халифом. Резкие перемены в судьбе окружили его имя романтическим ореолом; передают, что, уже будучи правителем в Кордове, он не переставал тосковать по родной Сирии, куда не смел вернуться, страшась казни. Отзвуком этих настроений являются приписываемые ему строфы:
О, всадник, спешащий на родину, мне дорогую,
Приветствуй часть жизни моей там от части другой.
Ты видишь, что тело мое изнывает в чужбине;
А мысли и чувства в стране обитают родной.
Была суждена нам разлука. Мы скорбно расстались,
Но думы о родине гонят целительный сон.
Аллах ниспослал вам тяжелый удел расставанья;
Быть может, нам явит и радость свидания Он.
Наибольшего значения Альмерия достигла в Х веке, при Абдаррахмане III, когда она стала главной базой боевых кораблей флота арабской Испании. В городе было сильно развито ткацкое производство, по выработке шелковых тканей и парчи Альмерия обогнала Кордову.
В дальнейшем арабская Испания вступает в эпоху медленного, но неотвратимого упадка, вызванного новыми историческими условиями, когда она оказывается в тисках между берберскими завоевателями из Африки и начинающейся реконкистой — обратным завоеванием Пиренейского полуострова христианами. Арабы теряют город за городом и не находят сил, чтобы разомкнуть сжимающееся кольцо. Вызванная этим экономическая деградация тяжело отзывается на деятельности арабских портов пиренейского побережья, в ряду которых Кадис, Альхесирас, Малага, Альмерия, Картахена, Аликанте в связи с сокращением объема морской торговли постепенно теряют международное значение. Несомненно, это отразилось в деловой документации того времени, но мы не располагаем полным составом источников: многие из них погибли в огне опустошительных войн последующего времени, часть находится в недоступных нам хранилищах. Памятники изящной литературы известны гораздо больше, и когда мы к ним обращаемся, то видим, что от столетия к столетию в них нарастают мрачные тона, вызванные неровным пульсом политической жизни страны. Сумеречные строфы знаменитого поэта XI века Ибн Хазма, бежавшего на Балеарские острова от политических врагов, которые после этого в бессильной ярости сожгли в Севилье его библиотеку, еще обращены к себе:
Судьбу мы постигли уже и познали:
В ней горе, а радость уносится вдаль;
И счастье, расцвесть не успев, увядает
Мгновенно — и следом приходит печаль.
За гробом в День Судный, в день гнева и страха.
Хотели бы мы, чтобы не было нас;
И здесь наш удел — это скорбь и страданья;
Грехи и утрата отрады для глаз.
О прошлом вздыхай, о грядущем заботься;
Печалься разбитым надеждам всегда
Так радость душе представляется звуком
Пустым, где от сущности нет и следа.
По афористичной отточенности мысли это стихотворение перекликается с благоухающими чистотой чувств ранней юности строками сицилийско-испанского поэта этой поры Ибн Хамдиса:
О муках любви я ей поведал; но, обратясь
К подругам, спросила их: «А муки любви сильны?»
или с появившимся еще в IX веке этюдом испанского поэта и дипломата Яхьи ал-Газаля:
«Люблю тебя», — она сказала;
«Ты лгунья! — ей ответил я. —
Кого слепая страсть связала;
Того обманет ложь твоя.
Велит мне ум седой и строгий
Не верить слову твоему:
Отшельник дряхлый и убогий
Уже не нужен никому;
Мне показалось — ты сказала
Пустым признанием твоим:
«Свободный ветер я связала;
И он остался недвижим;
Огонь несет с собою холод;
Пылая, движется вода.
Для шуток я уже немолод;
Я отшутился навсегда».
Но стремительно идут декады лет, и личные мотивы у поэтов арабской Испании, захлестываемой волнами реконкисты, все чаще вытесняются гражданскими. Уже Ибн Хазм был свидетелем падения династии кордовских Омейядов, а Ибн Хамдису довелось блистать в Севилье, занявшей место Кордовы в качестве центра арабско-испанской культуры. Падение обеих столиц в 1236 и 1248 годах оставляет в руках арабов только Гренаду, они сознают, что дни их власти на Пиренейском полуострове сочтены, и пессимизм все более охватывает произведения их поэзии. Апофеоз этих настроений — известная элегия Абу-л-Бака Салиха из Ронды, созданная в том же XIII столетии:
…Спроси Валенсию, что Мурсия сегодня?
Где Шатива? Куда исчез Хаэн?.
Здесь, на крайнем западе мусульманского мира, начинался великий торговый путь на Восток. У его истоков, на острове Мальорка, обосновались еврейские купцы, которые продавали Европе золото, купленное у североафриканских арабов. Последние приобретали его у туземных племен нынешней Гвинеи, являясь, таким образом, посредниками между Западной Африкой и европейскими потребителями. Впоследствии, в XV веке, эта роль перешла к португальцам. Несомненно, что еврейские и арабские купцы Западного Средиземноморья участвовали и в торговле с Востоком, маршруты которой проходили через их постоянньге резиденции. Из торговых городов арабской Испании, Франции и Южной Италии путь шел по Средиземному морю и в его восточной части разделялся на две ветви. Одна шла на Антиохию, а оттуда, через Сирию и Евфрат, в Багдад. Другая устремлялась к Александрии, затем к Фараме; здесь купцы пересекали Суэцкий перешеек и продолжали морское путешествие от Кулзума через Джедду до Адена. В первые века ислама, особенно после победы Аббасидов и основания Багдада, предпочитался первый маршрут, и тогда связующим звеном между Западом и Востоком был Ирак, центральная область аббасидского халифата. В Х веке, когда распад централизованного арабского государства заходит уже далеко и политическая обстановка, прежде всего в Двуречье, становится неустойчивой, выдвигается вперед дорога на Аден, включающая в орбиту своего влияния фатимидский Египет с его относительной стабилизацией управления. Развитие египетской внешней торговли снова повышает роль Джедды, однако лишь технически: здесь восточные товары, предназначенные для Египта, перегружались с океанских судов на местные. Несколько большее значение мекканская гавань получила в XV веке, когда через нее проходили операции египетского купеческого дома Каримитов по торговле с Дальним Востоком.
Едва минуло первое столетие жизни Багдада, как свершилось то, что неотвратимо зрело в недрах могучей державы под хрупкой оболочкой покорности и покоя: восстали африканские рабы, которых арабские купцы, промышлявшие «живым товаром», в больших количествах привозили на невольничьи рынки Омана и Южного Ирака. В халифате, как упоминалось выше, помимо продажи на сторону, рабский труд широко применялся в домашнем хозяйстве, в торговле, в ремесленном производстве, на сельскохозяйственных работах. Саади говорит еще об одной сфере применения труда африканских рабов:
В Магриб я с ходжой из земли Дериоба
Вступил — и мы к морю направились оба.
На палубу принят я был за дирхем;
А нищий мой спутник остался ни с чем.
И негры помчали корабль наш; и страха
Не знал корабельщик, не чтил он Аллаха.
В последнем двустишии происхождение матросов арабского корабля выявлено ясно: это — «негры», невольники из Африки; к их среде, вероятно, относится и «корабельщик» — капитан судна, который «не чтит Аллаха», то есть немусульманин. Использование рабского труда для корабельной службы практиковалось и на Индийском океане, а не только на Средиземном море, где, в частности во флоте Фатимидов, место африканцев нередко занимали рослые и сильные славянские рабы, захваченные в плен или купленные в землях Восточной Адриатики.
Восстание рабов, слившееся с движением городской бедноты и возглавленное Али ибн Мухаммадом ал-Басри, охватило Абадан, Убуллу, Басру, Васит, Ахваз — всю южную часть столичной области халифата. Как говорит немецкий ученый Август Мюллер, восставшие «мстили своим прежним господам за дурное обращение и несправедливости», и к ним «