м сельском хозяйстве. Второй – конец политической независимости оседлых арабов и арабоязычных народов и их замена тюрками. В огромных, но малонаселенных пустынях арабские племена сохранили независимость, которую вернули себе после заката Аббасидов, оказывая сопротивление неоднократным попытками установить контроль над ними и часто размывая границы своих территорий в долгой борьбе с властью. Также и в нескольких горных оплотах арабоязычные народы оставались под властью арабов. Но повсюду в городах и сельскохозяйственных долинах и равнинах Ирака, Сирии и Египта в течение тысячи лет люди, говорившие по-арабски, уже не управляли сами собою. Настолько глубоко укоренилось ощущение, что только тюрки по своей природе способны управлять народами, что в XIV веке мы видим случай, когда родившийся в Сирии мамлюкский секретарь обращался к арабам не на родном языке, а на турецком через переводчика, опасаясь потерять лицо, если будет говорить на презираемом языке покоренного народа. Уже в начале XIX века Бонапарт, вторгшись в Египет, безуспешно пытался назначать говоривших по-арабски египтян на руководящие должности и был вынужден прибегнуть к туркам, так как только они могли внушать покорность.
Третья перемена состояла в перенесении центра тяжести арабоязычного мира из Ирака в Египет. Дезорганизация и слабость Ирака и его отдаленность от Средиземного моря, с которого в будущем придут и купцы, и враги, сделали страну непригодной в качестве основной базы. Альтернативой Ираку был Египет, другой торговый путь и орошаемая долина одной реки, которая по самой своей природе требовала единого централизованного правительства, – единственное мощное централизованное государство на Арабском Востоке.
С мощью арабов ушла и слава. Правители, говорившие по-персидски и по-тюркски, унаследовавшие престолы арабов, покровительствовали поэтам, которые могли петь им хвалы на родных языках, в соответствии с их вкусами и традициями. Сначала персы, затем тюрки развили собственные независимые языки мусульманской культуры и вместе с политическим руководством взяли на себя культурное руководство над исламским миром. При владычестве сельджуков и монголов начался новый расцвет исламского искусства. И персидская, и турецкая литература, хотя и сильно окрашенная арабо-исламской традицией, породила самостоятельные и важные ветви. После периода сельджуков арабский язык в литературе ограничивался арабоязычными странами, за исключением небольшого числа богословских, юридических и научных трудов. Смещение центра тяжести арабского мира на запад придало большее значение Сирии и еще большее Египту, и они стали главными центрами арабской культуры.
Перемены в правительстве и обществе отразились и в интеллектуальной жизни. Пассивная зависимость от власти в общественной жизни нашла свою параллель в литературе, которая утратила жизненную силу и самостоятельность. Самая бросающаяся в глаза особенность того времени – увеличившийся акцент на форме у художников и на памяти у ученых. Но все же в нем встречались и великие фигуры – Аль-Газали (1059–1111), один из величайших мыслителей ислама, который попытался совместить новую схоластику с интуитивной и мистической религией суфиев; Аль-Харири (1054–1122), по сию пору считающийся арабоязычными народами высочайшим мастером литературной формы и элегантности; Якут (1179–1229), биограф, географ и историк; а в постмонгольскую эпоху – ряд историков или, правильнее сказать, исторических компиляторов, среди которых особняком стоит тунисец Ибн Хальдун (1332–1406) как величайший исторический гений ислама и первый, кто разработал философскую и социологическую концепцию истории.
Что характерно, правители военного мамлюкского общества, в отличие от своих энергичных соседей османов, презирали и отвергали новое оружие – огнестрельное, которое переняли лишь в очень малой степени и ограничили его использование небольшим корпусом презираемых и неквалифицированных черных рабов. Неудивительно, что их армии рассыпались под ударами османских пушкарей и мушкетеров. В 1517 году османы одержали окончательную победу над мамлюками, и Сирия с Египтом на четыреста лет вошли в состав Османской империи. Вскоре государства средиземноморского побережья Северной Африки вплоть до границы Марокко признали сюзеренитет Османов, и после того, как в 1534 году они отвоевали Ирак у Ирана, почти весь арабоязычный мир находился под властью Османской империи.
К востоку от Марокко оставалось лишь несколько мест, где арабоязычные народы сохранили хоть какую-то реальную независимость. В Аравии юго-западная провинция Йемена стала османским пашалыком в 1537 году, но в 1635 получила независимость. Арабские правители Мекки и Хиджаза – шерифы признали верховную власть Османов и подчинялись Каиру, а не Константинополю. Что касается остальных, то бедуины полуострова сохранили независимость в негостеприимных пустынях. В середине XVIII века среди них возникло мощное религиозное движение, в некотором роде похожее на ислам во время его становления. Богослов из Неджда по имени Мухаммад ибн Абд аль-Ваххаб (1703–1792) создал новую секту на основе жесткого антимистического пуританизма. Во имя чистого, нетронутого ислама первого века он осудил все последующие наслоения верований и ритуалов как суеверные «нововведения», чуждые истинному исламу. Он запретил поклонение святым людям и святым местам, даже преувеличенное почитание Мухаммада. Ту же пуританскую строгость он применял к религиозной и личной жизни. Обращение в ваххабитское учение эмира Неджда Мухаммада ибн Сауда дало секте военную и политическую направленность. Вскоре ваххабизм посредством завоевания распространился по большей части Центральной Аравии, отобрав священные города Мекку и Медину у шерифов, которые правили ими от имени Османов, и даже угрожали османским провинциям Сирии и Ираку. Ответные действия пришлись на 1818 год, когда вторжение турецко-египетской армии, посланной Мухаммедом Али, пашой Египта, сломило силу ваххабитской империи и вытеснило ваххабизм в Неджд, где он и зародился. Там секта сохранялась, хотя ее энергия поуменьшилась, пока она вновь не возродилась в качестве политического фактора в середине XIX века, а затем еще раз в XX веке.
В Ливане традиция независимости в горных районах существовала с давних времен, когда христиане-захватчики из Анатолии превратили вершины гор в христианский остров среди окружающего моря ислама. Полунезависимые местные династии, христианские, мусульманские и друзские, продолжали править горными районами при власти Османов, сохраняя долю самостоятельности, которая зависела от эффективности османского правительства. И наконец, на дальнем западе смешанная арабо-берберская империя Марокко сохранила свою независимость и продолжала развиваться своим собственным специфическим путем.
В остальном же подчинение арабов турецкому владычеству, начавшееся при халифе Аль-Мутасиме и укрепленное сельджуками и мамлюками, поддерживалось и османами. Те движения к независимости, какие возникали в арабских провинциях, чаще организовывались мятежными турецкими пашами, а не какими-либо местными вождями.
В Египте Османы сохранили режим мамлюков, наложив на него османского пашу и гарнизон. Однако система утратила свой военный характер и стала основываться на доходах, а не на военной службе. Большинство наделов перешли в ильтизам – откупную систему передачи государственных земель чиновникам и другим лицам для получения дохода без права наследования и распоряжения. Откупщики собирали ежегодные платежи с крестьян, не владевших землей. И откупщик (мультазим), и крестьянин платил налоги. Наследники мультазима могли унаследовать право на получение дохода. С ослаблением центрального управления местные беи захватили власть, и паша стал пассивным наблюдателем их сопернических распрей. Иногда им удавалось получить в свои руки полный контроль.
Османское завоевание Сирии привело там к еще большим изменениям. В начале XVII века страна была разделена на три османских пашалыка: Дамаск, Алеппо и Триполи, к которому в 1660 году добавился четвертый – Сайда. Каждым из них управлял паша, который покупал свою должность и пользовался большой степенью свободы действий в регионе, которая зависела от обстоятельств и его характера. Сами пашалыки были устроены по османскому образцу. Большая часть земли была разделена между владельцами наделов, в основном, но не исключительно, турками. Наделы были полунаследственными, и владельцы были обязаны вносить ежегодные выплаты и нести военную службу. Владельцы наделов имели право собирать налоги и осуществлять определенную феодальную власть над крестьянами. Многие ильтизамы из земель короны принадлежали вельможам в Константинополе. У пашей были огромные полномочия, увеличивавшиеся с расстоянием от столицы и слабостью правительства.
Сначала завоевание Османами было преимуществом, которое принесло с собой относительную безопасность и благоденствие после безрассудного кошмара позднего правления мамлюков. Документы в османских архивах свидетельствуют о заметном увеличении численности населения и благосостояния. Но в XVIII веке ослабление центральной власти османов привело к широкому распространению беспорядка и коррупции, анархии и застоя. В течение долгого периода правления чужаков, этого взаимно невыгодного объединения двух культур, каждая из которых поневоле участвовала в упадке другой, все же присутствовал дух восстания. Движение исмаилитов практически сошло на нет после монгольского нашествия, но его сменили другие течения. Даже при мамлюках случались спорадические мятежи арабоязычного населения Египта. Редкие движения за независимость при Османах, как правило, возникали благодаря действиям честолюбивых личностей, которые часто сами были представителями турецкой власти. Реальное народное сопротивление, по исламской традиции, нашло религиозное выражение, на этот раз в суфизме. Сначала он был чисто индивидуальным мистическим опытом, а затем превратился в общественное движение с огромным числом приверженцев среди низших социальных групп, организованное в братства дервишей, часто связанные с ремесленными гильдиями. Формально суфии не отрицали суннизм, как исмаилиты, и были политически пассивными. Некоторые из них скорее были даже сторонниками правительства и сохраняли тесные связи с его гражданской или военной ветвью. В религии они противопоставляли личную мистическую веру господствующему ортодоксальному трансцендентализму, на который им порой удавалось повлиять. Но суфийский мятеж посредством проникновения окончился такой же неудачей, как и вооруженный исмаилитский в свое время. Сопротивление переменам было слишком сильным. Реальным изменениям суждено было произойти от нового внешнего фактора, более мощного и гораздо более агрессивного, чем эллинистические импульсы, усилившие интеллектуальное брожение средневекового ислама.