льдъегерей в Грузино, но 30 декабря граф приехал в столицу. Сей и последующие дни прошли в объяснениях, прочитано образование Совета, и (по словам графа) на вопрос Государя: «Чем хочешь быть, министром или председателем?» — граф Аракчеев отвечал, что «лучше сам будет дядькою, нежели над собою иметь дядьку». Вечером после сего, 31 декабря, Государь прислал в подарок графу пару лошадей с санями, что крайне его порадовало, ибо едва ли не первый это случай был в столице.
1810 год. 1 января 1810 года, возвратясь из дворца, он объявил, что сделан председателем военного департамента Совета[162] и что министр будет другой, почему и отказывается от дел наших. Но как ошибся в перемене места!
Около половины января объявлен военным министром Барклай де Толли[163]. С первой работы удивились мы сему выбору, и по нескольким бумагам, у графа Аракчеева явившимся, по которым не оставил он тотчас призвать нас к себе, заключили, что воистину он дядькою будет Барклая. Однако же через неделю все переменилось: докладные записки начали выходить с резолюциями, рукою Государя писанными, и граф Аракчеев, увидев ошибку свою, начал ездить чаще в Грузино и проживать там по месяцу.
<…>
Проведя два года под начальством графа Аракчеева, я получил в сие время чрез него два ордена: 2-й Анны с брильянтами и 3-го Владимира; но он лишил меня и Бижеича[164] 4-го Владимира, пожалованного за службу при Вязмитинове[165], и не дал чина статского советника, зная, что скоро издан будет известный указ 1809 года[166], вследствие чего и поторопился произвесть Персидского[167] в коллежские асессоры. Впрочем, я расстался с ним (графом Аракчеевым) хорошо[168] и во время службы не только не имел никакой неприятности, но ощущал особенное к себе уважение: раза два назывался он обедать у меня и был доволен приемом; нередко подъезжал к департаменту, брал с собою кататься пред обедом; я у него обедал часто, что в тогдашнее время много значило; в Сибирь прислал он мне гравированный портрет свой и вел со мной переписку приятную. Но что в свете сем постоянно? Впоследствии он сделался врагом моим, и, Бог свидетель, не знаю иной тому причины, кроме замеченного им благоволения ко мне императора Александра I.
В управлении Военным министерством граф Аракчеев держался одного правила с Бонапарте: все гибни, лишь бы мне блестеть. Самовластием беспредельным и строгостию, конечно, сделал он много хорошего: восстановил дисциплину, сформировал, заново можно сказать, армию, расстроенную неудачами 1805 и 1807 годов[169] (неисправно и жалованье получавшую); удовлетворил справедливые полковые претензии; учредил запасы и оставил наличных денег, как помнится, 20 миллионов рублей. Но вместе с тем нанес и вред государству, отказавшись платить долги, и опубликовал о том в газетах, с странною отговоркою, что он не может делать из одного рубля двух, подорвал сим более чем на 15 лет кредит казны и разорил многих подрядчиков; неумеренное же требование денег от Государственного казначейства заставило Голубцова[170] столько выпустить ассигнаций, что серебряный рубль из 1 рубля 30 копеек дошел в два года до 4 рублей. Унижение Голубцова пред графом Аракчеевым так было велико, что он подписал акт, дабы все начеты и взыскания как с чиновников, так и с подрядчиков передавать государственному казначейству, а Военному министерству отпускать из оного деньги тотчас по открытии начета. С сменою графа Аракчеева бедный Голубцов немедленно отставлен без просьбы, и Аракчеев мог хвастать, что оставляет министерство в блестящем виде! Так и впоследствии затеял он военное поселение и оставил его чрез девять лет с экономическим капиталом свыше 40 миллионов рублей. Но как составлен капитал сей? Грабежом казны! Министерство финансов удовлетворяло непомерные сметы Военного министерства, заключавшие в себе необъятное число войск, давало особо деньги на поселения и, лишась крестьян, в военных поселян обращенных, лишилось дохода в податях.
Может быть, политика Государя, после неудачных битв с французами и при расстройстве армии, заставила избрать министром именно графа Аракчеева, даже смотреть сквозь пальцы на деяния его, чуждые чувствам доброго Александра; и человек сей был ужасен. М. Я. Фок[171] справедливо изобразил его при пожаловании графу Аракчееву фамильного герба в стихе:
«Девиз твой говорит, что предан ты без лести; Скажи же мне кому? коварству, злобе, мести!»[172]
Вот несколько анекдотов о графе Аракчееве, без систематического порядка.
По вступлении в Военное министерство завел он конвой: карету его по очереди окружали кавалергарды, лейб-гусары и проч., с обнаженными саблями. Потом со всех полков отряжаемы были к нему ординарцы, как к Государю; наконец, и один флигель-адъютант должен был являться на дежурство. Первоначально жребий пал на Ставицкого[173], нынешнего сенатора, которому показалось это обидным, тем более что наряд был сделан не по Высочайшему повелению. Отдежурив, он объяснился с Государем поутру; но, по возвращении графа Аракчеева из дворца, Ставицкий тотчас услан в армию князя Голицына[174].
Никакого равенства с собою терпеть он не мог. Корсаков[175] жаловался Государю на дерзкие бумаги Аракчеева и получил такой собственноручный ответ, что с первою почтою прислал просьбу об отставке.
Граф Буксгевден, главнокомандующий финляндскою армиею, отставлен за то, что партикулярным письмом просил с большею внимательностью к правде делать ему замечания[176].
Даже великий князь Константин Павлович имел от него неприятности, до мелочей. Так, например, в один праздник граф Аракчеев никого не принимал, и адъютант записывал всех приезжавших в книгу, которую на другое утро представлял графу. Увидя в ней, что являлась в одиннадцать часов с поздравлением конная гвардия с шефом своим, он отметил резолюцию: «Объявить, что военный министр один, так могли бы раньше приехать»[177]. Подобных чудес много в адъютантских книгах и на подлинных бумагах.
Один чиновник комиссариатский умер в Финляндии на гауптвахте, где содержался по личному приказанию графа Аракчеева. На рапорте о том коменданта резолюция: «Вечная память — одним мошенником меньше» На сенатском указе о производстве чиновников за выслугу лет резолюция: «Поздравляю; чинов прибавилось, да прибавится ли ума и способности?»
Власть его была неимоверна: в крепости сажал без доклада Государю. При мне призван был егерский шеф, помнится, полковник Жилка[178], и разруган за то, что при полку нашел граф Аракчеев множество чухонских подвод. Объяснения Жилки, что полк его новый, что он выступил с двумя ротами из Сибири, формировал его, не останавливаясь, на марше до Немана, а оттуда, тотчас по прибытии, обращен в Финляндию, обоза же не мог он строить на походе, но заказал в Москве, который, вероятно, и готов теперь, в такое привели исступление графа Аракчеева, что он, не помня себя, закричал: «Ты еще разговорился: нет, брат, не старая пора; я царю сказал, что я за все отвечаю и чтоб он в мелочи не мешался; да и покамест буду отвечать, не одну шкуру с вас сдеру, ты сгниешь прежде у меня в крепости, чем царь узнает», — и с сим словом, обратясь к адъютанту, графу Апраксину, сказал: «Отведи его в крепость, а оттуда ступай в Измайловский полк, возьми обоз, и чтоб полк проходил чрез город с своим обозом; а Измайловский полк получит деньги на счет этого командира татарской орды!» Все в одну ночь и исполнено.
Правивший в Саратове должность губернатора Панчулидзев[179] в указе назван был по ошибке действительным статским советником. Покровительствовавший его товарищ министра внутренних дел Козодавлев воспользовался сим и под предлогом, что цари не ошибаются, поднес указ о производстве; граф Аракчеев, узнав о сем от Государя, тотчас поднес другой указ, в замену прежнего, с названием Панчулидзева статским советником, послал фельдъегеря в Саратов разменять указы и тем кончил недоумение.
По удачном переходе Ботнического залива, когда решено возвратиться в Або и князь Багратион[180] пришел в Аланд за приказанием, граф Аракчеев встретил его поздравлением с чином генерала от инфантерии; а ко мне обратясь, сказал: «Вот Василий Романович и приказ заготовит к приезду Государя о производстве вас и Барклая, которому можете послать (за 600 верст) и поздравить заранее». В самом деле, по приезде Государя в Або тотчас приказ объявлен, а главнокомандующий Кнорринг удалился после сего из армии в деревню[181].
Врожденному честолюбию и властолюбию графа Аракчеева много способствовало и баловство. Ростовскому полку велено называться его именем, потом бить барабан, когда он идет или едет; подарена царская яхта, содержание которой в Грузине стоило адмиралтейству столько же, как бы она за границею находилась. Все это давалось потому, что граф Аракчеев не принимал ни фельдмаршальского сана, ни Андреевского ордена. Повторяю: он не хотел ни с кем быть равным.
Льстецов и сродников жаловал он и награждал; но, прогневавшись, мстил им наравне с другими. Полковник Тишин сердечный был друг его, за язык, но по выходе графа Аракчеева из министерства проговорился, что «он не понял образования Совета 1810 года, которое подмыло его, как крепкий дуб водопольем». Это дошло до графа Аракчеева, и он таился два года, но в 1812 году, взяв опять силу