, который, низко поклонившись на все четыре стороны, повел такую речь: «Господа! Имею честь рекомендоваться: верою и правдою служу Государю-батюшке, от роду имею 60 лет; прошу любить и жаловать. Вы будете, господа, у меня служить (тут голос его стал сильно возвышаться), а потому прошу порядков моих не нарушать; я вас, ротных командиров, знаю! Вам только солдат обирать, курочек да яички незаконно собирать; только я этого не потерплю!» Дальше Аракчеев уже не говорил, а кричал, сопровождая речь грозными жестами: «А если вы у меня — что-нибудь, то я вас туда турну, куда Макар телят не загонял, куда ворон костей не занашивал. Я имею от Государя-батюшки подписанные им бланки, и на основании их могу делать со всяким, что хочу. Помнить у меня это!» Сраженные таким приемом, — рассказывал Емельянов, — мы не помним, как и вышли на улицу».
На одного майора, полагавшего, что во время осмотра Аракчеевым каких-то учреждений в военных поселениях следует ходить сзади графа, Аракчеев, неожиданно обернувшись, грозно закричал: «Да что ты за мной ходишь, как собака!»
Аракчеев очень любил играть в бостон. Однажды случилось так, что каким-то образом два Высочайшие повеления не были исполнены. По этому случаю Аракчеев неожиданно сказал окружавшим его: «Господа! Я преступник: я не исполнил двух Высочайших повелений. Я знаю, что мне стоило бы пойти к Государю, пасть перед ним на колени и просить прощения; тем и кончилось бы дело. Но граф Аракчеев хочет наказать Аракчеева: он не должен за это два года играть в бостон». И Аракчеев действительно сдержал слово.
В начале 1800-х годов только министры имели право разрешать покупки казенных вещей, хотя бы и в самых незначительных размерах. Поэтому однажды генерал-провиантмейстер Мертваго[641] обратился к военному министру графу Аракчееву о разрешении покупки пары кенег (род больших галош) для часовых при каком-то складе. Аракчеев вместо обыкновенной резолюции написал следующую фразу: «Горе нам и в генеральских чинах, когда мы не смеем собственною властью разрешить покупку пары кенег». Эти странные слова были приняты за разрешение и почти всегда до 1840-х годов приводились как закон при разрешении подобной покупки.
Едва ли кому известно, что граф А. А. Аракчеев писал сочинения и даже печатал. А между тем в журнале «Вестник Европы» за 1807 год, в № 22, находится статья Аракчеева под заглавием: «О качестве делаемого в России пороха»[642], из которой видно, что в то время русский порох признавался лучше английского, и вместе с тем в той же статье приводятся довольно интересные сведения о производстве пороха в России в XVIII веке.
П. А. Вяземский[643]Старая записная книжка
Строгость наказаний доходила во времена Аракчеева до ужасных размеров. Прежде чем собирали войска на ученье, привозили на плац целые возы розог и палок; кулачная расправа была самою умеренною из мер наказаний… Во многих полках офицеры в обращении к полковому командиру должны были титуловать его «ваше высокоблагородие», что, впрочем, не составляло чего-либо особенного, потому что между ними, особенно в армии, да еще в гарнизонах, многие не знали грамоты. Расписки вроде нижеследующих: «Прапорщик (или подпоручик) такой-то, а за него, неграмотного, расписался рядовой такой-то», — были нередки. Жизнь солдата считалась даже в мирное время ни во что; их выводили в трескучие морозы на парады в одних мундирах, и многие так обмораживались, что приходилось у некоторых ампутировать руки и ноги.
Похороны Ф. П. Уварова (ноябрь 1824 г.[644]) были блестящие и со всеми возможными военными почестями. Император Александр присутствовал при них от самого начала отпевания до окончания погребения. «Славно провожает его один благодетель, — сказал Аракчеев Алексею Федоровичу Орлову, — каково-то встретит его другой благодетель?» Историческое и портретное слово. Кажется, с этих похорон Аракчеев пригласил Орлова сесть к нему в карету и довезти его домой. «За что меня так не любят?» — спросил он Орлова. Положение было щекотливо, и ответ был затруднителен. Наконец, Орлов все свалил на военные поселения, учреждение которых ему приписывается и неясно понимается общественным мнением. «А если я могу доказать, — возразил с жаром Аракчеев, — что это не моя мысль, а мысль Государя; я тут только исполнитель». В том-то и дело, каково исполнение — мог бы отвечать ему Орлов, но, вероятно, не отвечал.
Первое сорокалетие нынешнего столетия в военном мире было временем ничем не стеснявшихся «генералов». Говорили они не «по дружбе», а «по принципу», на основании традиции почти всем подчиненным: «ты», «братец», «любезнейший» и т. п. В то время граф Аракчеев, например, говорил раз своим гнусливым голосом своему любимцу, двадцатипятилетнему генералу П. А. Клейнмихелю (впоследствии графу): «То-то и есть, Петр Андреевич! сначала говорил: «дай генерала», — ну, и дали; потом — «дай звезду», — ну, и дали, и толку-то что?» Такая рацея сказана была при всех и по поводу какого-то пустяка. Удивительно ли, что и Клейнмихель, наслушавшись при своем быстром возвышении таких комплиментов относительно еще в молодые годы и при блестящей карьере, впоследствии сам точно так же и даже еще хуже обращался с своими подчиненными. Сделавшись после отставки Аракчеева самостоятельным начальником, Петр Андреевич на каком-то смотру сделал выговор старому майору в такой резкой форме: «Ей, майорина, чего эполеты-то эти таскаешь, а дела не знаешь!» <…>
<…> Император Александр Павлович в последние годы царствования своего совершал частые и повсеместные поездки по обширным протяжениям России. В это время дорожная деятельность и повинность доходили до крайности. <…> Народ кряхтел, жаловался и приписывал все невзгоды Аракчееву, который тут ни душой, ни телом не был виноват. Но в этом отношении Аракчеев пользовался большою популярностью: он был всеобщим козлом отпущения на каждый черный день. В Саратовской губернии деревенские бабы певали в хороводах:
Д. В. Давыдов[646]Анекдоты о разных лицах, преимущественно об Алексее Петровиче Ермолове
Доклады и представления военных лиц происходили у Аракчеева очень рано, чуть ли не в шестом или седьмом часу утра. Однажды представляется ему молодой офицер, приехавший из армии и мертво пьяный, так что едва держится на ногах и слова выговорить не может. Аракчеев приказал арестовать его и свести на гауптвахту. В течение дня Аракчеев призывает к себе адъютанта своего, князя Илью Долгорукова, и говорит ему: «Знаешь ли, у меня не выходит из головы этот молодой пьяный офицер: как мог он напиться так рано, и еще пред тем, чтобы явиться ко мне! Тут что-нибудь да кроется. Потрудись съездить на гауптвахту и постарайся разведать, что это значит». Молодой офицер, немного отрезвившись, признается Долгорукову: «Меня в полку напугали страхом, который граф Аракчеев наводит, когда представляются к нему; уверяли, что при малейшей оплошности могу погубить карьеру свою на всю жизнь, и я, который никогда водки не пью, для придачи себе бодрости выпил залпом несколько рюмок водки. На воздухе меня разобрало, и я к графу явился в этом несчастном положении. Спасите меня, если можно!» Долгоруков возвратился к Аракчееву и все ему рассказал. Офицера приказано было тотчас выпустить из гауптвахты и пригласить на обед к графу на завтрашний день. Понимается, что офицер явился в назначенный час совершенно в трезвом виде. За обедом Аракчеев обращается с ним очень ласково. После обеда, отпуская его, сказал: «Возвратись в свой полк и скажи товарищам своим, что Аракчеев не так страшен, как они думают». (Рассказано князем Ильею Долгоруковым.)
N. По вступлении на престол Императора Александра формуляр Ермолова[647], который был вовсе исключен из службы, был найден с большим трудом в Главной канцелярии артиллерии и фортификации. Граф Аракчеев пользовался всяким случаем, чтобы высказывать свое к нему неблаговоление[648]; имея в виду продержать его по возможности долее в подполковничьем чине, граф Аракчеев переводил в полевую артиллерию ему на голову либо отставных, либо престарелых и неспособных подполковников. Однажды конная рота Ермолова, сделав переход в двадцать восемь верст по грязной дороге, прибыла в Вильну, где в то время находился граф Аракчеев. Не дав времени людям и лошадям обчиститься и отдохнуть, он сделал смотр роте Ермолова, которая быстро вскакала на находящуюся вблизи высоту. Аракчеев, осмотрев конную выправку солдат, заметил беспорядок в расположении орудий. На вопрос его: «Так ли поставлены орудия на случай наступления неприятеля?» — Ермолов отвечал: «Я имел лишь в виду доказать вашему сиятельству, как выдержаны лошади мои, которые крайне утомлены». — «Хорошо, — отвечал граф, — содержание лошадей в артиллерии весьма важно». Это вызвало следующий резкий ответ Ермолова в присутствии многих зрителей: «Жаль, ваше сиятельство, что в артиллерии репутация офицеров зависит от скотов». Эти слова заставили взбешенного Аракчеева поспешно воротиться в город. Это сообщено мне генералом Бухмейером.
<…> Александр начал Лагарпом[649], а кончил Аракчеевым. (Спешу заявить при сем, что по моей личной судебной системе я не одержим безусловною аракчеевофобией, которою страждут многие; считаю, что и Аракчеева должно всецело исследовать и без пристрастия судить, а не то что прямо начать с четвертования его. Но, во всяком случае, совестливость моя и оптимизм мой не доходят до того, чтоб не видать разности между Лагарпом и Аракчеевым.) Э