– Вы не понимаете… – ответил Оливьери тихо. Ветер дул так свирепо, что Адаму показалось, что Хакан профессора не слышит. – Я его почувствовал. Это как яд, наполняющий вены. И я знаю, что Бог не в силах это остановить. Неужели вы не видите? Бога здесь больше нет. Он не сможет нам ничем помочь.
Эти безобразные слова исходили от человека, который всю сознательную жизнь посвятил изучению Библии. Но тот тон, с каким произнес это Оливьери, заставил Адама задрожать так, как он никогда не дрожал от холода. И глаза… В глазах Оливьери застыла такая безнадега, какой Адаму еще не доводилось видеть. Терзаемый недобрыми предчувствиями, он пошатнулся и посмотрел на Хакана.
– Отведи его к доктору Дайеру. Свяжи, если понадобится, – скомандовал Адам. – То, что происходит, – уже за гранью. Я должен увидеться с Мериам.
Хакан взял Оливьери за плечи, чтобы быть уверенным, что тот не побежит обратно к обрыву.
– Можешь особо не торопиться, – сказал он настолько презрительно, что с таким же успехом мог плюнуть. – Вряд ли тебе понравится то, что ты там увидишь.
Хакан повел Оливьери прочь, а Адам застыл на месте, уставившись на их спины. Тугой узел тишины в его груди расцвел в нечто бо́льшее – в странно успокаивающий страх, с которым он делал первый шаг, а затем второй в направлении пещеры.
Присматривать за персоналом уже не хотелось. Даже попытка Оливьери покончить с собой почти не мотивировала. Спрятавшись от сильнейшего ветра, бушевавшего снаружи, он зашел в галерею первого уровня. Большинство сотрудников именно здесь оборудовали свои жилища. Некоторые уже перебрались на уровень выше, где было немного теплее, в то время как другие просто укрепили свои скромные убежища. У Адама и Мериам было собственное жилое помещение на втором этаже, но загон, который Мериам называла своим кабинетом, находился на первом, и Адам знал, что она еще должна быть там.
Изнутри загона пробивался теплый оранжевый свет – сочетание лампы, питаемой от генератора, и небольшого обогревателя.
Шаги Адама по тонкому слою снега, нанесенному проникающим глубоко в пещеру ветром, были почти бесшумны. Подходя к «кабинету», он не чувствовал биения собственного сердца или того, как поднимается и опускается грудь.
Как и следовало ожидать, Мериам находилась внутри. Но она была не одна. Залитая теплым светом, она стояла, обвивая руками Фейиза и прижимаясь к его груди. Адам не видел ее лица, но закрывший глаза Фейиз всем видом выражал удовлетворение.
Не в силах вынести душераздирающего зрелища, Адам покачал головой и стал пятиться назад. Пока он отступал по проходу, смятение и отрицание сменились горьким всплеском желчи и негодования. Затем пришла злость – и на нее за предательство, и на себя за глупость. Из подсознания стали вылезать фразы из сотен книг и комиксов, которые он прочитал за жизнь. Влюбленный дурачок – вот ты кто. Тупой идиот.
Пару минут спустя он был уже там, откуда пришел, – недалеко от края обрыва. Лютая буря выла вокруг него, снег хлестал по лицу, холод обжигал немногие оставшиеся непокрытыми участки кожи. Он смотрел на место, откуда Оливьери планировал покончить жизнь самоубийством, на то, как ветер и снег создавали из вихрей маленькие призраки, срывавшиеся в пропасть – словно издевательски имитируя акт, который намеревался совершить Оливьери.
Адам сделал еще шаг.
Вдруг к его спине прикоснулась чья-то рука. Охваченный гневом, словно сжигающим изнутри адом, он обернулся, полагая, что это Мериам.
Она, должно быть, заметила Адама и последовала за ним.
Только там была вовсе не Мериам.
Каллиопа вздрогнула от свирепого выражения его лица, и Адам заставил себя смягчиться.
– Эй… В чем дело? – спросила она.
Боль и унижение по-прежнему жгли его, подогревая гнев, но он сделал над собой усилие и покачал головой.
– Ничего. Что ты хотела?
Каллиопа явно не поверила. Она заглянула ему в глаза и взяла за руку, излучая сострадание.
– Адам, – сказала она. – Прошу тебя. Не надо скрывать.
И вот, посреди бушующей метели, затерянный во тьме и белой воющей буре, стоя в опасной близости от края пропасти, он поцеловал ее. Губы Каллиопы оказались теплые и мягкие. Дыхание ее пахло грушанкой[8].
Она оттолкнула его от себя.
– Прекрати!
Адам глубоко вздохнул и отступил назад. Затем увидел беспокойство на ее лице и все понял.
– Не здесь, – сказала она.
И они пошли в более подходящее место.
13
Снегопад не достигал дальних закоулков ковчега. Находясь в задней его части, где на наклонном полу все еще покоился гроб, а обогреватели давали хоть немного тепла, Уокер понятия не имел, насколько серьезная бушует буря. Тем не менее он был совершенно уверен, что в такую ночь никому не придет в голову бежать. Если кто-то пропадет в такую погоду, то станет сразу понятно, что случилось.
Убийство.
Останется только понять, кто именно это сделал.
Но пока работа в дальнем углу ковчега продолжалась. Большинство сотрудников затаились до утра, закопались под как можно бо́льшими слоями теплой одежды, но до сих пор оставались нерешенными несколько насущных вопросов. Таких вопросов, которые не станут ждать восхода солнца или окончания бури.
Отец Корнелиус работал над теперь уже пустым гробом, до сих пор освещенным ярким светом. Ким стояла подле него, записывая в дневник священника все, что он говорил. Как наблюдатель от ООН она не была обязана помогать отцу Корнелиусу таким образом, но теперь поневоле оказалась с ним в одной лодке. Ведь легкое недоверие со стороны сотрудников «Проекта Ковчег» к группе Уокера, которое существовало в момент их прибытия, разрослось теперь до огромной пропасти.
За ними бдительно наблюдала Полли Беннетт и еще пара членов археологической команды. Недоверие, написанное на лицах молодых археологов, говорило о многом, но Уокер понимал, что оно вполне заслуженное. И Ким, и священник повели себя очень странно, когда впервые оказались возле гроба и его «обитателя».
Уокер ничем им не помогал, он находился здесь по той же причине, что и археологи, – желая быть уверенным, что никто не съедет с катушек и не попытается повредить гроб, или, что хуже, нанести увечья себе или окружающим.
Немного поодаль, у подножия лестницы, которая вела на второй уровень, лежал кадавр. Обработанный и плотно обернутый, он был спрятан в пластиковый мешок, а в целях удобства транспортировки дополнительно помещен в какой-то брезентовый чехол на молнии. Как только шторм утихнет, его начнут спускать с горы.
Уокер оторвал взгляд от чехла, заставив себя не думать об уродливом искривленном трупе внутри и об устрашающих рогах на черепе.
– Как-то это не здо́рово, – сказала Ким, нахмурившись, и отступила от отца Корнелиуса на шаг.
Уокер почувствовал, как внутри его растет дрожь.
«Нет, нет, – подумал он. – Пожалуйста, не надо больше этого дерьма!»
Но Ким посмотрела на него с таким видом, будто намеревалась поделиться шуткой.
– Он только что сказал, что хотел бы, чтобы профессор Оливьери был здесь, – сказала она и игриво толкнула священника локтем. – Честно говоря, я в шоке.
Священник стал смущенно подбирать слова:
– Это только потому, что… ну… Оливьери мог бы помочь перевести кое-какие трудные места…
– Он с самого начала не соглашался ни с единым вашим словом, – напомнил Уокер. – К тому же у него неустойчивая психика и – прошу прощения, отец, – он откровенный козел.
– Не возражаю, – ответил священник, – но он очень начитанный козел.
Студенты-археологи уставились на него. Ким удивленно подняла бровь и сделала вид, что ничего не услышала, но Уокер только рассмеялся. Уже не в первый раз в его присутствии пожилой священник позволял себе острое словцо. Но теперь это означало еще и то, что отец Корнелиус полностью держит себя в руках.
Полли Беннетт подошла к гробу и встала рядом с Ким и священником. В отсутствие Хелен Маршалл Полли оказалась самым старшим членом команды археологов и фактически взяла на себя обязанности их начальника.
– Это сильно отличается от того, что было на крышке? – спросила Полли священника.
Отец Корнелиус посмотрел на Уокера вопросительно. Полли проследила за их молчаливым обменом взглядами. Хоть это и «Проект Карги – Холцера», но в том, что касалось найденного им самостоятельно, отец Корнелиус предпочитал отвечать перед своим начальством.
Уокер кивнул в знак согласия. Все трое аспирантов угрюмо посмотрели на них – им явно не нравилась мысль, что свежая информация могла пройти мимо них.
– Здесь тот же метод записи, – сказал отец Корнелиус, указывая на гроб. – Какими бы соображениями ни руководствовался тот, кто писал на крышке и выдавливал символы на битумной оболочке, здесь использовано точно такое же смешение языков. Я обнаружил несколько повторяющихся элементов. Шумерская составляющая является ключевой. И я пока не знаю, с какого угла на это смотреть. Если бы я понял, почему определенные языки использовались для записи определенных фраз, то можно было понять и все остальное.
Полли вновь взглянула на Уокера, словно он был здесь самым главным начальником.
– Языки – моя специальность. Я могла бы помочь.
Уокер ожидал, что священник посмеется над ее предложением. Без сомнения, в других обстоятельствах он бы так и сделал. Но теперь отец Корнелиус только поднял голову и внимательно посмотрел на молодую женщину с зелеными волосами и выбритыми висками.
– Буду только рад, – ответил он.
Но Уокеру показалось – по дрожи в голосе и быстрому взгляду, – что священник нуждается не столько в помощи, сколько в опоре, которую может предоставить присутствие Полли. Присутствие кого-то, кто кажется надежным и сильным среди слегка потрепанных жизнью людей.
Ким шагнула в сторону, чтобы освободить место для Полли. Уокер ожидал, что она что-нибудь пошутит по этому поводу, но Ким просто записала что-то в дневнике и молча застыла на несколько секунд. Казалось, она с трудом держится на ногах. Обеспокоенный Уокер подошел к ней.