Ко мне давно привязалась привычка просыпаться ночью через каждые два часа. В мирной жизни это ужасно раздражает, потому что, внезапно очнувшись от крепкого сна, заснуть чрезвычайно трудно: лежишь, ворочаешься, гонишь прочь тяжелые мысли о неизменности смерти… Зато в горах Кавказа внутренний будильник не раз спасал. Собственно, там эта привычка и появилась. За исключением особо секретных миссий, моя группа перемещалась в светлое время; часиков в девять вечера выбирали место для ночлега, разбивали бивак, ужинали и около десяти отбивались. Таким образом, первая смена дозоров всегда происходила в полночь, вторая в два часа. В четыре, если предстояло топать дальше, поднималась вся группа; если по плану торчали на месте – дозор менялся еще разок, остальные спали до шести.
Открыв глаза в первый раз за ночь, я несколько секунд вспоминал, где нахожусь. Вспомнив, сообразил о времени – двенадцать ночи. Рано. Вставать не стал, перевернулся на другой бок и расслабился. Как думалось – ровно на два часа.
Ошибся…
Минут за пятнадцать до второго пробуждения в палате зажигается свет. Одновременно получаю мощный удар в челюсть, ощущаю два навалившихся тела: на ноги и на грудь. Запястья опутывают веревками. Судя по возне в палате, аналогичные действия производятся и с моими друзьями. Пустует только соседняя койка. Та, на которой дрых Рябов…
– От же, мля… – укоризненно качаю головой, – чем дольше на тебя смотрю, Юрий Афанасьевич, тем громче улыбаюсь. Ты же был нормальным парнем, а ведешь себя как представитель несознательного племени проституток, живущих по марксистскому принципу «деньги – товар».
Он курит возле окна и старательно отворачивается. Он свободен – пираты связали только нас и стволы направляют тоже исключительно в нашу сторону.
– И задорого ты нас продал, пижон? – гудит Велик.
– Да-а, Глеб… – это Торбин. – Ну и товарища ты пригрел на груди! Честнее с Иудой в собутыльниках ходить.
Молчу. Тут Валерка прав и ответить мне нечего. Вроде и в людях давно научился разбираться, а с мотористом дал маху. Наглухо ошибся.
Мы сидим на полу в дальнем углу палаты. Руки заведены за спины и связаны, морды чуток разбиты. Но это не главное. Шестеро охранников явно чего-то ждут. Или кого-то.
Ждем и мы. Больше ничего не остается…
Часть VПоследнее плавание
Глава первая
Африка
Сомали; город Гарове
Больничное окно со стороны улочки освещают автомобильные фары. Нарастает гул двигателей, скрипят створки ворот, хлопают дверки, после чего в коридоре слышатся голоса и звук приближающихся шагов.
В палату стремительно врывается пожилой мужик в приличной одежде. Приличным прикидом для жаркого, нищего континента считаются светлые льняные брюки, легкие парусиновые туфли, рубашка из чистого хлопка. И, конечно же, верх местных понтов – торчащий из кармана спутниковый телефон со складной антенной. Точь-в-точь такой же, как в радиорубке «Тристана».
Нескладно выбрасывая вперед коленки, худощавый мужик подходит ко мне (я ближе других) и наставляет в мою голову кривой палец:
– Do you speak English?
– Только со словарем.
Он перемещается к Стасику, чтоб заполучить короткий посыл:
– Иди ты в жопу!
– Do you speak English? – в третий раз звучит тот же вопрос.
Торбин неучтиво молчит.
Мужик энергично объясняется со свитой, состоящей из парочки столь же неплохо одетых соплеменников. Вооруженная охрана приехавшего начальства толчется в коридоре; внутрь палаты босса сопроводил один телохранитель – здоровенный лысый негр в футболке камуфляжной расцветки и с «береттой» в легкой кобуре на поясе.
И опять палату оглашают фразы на английском – на сей раз, смешно открывая огромный рот, босс говорит с кем-то по телефону. За переговорами через спутник компания перемещается в больничный дворик.
А мы остаемся со связанными руками на полу под направленными в наши головы автоматными стволами…
Сидим в дальнем углу, подобно потравленным тараканам. Снаружи мышиная возня в ширинке.
– Надо что-то изобрести, Глеб, – шепчет Стас. – Сейчас папуасы посовещаются на свежем воздухе под луной и единогласно проголосуют зажарить нас на вертеле!
– Изобрети, коль такой умный!
Безысходность. Или, выражаясь по-русски, полная жопа. И здесь Велик прав: хорошо бы что-нибудь придумать, иначе гнить нашим косточкам в здешних песках.
Сами по себе пираты нас бы не расстреляли. Малость отрехтовали бы внешность, помяли бы внутренности – не более того. Им очень нужны деньги, а российская сторона готова их платить только за живых и здоровых граждан. Такой расклад нам клятвенно пообещали товарищи из российских спецслужб. Но подлость положения состоит в том, что, помимо пиратов, здесь есть и другие люди, весьма заинтересованные в нашем вечном молчании. Вот, к примеру, в сторонке у окна курит пятую подряд сигарету Рябов. На кой черт мы ему сдались живые? А за Рябовым стоит кто-то из командного состава экипажа. И этот кто-то тоже спит и видит нас в гробу и белых пуантах.
Друзья приглушенно дискутируют.
– Не, эти ребята нас не отпустят. Рожу их атамана видел? – запальчиво шепчет Стасик. – Хавальник от одного уха до другого. Настоящий людоед! Нет, ты видел?
– Видел. Без вариантов.
– И без комментариев, – встреваю я. – Слышите, еще машина подъехала?
– Есть такое дело. Интересно, кто пожаловал?
– Думаю, переводчик.
– Откуда здесь переводчик? – недоумевает Величко.
– С «Тристана», Стасик, – усмехается догадливый Валерка. – Не забудь поздороваться, когда он войдет.
– С «Тристана»?.. А кто конкретно – мысли есть?
Помнится, перед выходом в Азовское море мы, покуривая на юте танкера, сыграли конок в угадайку. Тогда требовалось назвать по три кандидатуры, наиболее подходящие под определение «соучастник вооруженного захвата».
– Мысли-то всегда есть. Да вот беда – никогда не знаешь, насколько они правильные, – вздыхает Торбин. – Полагаю, что этой падлой окажется старпом Скобцев.
– Боцман Шмаль, – цедит Велик, вероятно, припоминая о стычке на палубе.
Без тени сомнения называю своего кандидата:
– Радист Антипов.
По коридору идут люди. Мы в напряжении смотрим на дверь, которая вот-вот должна открыться…
Но прежде чем она открывается, слышим глухой голос Рябы:
– Ошибаетесь. Глеб Аркадьевич был ближе других. Но и он ошибся…
Поздороваться Стас все-таки забыл, так и оставшись сидеть с открытым ртом.
Торбин сохранил самообладание, тихо обронив:
– Доброе утро, Вьетнам.
Я же просто сказал:
– Сука.
На пороге стоит капитан Кравец. Весь в белом и такой же легкий, подтянутый, франтоватый. В новеньких ботиночках с отливом – из кожи негра. И с ироничной улыбочкой на гладко выбритом самодовольном лице.
Для полноценного допроса нас препровождают в душевую комнату. По размерам она схожа с нашей палатой, но в отличие от нее совершенно пуста. Из обстановки – несколько крючков для одежды на стенах, три трубы под потолком с лейками на концах и странной формы лавка, собранная из больших кусков дерева, похожего на пальму. Окон в душевой нет вообще.
Друзья сидят на лавке, и трое сомалийцев с автоматами и зверскими рожами нависают над их головами. Нет, ей-богу, если бы меня сейчас не били – рассмеялся бы во весь голос. Руки и ножки у этих трех пиратов – сродни оглоблям или черенкам от совковых лопат. Но это не главное, верно? Главное – уметь оскалить зубы, страшно выпучить глаза и приставить к чужому затылку ствол заряженного автомата.
Итак, друзья молчат и сочувственно созерцают, как другая тройка губастых парнишек виснет на моих связанных конечностях и удерживает в позе дискобола. Лысый здоровяк (этот и впрямь накачен) очень смахивает по своему положению на главного телохранителя большеротого пожилого дядьки. Телохранителю поручено самое почетное занятие: не оставляя следов истязания, лупить меня со всей своей африканской дури по болевым точкам. И он лупит. Старательно, самозабвенно, профессионально.
Его шеф изредка что-то выкрикивает по-английски.
И тогда рьяный служака прерывается, а расхаживающий поодаль от экзекуции Кравец монотонно переводит:
– Зачем русские спецслужбы внедрили вас в экипаж танкера и каким образом вы поддерживали с ними связь?
Или:
– Что вы успели сообщить о захвате своему начальству?
Я посылаю его по-русски – матерно и очень далеко. Капитан вздыхает и не торопится переводить ответ.
– Зачем так упрямиться, Глеб Аркадьевич? – произносит он ироничным баритоном, исполненным участия и сладкой тайны. – Мы же с вами не враги. Согласны?
– Так и за дружбу не пили.
– В чем же дело? Сейчас прикажу – принесут, – подходит он ближе. – Вы неглупые люди, и мы всегда сумеем договориться. Хотите, я возьму вас в долю? Всех троих. Даю слово: премиальные разделим поровну. Это очень приличные деньги…
– Неинтересно, – останавливаю пламенную речь.
– Совсем?
– Совсем. Как бой на ринге между неграми. Безразлично, кто победит.
– Хм… Иногда, Глеб Аркадьевич, вы мне нравитесь. А иногда раздражаете. Кстати, зачем вам понадобился тот маскарад с поломкой аварийного генератора на траверзе Новороссийска?
Я демонстративно ворочу морду.
На что капитан незлобиво усмехается:
– Не хотите отвечать? Будет вам, Глеб Аркадьевич. Ответ и без того очевиден: полагаю, вам надо было в последний раз встретиться с вашим руководством из ФСБ.
Сан Саныч возвращается в дальний угол, заодно переводя на английский мой «интеллигентный» ответ. В переводе я вторично слышу обращение «мистер Хайер». И это утверждает в мысли, что перед нами именно тот, кто нужен.
Застоявшийся без дела лысый амбал снова берется за дело. Мне очень больно, но приходится терпеть…
Большеротый выкрикивает команду. Задыхающийся лысый прекращает экзекуцию, послушно отступает на шаг. Камуфлированная футболка мокрая – хоть выжимай. Он тяжело дышит; размотав бинт,