— А о какой мечте он говорит?
— Я мечтал разгадать тайну «Марии» и потратил на это многие годы. Но… пока все так же в этой истории темно, как было и в самом начале…
По какой-то ассоциации я рассказал ему о Калининграде и снимках, найденных у Королевского Замка.
— Они с тобой?
— Сейчас принесу.
Взглянув на снимки, Романов воскликнул:
— Но это же «Мария»! — И, еще раз посмотрев карточки, тихо добавил: — Это она… Одного только я не могу понять… Кто и как умудрился все это снять? Ничего не понимаю… Насколько я знаю, взрыв произошел рано утром. Мгновенно… Значит, тот, кто снимал, знал, когда произойдет взрыв…
5. ФОРМУЛА, ГДЕ ВСЕ СОСТАВНЫЕ — НЕИЗВЕСТНОСТЬ
Более двадцати лет шел поиск. В Севастополе и Мурманске, Калининграде и Одессе, Ленинграде и Москве. В государственных и частных архивах. В книгохранилищах, старых и новейших изданиях, в следственных делах и докладных записках. Более двадцати лет прошло, прежде чем туман начал рассеиваться, и, хотя на карте случившегося в далеком 1916 году на Севастопольском рейде еще и оставались белые пятна, трагедия и ее истоки стали проясняться в документальных и достоверных подробностях. Картины давно минувшего оживали, наполнялись голосами, красками, движением.
Признаюсь, велико было искушение написать на таком удивительно-неповторимом материале приключенческий роман. И тогда, убежден, многое, о чем рассказывается здесь, показалось бы читателю фантазией автора, его склонностью к запутанным, остросюжетным построениям.
Между тем в основе все так и было. И герои, и характеры, и драматизм событий в реальности оказались ярче выдумки. Но не только поэтому я отказался от нее: рассказ о трагедии и подвиге не мог быть забытым. Это наш долг — рассказать о людях возвращенных из небытия, и воскресить историческую правду во всех ее обстоятельствах и подробностях. Долг перед теми, кого уже нет. И кто никогда не сможет сам рассказать о себе…
Есть тайны, упорно не желающие раскрываться. Вроде бы и события, составляющие их, общеизвестны. Но скрытый механизм, подготовка и само свершение событий по тем или иным причинам долго и тщательно оберегаются от посторонних глаз. Свидетели и участники произошедшего уходят из жизни. Ниточка догадки обрывается, когда цель поиска, казалось бы, уже совсем близка, и ты вновь и вновь блуждаешь неверными, путаными тропками. Уже вроде бы нащупываются долгожданные кончики правды в клубке обстоятельств. Но клубок не только не разматывается, несмотря на все твои старания и помощь многих людей, но еще более запутывается.
Так было и с тайной гибели самого мощного линейного корабля российского императорского флота — «Императрица Мария», — взорвавшегося по неведомым причинам и затонувшего на рейде Севастополя ранним утром 7 октября 1916 года.
С тех пор и до сего дня было выдвинуто немало взаимоисключающих друг друга версий и гипотез относительно этой трагедии. Но туман не рассеивался. И даже в самом последнем издании научного труда «Черноморский флот», выпущенном недавно, констатировалось: «Причина катастрофы осталась неизвестной…»
Мир, как известно, делится на скептиков и оптимистов. Вероятно, я, как и многочисленные мои друзья — моряки, ученые, писатели, помогавшие мне в поиске, принадлежал к числу последних. Потому что через четверть века тайна наконец сдалась.
Я счастлив, что мне удалось пройти путь до конца.
В этой книге такую же роль, как и авторское повествование, играют документы. Извлеченные из архивных хранилищ, они не только помогают нам ощутить атмосферу времени, в котором происходили события. Прежде всего они — свидетельство в пользу истины. А потому их нельзя не обнародовать. Многие из них публикуются здесь впервые.
Поиск этот неожиданно приоткрыл для меня и другую тайну. Тайну рождения многих подвигов, книг, картин, тайну разного рода исторических событий и судеб. Старый Арбат предстал передо мной в срезе удивительном и неожиданном: словно долгие годы знал друга и неожиданно обнаружил, что не имел ни малейшего понятия, какая легендарная жизнь за его плечами.
В таком поиске, какой я вел, нельзя было пренебрегать никакими данными. Даже кажущимися на первый взгляд несущественными. И нужно было пройти этот путь до конца: каждый из писателей, касавшихся гибели «Марии», изучал огромный материал, и кто знает, к какому источнику, может быть неизвестному мне, он прикасался.
Именно поэтому, хотя повесть С. Сергеева-Ценского «Утренний взрыв» и не дала ответа ни на один мой вопрос, она была мною заново перечитана. В гибели «Марии» писатель увидел символ разложения, краха самого государственного корабля самодержавной российской государственности. Один из главных героев повести размышляет:
«Корабль государственности российской перевернулся килем кверху — вот что мы видели с тобой в Севастополе!.. Взрыв, а не демонстрация, вот что должно быть и что будет!.. Не вымаливать идти, даже и не кричать: «Долой!», как это принято, а взорвать — вот что и просто и ясно!.. Корабль государственности российской, а? И ведь какой корабль! Вполне соответствующий мощи огромной державы!..»
Вероятно, Сергеев-Ценский изучил весь доступный ему материал, но ввиду его противоречивости остановиться на какой-либо определенной версии взрыва не мог. Несомненно, он был знаком и с выводами академика А. Н. Крылова, о которых мы еще расскажем. Однако картина взрыва, как и психологическое состояние людей в эти мгновения, восстановлены писателем достоверно и убедительно:
«— Взрывы должны были произойти от детонации, — сказал кто-то из офицеров, но Кузнецов ответил на это:
— Я сам ждал детонации после первого же взрыва — я говорю о том, когда свет потух, — но-о… прошло ведь порядочно, как вы знаете, времени, пока новый взрыв раздался. Так вот — детонация ли это?.. Пусть определяют эксперты, а мне это было неясно… Можно ведь было думать и о нападении подлодки… Так ведь и вы думали, Николай Семенович, — обратился он к старшему офицеру. — Теперь эта версия отпала: и сеть при входе на рейд совершенно цела, и водолазы осмотрели весь корпус «Марии» снаружи, — об этом я получил сообщение… Все взрывы произошли внутри корабля, в трюмной части, и от неизвестных пока причин, — вот и все, что и я знаю и вы знаете…»
Версий причин катастрофы было много. Реакционное офицерство конечно же сразу стало искать «большевистскую крамолу», не прочь было свалить всю вину за произошедшее на матросов. Голоса здравомыслящих тонули в хоре ослепленных злобой людей, еще не забывших баррикады 1905 года. Прислушаемся к размышлениям одного из героев повести — лейтенанта Замыцкого. Он искренне верит в то, что говорит:
«— Двух мнений тут быть не может, — начал он непререкаемым тоном, — гальванеры или электрики, но свои мерзавцы!.. Не представляли вполне ясно, что произойдет?.. Желали только временно вывести линкор из строя? По-зво-лю себе высказать соображение: они были только орудием кое-кого других, — вот я как думаю!.. Я думаю, что в этом замешан… Э-э… посторонний элемент! Что?.. Неправдопо-добно, может быть, кто-нибудь думает? Более чем правдоподобно!.. В таком городе, как Севас-то-поль, чтобы не было ре-во-лю-ционеров, — да кто же в состоянии этому поверить?.. И разве они не могли дать инструкции кое-кому из наших негодяев, как надо действовать? Вполне могли, раз закваска девятьсот пятого года у нас во флоте забродила!..
И, видимо, очень довольный собою, Замыцкий обвел всех кругом глазами и медленно уселся. Но Кузнецов, внимательно его слушавший, спросил вдруг, с виду спокойно:
— А вы не желаете, значит, даже и отдаленно предположить, что взрывы могли произойти сами по себе, без чьего-либо злого умысла?
— Как это «сами по себе»? — тоном изумленного возразил Замыцкий.
— Как?.. Вследствие химического разложения пороха, например, — пояснил Кузнецов. — Вам известно, сколько хранилось у нас бездымного пороха? Около двух с половиной тысяч пудов!.. А о случаях самовозгорания каменного угля вы знаете? Что лежит тут в основе? Химические, конечно, процессы… То же самое и с порохом при недостаточно, как бы вам сказать, осмотрительном его хранении… А порох в зарядах для мин? А заряды для орудий? Ведь мы получаем их в готовом виде. Мы их принимаем и не имеем права их не принять… А вдруг именно вот с ними, с этими готовыми зарядами, мы и приняли при-чи-ну будущей гибели нашего корабля!.. Но при чем же тут, хотел бы я знать, матросы?
Калугин слушал его удивленно.
Выходило, на первый взгляд, не только странно, а даже и непонятно, что Кузнецов, бывший командир корабля, готов был самого себя обвинить в том, что плохо заботился о хранении пороха и боевых припасов вообще, только бы никто не вздумал обвинить его матросов в закваске потемкинцев 1905 года, в революционной настроенности их, достигшей большого напряжения. Будто он чувствовал или даже знал вполне точно, что вина его в будущем суде над ним будет признана тягчайшей, если вверенные его попечению матросы умышленно учинили гибель корабля. Он и теперь уже, когда его никто и не думал судить, защищался от этого обвинения ссылками на самовозгорание каменного угля и самовоспламенение пороха, а к моменту суда будет во всеоружии по этой части, и пусть-ка попробуют с ним тогда потягаться эксперты!»
Страх перед новым революционным взрывом масс лишал таких людей рассудка. Их догадки насчет «закваски потемкинцев 1905 года», хотя они, конечно, не имели ни малейшего отношения к взрыву корабля, были небеспочвенны.
«…На заводе Русского акционерного общества из 1353 человек общего состава явилось 1278 человек, которые приступили к работам, и, проработав приблизительно час времени, 781 человек мастеровых судостроительного цеха оставили работу и ушли с завода, а в 9 часов прекратили работы и разошлись по домам и остальные рабочие…»