Он знал из редких встреч с Олегом, что там «политический раскол». Большинство «звездных рыцарей» не поддержало его «гражданских акций» против призыва в армию, даже обвинило в отсутствии патриотизма. Но были и такие, кто вместе с ним пытался устраивать какие-то сборища, митинги, писать воззвания…
С Игорем они встречались по-быстрому. Обменивались романами, иногда видеокассетами, новостями и разбегались.
В «Гармонии» теперь тоже пролегала невидимая черта между теми, кто входил в «группу самозащиты», и просто занимающимися атлетизмом. Внешне все оставалось по-прежнему, но происходили ночные совещания, тайные сборища, обмен незаметными знаками, непонятными для остальных репликами.
Впрочем, основную массу занимающихся это не интересовало, что касается посвященных, то они умели держать язык за зубами. Тем более женщин, этих болтушек, они в свой круг не допускали. Кроме Люськи-культуристки. Но какая же это женщина!
Недавно всем скопом пошли на соревнования по женскому культуризму. Кто соревновался и чемпионками чего стали победительницы, толком никто понять не мог. Но было интересно.
Конкурс проходил в большом зале клуба какого-то предприятия. Народу набилось порядочно, по внешнему облику можно было догадаться, что большинство тоже атлетисты, пришедшие поболеть за своих.
Впрочем, Игоря соревнования разочаровали.
Если мужики в нашей стране, занимавшиеся атлетической гимнастикой, как это официально именовалось, а попросту культуризмом, почти догнали заграничных по всем статьям, то бабы явно отставали. Во всяком случае, в этом зале ничего особенного Игорь не увидел. В крохотных трусиках и лифчиках участницы выходили на помост, крутились во все стороны, принимали предусмотренные правилами позы, напрягали мышцы. Но мышцы эти были не очень рельефны и могучи. Ноги толстоваты, груди великоваты, плечи узковаты. Куда им до геркулесок из западных журналов! Лишь две-три, в том числе Люська, могли похвастаться ляжками, которым позавидовал бы любой футболист, штангистскими спинами, борцовскими бицепсами. Когда они выполняли положенные упражнения, тела их превращались в какие-то клубки шевелящихся змей, спины и животы напоминали анатомические муляжи. Зрелище довольно противное, но зал взрывался восторженными аплодисментами.
В конце концов Люська заняла второе место. «Гармонисты» жали ей руки, целовали в щеки, поздравляли, рассматривали пахнущий ледерином диплом.
Люська улыбалась своей девчоночьей улыбкой, благодарила. Она была счастлива, что руки ее напоминали железо, что, зажав между ягодицами гвоздь, она могла вырвать его из стены, подобно той героине у Ремарка, у которой на животе можно расколоть кирпич, а на ляжки не натянешь колготки даже самого большого размера. Что пропали женственность девичьих плеч, нежность груди, хрупкость рук, изящество ног, красота походки, ее не волновало. Такая уж мода!
Все наше время подвержено спиральной раскрутке.
В своей деятельности «группа самозащиты» неожиданно столкнулась с новой задачей.
Источником информации был здесь, разумеется, Леонид Николаевич, который, казалось, умудрялся читать все газеты страны, смотреть все телепередачи и слушать все радиопрограммы.
Каждый раз он приносил вырезки из газет и оживленно комментировал их.
Вот и в тот день он, размахивая газетным листом, возвестил:
— Читайте, что пишет корреспондент «Правды». Вот на седьмой странице. Да вот же, репортаж: «В полицейской машине по городу». Это корреспонденция из Филадельфии. Смотрите: «В сумерках выходить из дома здесь опасно. Поэтому жители города решили сами защищать себя. Каждый вечер на улицы выходят бригады безопасности, составленные из добровольцев». Ясно? И полиция их поддерживает. А мы все жмемся, будто мы сами преступники. А?
— Ладно, — успокоил его Луков, — у них ведь негров вешают. Доживем до их уровня преступности, выйдем из подполья.
— А ты считаешь, что еще не дожил? — не без иронии спросил дядя Коля.
Неожиданно слово взял, пожалуй, самый тихий и молчаливый из группы. Это был уже немолодой инженер на каком-то маленьком заводике. Не было у него никаких разрядов, он посещал занятия для себя, чтоб быть в форме. Разговаривал мало, ни с кем не дружил и сразу после тренировки покидал клуб.
То, что он вступил в «группу самозащиты», всех удивило. Но в конце концов, путь в нее никому не был заказан. Показал себя неплохо — дрался не хуже других, умел держать язык за зубами. У него и прозвище было — Молчун.
А тут вдруг заговорил.
— Я дня три назад встретил одного мерзавца, — сказал Молчун и замолчал.
Подождав немного, самый нетерпеливый, Николай Леонидович, спросил:
— Какого мерзавца? Давайте ему врежем!
Молчун долго выдерживал паузу, а потом начал говорить. Он говорил тихо, с остановками. Его не перебивали.
— У меня деда в тридцать седьмом посадили. И бабку. Дед был командармом. Тоже жил здесь, на Арбате, в пятьдесят первом доме (Игорь сразу припомнил рассказы своего деда про того командарма и его горькую судьбу, но он никак не мог представить, что это родственник Молчуна). Его расстреляли, — продолжал Молчун, — а бабка где-то затерялась в лагерях, не вернулась. — Он опять замолчал. — Отец помыкался, женился на моей матери, а в начале пятидесятых посадили и его. Был-то он всего лишь бухгалтер, но, оказывается, утаил деньги, чтобы финансировать шпионскую организацию. Взяли и мать. Погибли оба. Я у маминой двоюродной или троюродной сестры вырос. Вот так.
Теперь он замолк надолго.
— Ну? — не выдержал Луков.
— Такая интересная штука получилась, — снова повел свой рассказ Молчун. — Еще когда отца не забрали, приходил к нам человек. Оттуда. Уж не знаю, как вырвался, как уцелел. Все про деда рассказал и имя следователя назвал. Ему дед назвал — они вместе сидели. Страшный был человек этот следователь. Такое выделывал. Но что интересно: оказалось, через столько лет мой отец к нему же попал. А? Смешно? (Никто почему-то не засмеялся.) Очень смешно. Все повторилось. К тетке моей пришел человек, который отбывал срок с отцом. Понимаете? Все повторилось. Так что имя следователя, звание, должность я все узнал. И деда и отца потом-то реабилитировали. Я адрес этого мерзавца узнал. Несколько раз подходил к его дому — тут недалеко, в Кривоарбатском, живет, — он опять надолго замолчал.
— Ну? — снова повторил Луков.
— Потом потерял его из виду да и призабыл. Может, отбывал, ведь многих следователей наказывали. А вот три дня назад этого мерзавца встретил. И понял, что ничего не забыл.
— Вот кого надо удавить! — воскликнул Леонид Николаевич.
— Погодь, — остановил его дядя Коля, — сколько ж ему теперь лет, следователю-то этому? Небось за семьдесят!
— Семьдесят пять, — подтвердил Молчун, — он рано начал.
— Ну и что, — не унимался Леонид Николаевич, — такие преступления сроков давности не имеют! Вот всех этих старост, полицаев, фашистских карателей, их же, если ловят, и сейчас судят. И между прочим, вешают!
— Вот именно, что судят, — проворчал Луков.
— Одну минуточку, — запальчиво вскричал Леонид Николаевич, — при чем тут суд? Они свое дело сделали, дали ему там три года или сколько. Да и то неизвестно. Куда это годится! Мы должны поправить. А иначе для чего объединились?
— Как ты себе это представляешь? — спросил Луков.
— Очень просто. Подстеречь его и врезать как следует!
— Семидесятипятилетнему?
— А что?.. Не убивать, конечно… с учетом возраста, — неуверенно мямлил Леонид Николаевич.
— Бред! — решительно отмел Луков и, помолчав, добавил: — Но что-то в этом есть! В газетах пишут: мол, живут, здравствуют да еще пенсии персональные получают те, кто в тридцатых сотни людей погубил. Следователи, лагерные начальники, разные шишки. И ничего им. Вот здесь, конечно, народ мог бы свое слово сказать.
— Так им же всем по сто лет! — воскликнул Игорь.
— Это значения не имеет, — сказал Леонид Николаевич, — нет же срока давности. В данном случае наказание носит символический, показательный характер. Длань справедливого возмездия настигнет мерзавца, — с пафосом закончил он.
— А как узнать, кто у них виноватый? — засомневался дядя Коля. — Раз не посадили да еще пенсию дали… Там ведь разбирались, изучали что к чему.
— Ну, что там изучали, нас не касается, — сказал Луков, — у нас свои понятия, и требования, и доказательства. Все это надо обдумать. Если «там» все такие добренькие, значит, надо поправить. Но вот как узнать, кто в чем замаран? Придется голову поломать.
Все молчали.
— А с тем мерзавцем как? — напомнил Молчун.
Действительно, как? Некоторое время шло обсуждение. Наконец остановились на компромиссном предложении Леонида Николаевича. Подстеречь, дать две, в крайнем случае три, но не больше, пощечины и сурово сказать за что! Пусть знает, что могло быть хуже, но они великодушны. Пусть мучается совестью.
Насчет мучений совести возникли, правда, некоторые сомнения. Однако совещание приняло еще одно, с непредсказуемыми последствиями решение: не ограничиваться в своей очистительной деятельности рэкетирами, хулиганами, взяточниками, расхитителями и прочими, но распространить ее на виновников сталинских репрессий, буде таких удастся обнаружить.
В работе «группы самозащиты» это был совершенно новый «качественный скачок» — от уголовных преступлений они переходили к политическим, от повседневной реальности к восстановлению исторической справедливости.
Конечно, уличить мелкого жулика из забегаловки, невоспитанных хипарей или нахальных рэкетиров было куда проще, чем определить, кто замарал себя в сталинских преступлениях без малого полвека назад. Но атлетистов это не пугало. В конце концов, они не нуждались в свидетелях и доказательствах.
А Арбат жил своей жизнью.
С приходом весны прибавилось народу. Теперь художники лепились чуть не к каждому дому, заборы у Вахтанговского театра и на углу напротив «Русских пельменей» были увешаны стихами арбатских поэтов — Казакова, Любоверина, Седунова, Сионского, возвещавших о литературном вечере «Второй блин». А поэтесса Елена Богданович — «голос Арбата» — тоскливо топталась у своего объявления о том, что ей необходимы деньги для издания книжки за свой счет. Три, пять рублей стоил ксерокопированный десятистраничный сборничек.