– Приветствую! – ответил офицер и, ободряюще кивнув Олвину и подарив ему улыбку, он провёл свою небольшую команду вокруг него, и все они удалились со смешанным грохотом шагов, выбивавших металлическую музыку, свернув за угол и исчезнув из поля зрения.
Оставшись в одиночестве, первой идеей Олвина было забиться в какой-нибудь тихий уголок и спокойно попытаться понять, что за странная и жестокая вещь с ним произошла. Но, случайно подняв взгляд наверх, он заметил бородатое лицо на башне, наблюдавшее за ним с подозрением, поэтому он заставил себя спокойно зашагать прочь, вперёд и вперёд, едва сознавая, куда шёл, пока полностью не потерял из виду эти огромные, сверкающие золотом ворота, запершие его против воли внутри стен большого, великолепного населённого города. Да, он был безнадёжно растерян и сходил с ума, в чём не было сомнений, и, хотя он снова и снова пытался убедить себя в том, что находился под неким исключительно сильным галлюциногеном, все чувства его свидетельствовали о полной реальности происходящего: он чувствовал, он двигался, он слышал, он видел, он даже начинал ощущать голод, жажду и усталость.
Чем дальше он шёл, тем более впечатляющими становились окрестности. Его никем не направляемые ноги двигались, как казалось, по собственному усмотрению по широким улицам, полностью выложенным мозаикой и с обеих сторон ограниченными высокими, живописными, подобными дворцам зданиями; он переходил с одной стороны бульваров на другую под сенью высоких, пушистых пальм и множества великолепных цветущих растений; он миновал, ряд за рядом, прекрасные лавки, чьи витрины сверкали самыми дорогими и великолепными одеждами всех видов; и когда он бесцельно блуждал вокруг, не зная, куда идти, то постоянно находился в толчее людей, которые наводняли улицы и все были исполнены радости, судя по оживлённым лицам и частым взрывам смеха.
Мужчины по большей части были одеты, как и он, хотя то и дело встречались некоторые, чьи наряды были из шёлка, а не из льна, кто носил золотые пояса вместо серебряных и кто держал кинжал в ножнах, буквально усыпанных драгоценными камнями.
По мере того как он углублялся в центр города, толпа уплотнялась, так что шум транспорта и многоголосый гомон становились почти оглушительными для его слуха. Богато украшенные кареты, запряжённые прекрасными лошадьми и направляемые персонажами, чьи наряды, казалось, прямо-таки горели золотом и драгоценностями, прокатывались бесконечной процессией; продавцы фруктов, тащившие свои великолепные, сочные товары в огромных позолоченных, сплетённых из мха корзинах, стояли почти на каждом углу; девушки-цветочницы, прекрасные, как их цветы, высоко поднимали изящными руками широкие плетёные подносы, переполненные ароматными цветами, увязанными в букеты и венки; и там двигалось бесчисленное множество необычных маленьких квадратных тележек, в которые были запряжены мулы с колокольчиками на ошейниках, и их непрестанный перезвон при движении через толпу создавал неумолчную весёлую музыку. Транспортные средства носили имена торговцев, поставщиков вин и всех возможных видов продуктов, но, за исключением этих столь необходимых дельцов, улицы наводняли ещё и элегантные бездельники обоих полов, которым, казалось, нечем было заняться, кроме развлечений.
Женщины особенно выделялись ленивой грацией манер: они скользили тут и там с беспечной, парящей, непередаваемо привлекательной лёгкостью; более того, многие из них обладали исключительной красотой тела и лица – красотой, которую значительно усиливала художественная простота их наряда. Он состоял из прямого, узкого платья, туго собранного под горлом и стянутого в талии переплетённым поясом из серебра, золота и иногда драгоценностей; руки, подобно мужчинам, были обнажены, и маленькие изящные ступни защищали сандалии, завязанные перекрещивающимися, кокетливо завязанными лентами. Причёска, очевидно, отдавалась на волю вкуса, а не рабского копирования моды; некоторые женщины просто позволяли волосам свободно струиться по плечам; другие туго заплетали их или небрежно связывали в толстый узел на макушке; но все без исключения носили белые головные уборы: платки длинные, прозрачные и тонкие, как кашемир, которые они отбрасывали назад или с радостью заворачивались в них. И вскоре, при виде нескольких таких прекрасных созданий, проходивших мимо с тихим смехом и нежными голосами, внезапное воспоминание всплыло в смущённом мозге Олвина: старое-старое воспоминание, которое, казалось, лежало погребённым среди его мыслей веками; воспоминание об истории под названием «Ламия», написанной в стихах, столь же прекрасных, сколь и умело сыгранная мелодия. Кто же написал эту историю? Он не мог бы сказать, но вспомнил, что в ней говорилось о змее в образе красивой женщины. И женщины в этом странном городе выглядели так, словно они тоже имели змеиное происхождение: было нечто столь же мягкое, и гибкое, и струящееся в их движениях и жестах. Устав от ходьбы, обезумев от всевозрастающего шума и чувствуя себя потерянным в толпе, он, наконец, заметил широкую великолепную площадь, окружённую удивительно статными зданиями, а в её центре находился огромный белый гранитный обелиск, возвышавшийся белоснежной колонной на фоне глубокой синевы небес. У её подножия громоздкий скульптурный лев, тоже из белого гранита, лениво возлежал, зажав между лап щит; и по обеим сторонам играли два красивых фонтана: изящные спиралевидные колонны воды взмывали вверх, выше даже самой вершины обелиска, так что его каменный лик был мокрым и блестящим от радужных брызг.
Здесь он свернул в сторону с основной улицы, повсюду его окружали высокие, тенистые деревья и под ними скамейки с фантастической резьбой; Олвин решил присесть отдохнуть и не спеша обдумать своё возбуждённое и необычайное состояние рассудка.
Когда он проходил мимо скульптурного изваяния льва, то заметил чёткие слова, выбитые на щите в его лапах: «Львом и змеёю расцветёт Аль-Кирис».
Не было никаких затруднений в понимании этого предложения: Олвин мог прочесть его ясно и чётко, но всё-таки на каком языке оно было написано и откуда он известен ему столь хорошо? Со вздохом, что вырвался почти стоном, он апатично опустился на скамью и, уронив голову на руки, чтобы отгородиться от всех странных видений, которые столь сильно терзали его разум, он начал подвергать себя терпеливому, серьёзному изучению.
Во-первых, кто он такой? Первая часть ответа на этот вопрос пришла незамедлительно: Теос. Теос кто? Мозг его отказывался уточнять, а лишь повторял «Теос, Теос» снова и снова, но более ничего!
Содрогнувшись от смутного ужаса, он спрашивал себя дальше: откуда я пришёл? Ответ последовал прямой и решительный: с Ардафа. Но что такое «Ардаф»? Это была не страна и не город, а пустое поле, на котором он увидел… Ах! кого же он увидел? Он яростно сражался с самим собой за некий ответ на этот вопрос, но его не было! Тотальная молчаливая темнота стала единственным результатом внутреннего напряжения, которому он подвергал свои мысли!
И где же он был прежде поля Ардаф? Неужели он совсем ничего не помнил о других местах? Абсолютно ничего! Мучайся сколько угодно – абсолютно ничего! Это было пугающе, невероятно! «Несомненно, несомненно, – рассуждал он в отчаянии, – должно же было быть что-то в его прошлой жизни, прежде чем название „Ардаф“ поглотило его разум!»
Он поднял голову; лицо его посерело, как пепел, и застыло в выражении глубокой неизбывности немого замешательства и ужаса; в сердце его появилась болезненная слабость, и, поднявшись, он неуверенно двинулся к одному из огромных фонтанов и там, погрузив руки в брызги, спрыснул несколько капель на лоб и глаза. Затем, сложив ладони чашей, он жадно выпил несколько глотков прохладной, сладкой воды, которая, казалось, ослабила лихорадку в его крови.
Он огляделся по сторонам с дикой, неоднозначной улыбкой: Аль-Кирис! Конечно же! Он был в Аль-Кирисе! Отчего же его это так смутило? То был приятный город, много чего можно посмотреть, а также многому научиться! В тот самый момент громкий призыв серебряноголосой трубы разорвал воздух, за которым последовал штормовой рёв отдалённых криков, вырывавшихся из тысячи глоток; толпа мужчин и женщин вдруг хлынула на площадь, пронеслась через неё и умчалась прочь, безудержно устремившись в одном направлении; и, следуя за всеобщим потоком на ответном внутреннем импульсе, Олвин выкинул из головы все рассуждения и отчаянно рванулся в гущу кричащей, всеохватывающей толпы. Его стремительно понесло вниз по широкой улице с огромными старыми деревьями, украшенной развевающимися флагами и транспарантами, в сторону набережной благородной реки, такой спокойной, будто расплавленный янтарь в жестоком сиянии пламени полуденного солнца. Мраморная набережная, украшенная колоссальными статуями, обрамлявшими её с обеих сторон, была великолепна; и здесь, под шёлковыми тентами всех цветов и видов, собиралась гигантская толпа; её одетые в белое, плотно зажатые ряды простирались в далёкую голубую даль в обе стороны.
Всё внимание этого моря людей сосредоточилось на медленно приближавшемся, странном, золотистом корабле с огромным изогнутым носом и алыми парусами, вяло полоскавшимися от слабого бриза, который лениво и нереально скользил через лазурное пламя гладкой воды. Огромные вёсла, как золотые плавники, выступали по бокам и то и дело лениво опускались, управляемые, очевидно, руками невидимых гребцов, чьи объединённые усилия восполняли недостаток необходимости в ветре; и, как только Теос уловил взглядом эту огромную, громоздкую галеру, в нём проснулся внезапный интерес. Решительно прокладывая себе путь локтями сквозь плотную толпу, пока не достиг края набережной, Олвин прильнул к мраморной балюстраде, откуда и наблюдал с любопытством за постепенным приближением корабля.
Всё ближе и ближе он был, ярче и ярче разгорался живой алый цвет парусов, торжественные ноты струнной музыки очаровательно разносились над зеркальной поверхностью реки, смешиваясь с дикими криками толпы, – с криками, которые, казалось, терзали самый свод небес! Ближе, ближе – и вот корабль подползает и встречает бушующую толпу, как сверкающее, сказочное явление из грёз! Теос смотрел на него, ослеплённый и поражённый, с бездыханным восторгом. Золотые портьеры, ниспадавшие богатыми, волнистыми складками, великолепно драпировали корабль от носа до кормы; золотые канаты обвивали паруса; на палубе группа молоденьких девочек в белом и с цветочными венками стояла на коленях и мягко играла на причудливой формы музыкальных инструментах; и группа опрятных, полураздетых мальчишек, прекрасных, словно купидоны, собралась в милых расслабленных позах вдоль края позолоченного носа, держа в руках гирлянды из красных и жёлтых цветов, которые тянулись за кораблём по поверхности воды.