Он медленно шагал с уверенной улыбкой, кивая направо и налево, отвечая на уважительные приветствия собравшихся; многие вопросительно поглядывали на Теоса, но, поскольку он был сопровождающим Лауреата, его приветствовали с таким же почтением. Старый критик Забастес, протиснувшись через толпу, хромал позади Сах-Лумы на некотором расстоянии от арфоносца, бормоча что-то себе под нос на ходу.
– Сегодня тебе лучше следить за своим языком, Забастес! – сказал прекрасный юноша в ослепительном голубом с серебром одеянии. – Сомневаюсь, что король нынче в настроении выслушивать твои мрачные глупости! Его величество серьёзно расстроен после возвращения с королевской охоты утром, и несмотря на то что метко сразил двух свирепых животных, он удивительно печален, и лишь божественный Сах-Лума способен утешить его смятённый дух. Поэтому, если ты имеешь сказать нечто сварливое против гения моего хозяина, то лучше оставь это до следующего раза, иначе голова твоя покатится по рыночной площади, как сушёная тыква!
– Благодарю за предупреждение, молодой выскочка! – отвечал ему Забастес. – Ты, мнится мне, неплохо осведомлён для низкого лакея! Что ты можешь знать о настроении Его Величества? Я попрошу тебя не замахиваться выше температуры воды в ванне и выбора редкостных притираний для кожи, ибо это может повредить нежную текстуру твоих ущербных мозгов! Ффу! – Забастес с отвращением втянул воздух – От тебя омерзительно несёт жасмином! Хотел бы я, чтобы ты отмылся от парфюмов и выказывал поменьше безвкусицы в стиле своей одежды!
Они шли вперёд вдоль бесконечной колоннады, пока не оказались у огромной двойной двери, состоящей из двух крылатых фигур с огромными щитами. Здесь стоял человек в серебряной кольчуге, который сначала показался частью декора двери, но с приближением Сах-Лумы он ожил, и от одного его прикосновения рýки двух статуй сдвинулись, огромные щиты медленно поднялись, и двери заскользили в стороны без шума, раскрывая роскошь королевской приёмной залы.
Это был просторный высокий зал, полностью оконтуренный позолоченными колоннами, между которых висели многочисленные золотые лампы, искрившие светом на великолепный мозаичный пол. На стенах висели богатые гобелены, изображавшие сцены любви и роскоши: прекрасные девы отдыхали в объятиях своих любовников или слушали любовные песни, а рядом с ними изображались воины, убитые на поле сражения или сражающиеся врукопашную насмерть. По углам этой удивительной комнаты были расставлены все виды знамён и оружия, а в центре расписного потолка распростёрла крылья огромная птица – орёл с головою совы, – которая несла в кривых когтях великолепный канделябр, состоящий из сотни мечей, каждый из которых имел на конце лезвия яркую лампу в форме звезды, а рукоятки их соединялись в центре.
Офицеры в полном вооружении стояли рядами по бокам залы, и множество прочих людей находились здесь же, переговариваясь тихими голосами. Но взгляд Теоса вскоре приковал сверкающий шатёр в самом дальнем конце зала, где на массивном троне из слоновой кости и серебра восседал объект его внимания: король Зефораним. Ступени к трону были по щиколотку забросаны цветами, по обеим сторонам возлежали медные львы, и четыре гигантские чёрные статуи мужчин поддерживали навес с золотою каймой над монархом, расшитый бесчисленными рядами жемчужин. Лица короля видно не было, он лежал, откинувшись назад, опираясь на локоть и наполовину скрывая лицо одной рукой. Человек в серебряной кольчуге прошептал нечто на ухо Сах-Луме в качестве предупреждения или совета, а затем приблизился, пав ниц перед троном. Король слегка заинтересовался, но позы не поменял, он явно находился в гневном и недовольном настроении.
– Великий мой повелитель!.. – начал было герольд, но движение, выражавшее решительное нетерпение со стороны короля, заставило его умолкнуть.
– Клянусь богами! – сказал монарх, и голос его отчётливо разнёсся по всему залу. – Вечно ты ходишь вокруг да около, вместо того чтобы сразу перейти к сути дела! Ты можешь говорить прямо?
– О терпеливейший суверен! Сах-Лума ждёт внимания короля!
– Сах-Лума! – и монарх подпрыгнул, сверкнув огненным взглядом. – Ожидание на него дурно влияет, плут ты! Как ты посмел заставить его ждать? Со всей кротостью моли его войти, как это подобает равному мне!
Теос в это время более внимательно присматривался к нему; поистине ему показалось, будто внезапная пауза настала в действии всей драмы, чтобы дать возможность ему, как зрителю, тщательно вдуматься в смысл этой одной особенной сцены. Поэтому он воспользовался возможностью и, прямо глядя на Зефоранима, подумал, что никогда ещё не встречал столь прекрасного мужчины. Статный рост и телосложение атлета внешне придавали ему поистине королевский вид, хотя физиономист, оценивая его по выражению лица, немедленно приписал бы ему самые ужасные пороки закоренелого сластолюбца и крайнего эгоиста. Его прямые, низкие брови свидетельствовали скорее о грубой силе, чем об интеллекте; глаза его, большие, тёмные и яркие, несли в себе выражение какой-то зловещей жестокости, несмотря на их прозрачность и блеск; тяжёлые линии рта, лишь отчасти прикрытые короткой, жиденькой чёрной бородкой, ясно говорили о том, что поведение монарха ни в коей мере не укладывалось в границы узких путей добродетели.
Тем не менее то был прекрасный образец человеческого животного в его лучшей физической форме, и одежда его, которая отражала смешение стиля воинственности и дикарства, определённо шла ему гораздо лучше, чем любому другому менее рослому представителю. Туника его имела глубочайший пурпурный оттенок и была расшита золотом; жилет бледно-янтарного шёлка распахнут, чтобы выставить на показ все преимущества его широкой, мускулистой груди и шеи, увешанной драгоценностями; и он носил перекинутую через левое плечо леопардовую шкуру, скрепленную заколкой с бриллиантами. Ноги его были обуты в золотистые сандалии; руки голы, не считая дорогих наручей; жёсткие чёрные волосы в беспорядке рассыпались по лбу, охваченному золотым обручем с огромными рубинами; с пояса свисал огромный меч в ножнах, в придачу со всевозможными охотничьими атрибутами; и позади него, на покрытом бархатом постаменте, лежал короткий скипетр, оканчивающийся одной огромной, в форме яйца жемчужиной в обрамлении сапфиров.
И тогда одна странная идея явилась в мозгу Теоса: он уже видел Зефоранима прежде! Где – он не мог бы сказать, но был совершенно в этом уверен. Однако времени на раздумья над этим у него не было, поскольку Сах-Лума наконец двинулся вперёд, приказав Теосу держаться у себя за спиной, арфоносец тоже последовал за ними, и так все трое приблизились к трону. Критик Забастес также проскользнул внутрь и слился с группой дворян в самом дальнем конце залы.
У подножия трона Сах-Лума остановился, но не поклонился, а улыбнулся, подняв взгляд, и Теос с удивлением понял, что здесь не поэт приветствовал короля, а король – поэта!
– Добро пожаловать, Сах-Лума! Я вспоминал о тебе весь день, поверь! И не вини меня за то, что я так поспешно послал за тобою! Но кто это здесь? Друг твой? Ему я тоже рад!
Сах-Лума объяснил что-то шёпотом, и король протянул руку с рубиновой печаткой – Теос поцеловал её с серьёзной почтительностью.
Зефораниму, казалось, понравилось такое действие, и он поглядел на него внимательно, проговорив:
– Ты явно не из божественной братии Сах-Лумы, дорогой сер, иначе едва ли ты склонился бы перед королём! Поэты никому не кланяются! Мнится мне, ты слишком скромен для призвания менестреля! Ты обучаешься искусству пения?
– Благороднейший Зефораним, я не менестрель! И не заслуживаю этого звания! Всё, о чём я мечтаю, – это учиться у него, и тогда в будущем я, быть может, сумел бы приблизиться к его гению, как обычный земной цветок отдалённо напоминает высокую звезду в далёких небесах!
Сах-Лума улыбнулся и бросил на него довольный, благодарный взгляд; Зефораним поглядел на него с любопытством.
– Клянусь, ты скромный и почтительный ученик поэзии! – сказал он. – Мы с радостью принимаем тебя во дворце! Стань рядом со своим другом и учителем и послушай мелодию его неповторимого голоса, ты услышишь в ней тайны многих сокровенных вещей, и в особенности, тайну любви, в которой сходятся и усиливаются все прочие страсти.
И он снова лениво развалился на троне, а два пажа принесли великолепное кресло из слоновой кости и поставили его справа у подножия трона. На него уселся сам Сах-Лума, а Теос, слегка отступив назад, прислонился к гобелену с изображением мёртвого человека с пронзённым мечом сердцем и парящей над ним хищной птицей в ожидании своей мрачной трапезы. Преклонив одно колено рядом с Сах-Лумой, арфоносец настроил арфу и слегка провёл пальцами по струнам; настала тишина. Звонкий маленький колокольчик нежно зазвонил в тишине, и король, слегка приподнявшись, подал знак чёрному рабу, державшему высокое серебряное знамя.
– Пусть войдут женщины! – приказал он. – Назовите лишь имя Сах-Лумы – и они слетятся, как волны под восходящей луной; однако прикажите им молчать – чем меньше они напрягают свой разум, тем прекраснее становятся.
Спустя мгновение процессия прекрасных девичьих фигур скользящим, бесшумным шагом вплыла в зал, неся в руках гирлянды цветов, которые они сложили у ног поэта. Он был безразличен и задумчив, и снова настала тишина.
– Как странно, о король! – сказал он тихим голосом. – Сегодня душа моей песни покоится в печали! Как шальная птица летит посреди листопада, или корабль плывёт от солнечного света к шторму, так и моя фантазия витает в печали, рождаются дрожащие образы павших королевств, и я словно издали наблюдаю смертную тень…
– Не говори о смерти! – поспешно прервал его король. – Этот ворон слишком уж часто каркает мне в уши в последнее время! Не виделся ли ты часом с Хосрулой, кто недавно набросился на меня, как голодный волк на жертву, и приказывал мне готовиться к смерти! Это была дурная шутка, которую не так легко простить! «Готовься к смерти, Зефораним, – кричал он, – ибо близится час расплаты!»