Хосрула нахмурился и в ответ на эти насмешливые слова проговорил целую речь:
– Послушай же меня, Сах-Лума! Главный менестрель Аль-Кириса, который напрасно расточил драгоценные мгновения отпущенного тебе времени и бесценные дарования, ниспосланные тебе Богом! Ты приговорён к смерти – внезапной и жестокой смерти! Смерть придёт к тебе через предательские слова злой женщины, чья красота отнимает твои силы и омрачает твою славу, ибо ты погибнешь и будешь позабыт! Позабыт навеки, словно и не рождался! И ты, величайший поэт из когда-либо явившихся на землю, канешь в небытие, и имя Сах-Лумы ни о чём не скажет будущим поколениям! Смертельный яд сомнения, отрицание существования Бога, проклятая чернота неверия в вечную жизнь сгубили тебя! Да простит тебя Бог, поэт! Прощай же, падший ангел, сам себя лишивший царства!
Эффект сказанных слов оказался столь сильным, что на секунду поражённый и явно напуганный народ в ужасе отшатнулся от Сах-Лумы, глядя на него с удивлением, будто бы ожидая, что он немедленно падёт замертво наземь после торжественного приговора пророка.
– Но вот, дело идёт к завершению, нет больше времени для споров и слов! – провозгласил вдруг пророк и молча указал вперёд через площадь.
Толпа обернулась в указанном направлении и заметила приближавшуюся колесницу короля в сопровождении воинов, сверкавших натёртыми до блеска доспехами и оружием; она была запряжена шестёркой вороных коней, вся блестела драгоценностями и в самом центре её прямо возвышалась величественная фигура короля Зефоранима.
– Солдаты! Схватить предателя! Десять тысяч золотых за поимку Хосрулы! – громко объявил он.
– Падёт Аль-Кирис, и погибнет его король! – в исступлении возопил пророк. – «Когда Верховная жрица станет любовницей короля, падёт Аль-Кирис»!
И с этими последними словами он воздел руки к небесам, словно призывая их во свидетели, и, как подстреленная птица, тяжело повалился на спину замертво.
В толпе прокатился испуганный крик, король нетерпеливо подался вперёд в своей колеснице и спросил одного из ближайших солдат:
– Он действительно мёртв или притворяется?
– Ваше величество, он мёртв как камень! – был ответ.
Зефораним заколебался: жестокость и милосердие вступили в борьбу за власть над его сердцем, лицо нахмурилось, однако жестокость возобладала. Решительно выхватив свой меч, он склонился над поверженным пророком и одним стремительным ударом отсёк безжизненную уже главу пророка от тела и, воздев её вверх на конце меча, продемонстрировал толпе, которая испустила испуганный вздох. И с диким смехом он швырнул свой трофей на мостовую в лужу крови, при этом седые волосы испачкались в крови, и всё ещё распахнутые глаза устремили свой взор к небесам. Затем король, не вымолвив более ни слова, повернулся к своему кортежу, чтобы уехать прочь.
Как раз в этот миг солнце скрылось за тучей, и единственный луч прорезал воздух, осветив лишь величественные одежды монарха и обезглавленного Хосрулу, и одновременно ясно выхватил из тени очертания серебряного креста, что вспыхнул на груди кровоточившего трупа. Все глаза тогда невольно обратились к воспылавшему символу, который, казалось, разгорелся живым пламенем на лоне гибнувшей массы уже бесформенной плоти. Когда солнце вновь явилось во всём своём блеске, лихие скакуны Зефоранима уже мчали его галопом прочь.
Вся толпа людей теперь устремила взоры вслед колеснице, когда внезапно одна женщина издала громкий вопль и рванулась вперёд, указывая пальцем:
– Обелиск! Обелиск!
И тогда все обернулись к величественной колонне из белого гранита, что сверкала в лучах солнечного света, словно огромная жемчужина: она раскачивалась из стороны в сторону, будто неустойчивый корабль на волнах бушующего моря! От одного взгляда на это чудо вся толпа пришла в неистовство – началась страшная паника и толкотня; король, которого тоже обуял страх, яростно стегал коней, подгоняя их галоп и прорываясь через орущую, воющую толпу, в которой каждый теперь сражался за свою жизнь.
Один только Теос сохранял хладнокровное спокойствие; он схватил друга за руку и вместе они рванулись к ближайшей улице, что вела прочь с площади. Сах-Лума был бледен, но явно не боялся, он молчал и послушно следовал за Теосом, перед которым толпа странным образом расступалась, как туман от ветра, так что невероятно быстро они успешно добрались до безопасного места.
Обелиск же тем временем сильно накренился, в его основании слышался какой-то треск и шум, будто некие демоны подгрызали его изнутри, затем он начал отчаянно проседать и с грохотом обрушился на мостовую площади! Грохот и треск от его падения разлетелись по всему городу, сотни людей оказались раненными и погребёнными под его обломками. Однако после великого падения камня наступила неожиданная тишина, необъяснимые подземные силы успокоились, и люди перестали давить друг друга, с ужасом глядя на обломки.
Глава 20. Золотая прядь
Избежав смерти, Теос решил немедленно увести друга в его дворец, где, по крайней мере, он будет в безопасности. На ступенях дворца молодой паж приветствовал Сах-Луму, встав на колени и протянув ему маленький свиток, перевязанный шёлковой лентой.
– Для его сиятельства Сах-Лумы, – сказал он. – Это недавно принёс некто в капюшоне, он был очень напуган и спешил, так что я не успел расспросить его, как он уже исчез.
Поэт взял свиток, едва взглянув на него, и направился прямиком в свои покои, Теос последовал за ним. Однако Сах-Лума ещё обернулся и спросил:
– Нифрата ещё не вернулась?
– Нет, мой господин. О ней нет никаких вестей…
Уже в своей студии поэт раскрыл свиток и вскрикнул, испугав Теоса.
– Плохие новости? – тут же подскочил он.
– Я и сам не знаю, – отвечал поэт, – но здесь прядь волос Нифраты!
Сердце Теоса исполнилось печали, а Сах-Лума медленно развернул свиток и начал читать убористые строчки:
«Величайшему и бессмертному поэту Аль-Кириса,
Не вини меня, о мой возлюбленный господин, в том, что я покидаю тебя вот так нежданно и навеки! Я дарую тебе свободу и благодарю за эту радость послужить Любви и принести себя в жертву на алтарь собственной страсти! Ибо ты знаешь, что я люблю тебя, о Сах-Лума! Итак, я ухожу одна, чтобы умереть за тебя, но знаю, что ты не будешь долго печалиться! Прощай же, любовь всей моей жизни!
От этих строк глаза Теоса наполнились слезами, но Сах-Лума, дочитав, ответил на немой укор во взгляде друга:
– В чём же моя вина? Я дал ей всё! Кроме того, покинуть меня навеки, как она говорит, не в её власти, поскольку я буду требовать её назад при помощи Лизии и короля, а в моих просьбах я никогда не знавал отказа! С их помощью я очень скоро отыщу её.
– Как? Она могла уже покинуть город!
– Никто не покидает города без разрешения, – спокойно возразил Сах-Лума, – кроме того, ты не заметил черного диска прошлой ночью во дворце Лизии? Жрецы Храма Нагая – величайшие учёные мира! Для них нет никаких чудес, они могут воссоздать при помощи своей науки, например, праздничные фейерверки, так сильно поражающие воображение народа; тот волшебный корабль на празднике прославления Верховной Жрицы – тоже их рук дело. Они прекрасно умеют разыгрывать спектакли! Например, при помощи фонографа они воспроизводят вещание оракула, что изрекает и повторяет свои приказы таинственным голосом. Что же касается того чёрного диска, то это специальный аппарат для сообщения на расстоянии, при помощи которого послания передаются по проводам мгновенно, посредством электричества. Лизия искусно использует его в своих целях.
Теос выслушал этот рассказ с удивлением и страхом, а затем спросил:
– Так Лизия может таким образом отыскать Нифрату где угодно?
– Конечно!
– Тогда мы должны спешить, ибо она говорит в своём письме о смерти!
– Друг мой, все женщины сентиментальны и говорят о смерти от любви! Нифрата не умрёт – нам совершенно не о чем беспокоиться!
И, успокоив свою совесть такими словами, Сах-Лума вышел на открытую террасу, наполненную ароматами цветов. Несколько минут он мечтательно созерцал роскошную листву деревьев и яркие бутоны, украшавшие пейзаж вокруг него.
– Значит, ты уверен, что Нифрата вернётся? – спросил Теос.
– Вернётся! Потому что во имя любви ко мне она сделает всё! – уверенно отвечал поэт.
– Во имя любви она может погибнуть! – возразил Теос.
– Нет, друг мой! Во имя любви она будет жить!
Как только он договорил, звук приближавшихся шагов нарушил тишину. Это была одна из молоденьких девушек – темноволосая красавица, которую Теос помнил ещё с первого своего появления во дворце, она тогда играла с ручной птицей.
– Приветствую тебя, Ирения! – весело воскликнул Сах-Лума. – Какие новости несёшь ты мне – дурные или добрые?
– Мой повелитель, жрец Внутреннего храма ожидает тебя. Он прибыл по поручению Высшей Властительницы.
Лицо Сах-Лумы вспыхнуло, и он явно разозлился. Потянув Теоса за руку, он возвратился обратно в комнату, где вытянулся во весь рост на подушках дивана.
– Присядь, друг мой! Раз уж нам предстоит выслушать этого профессора лицемерия, то сделаем это с соответствующим презрением и беспечностью.
Затем он обратился уже к девушке:
– Передай, что я могу уделить ему лишь несколько минут.
Ирения смиренно удалилась, и в дверях появился паж, церемонно представив со всем почтением высокого персонажа, одетого в белое и до самых глаз завёрнутого в мантию из серебристой ткани, – таинственного, торжественного вида индивидуума, кто, остановившись на пороге, описал в воздухе круг небольшим жезлом, который принёс с собой, и сказал монотонным голосом:
– Именем вечного Солнца и бессчётных благодетелей Храма Нагая приветствую этот дом!
– Всем сердцем принимаю твоё благословение, – беспечно отвечал поэт.
Жрец сел в подвинутое для него пажем кресло; он казался странным образом бесстрастным и одновременно излучал интеллектуальную мощь. Черты его лица были красивыми, но вместе с тем и отталкивающими; тёмная борода придавала ему значимости, однако едва ли скрывала плоский подбородок и сжатый, жестокий рот; острые, хитрые глаза смотрели ясно; лоб был высок и свидетельствовал об уме, глубокие морщины перечёркивали его, казалось, от непрестанных размышлений и расчётов. Когда паж вышел, Сах-Лума начал разговор: