Дорспрунг поднялся и, поигрывая кинжалом, подошел к греку. Хищная ухмылка так и сияла на лице разбойника.
-- Это ты хорошо сказал. И насчет лисы и волка тоже. Я, знаешь ли, волкам верю больше, чем людям. Особенно здесь, в лесах. - Он вдруг хлопнул Хилиарха по плечу могучей рукой и громко рассмеялся. - Да проверял я тебя, гречишка! Если уж ты не изворачиваешься и не боишься ни Кентавра, ни сенатора... А что вам, росам, верить можно, я уже знаю. От наших серых братьев, - он обернулся к Палемону. - Слышишь, князь? Росы тебя не обманут. Даже этот кизикинец. Это говорю я, волчий воевода!
Сенатор облегченно улыбнулся и развел руками:
-- В дебрях - хоть лесных, хоть городских - я, изнеженный патриций, могу только полагаться на тебя, Кентавр. Если бы не ты, с твоим звериным чутьем и отвагой, мне не помог бы и амулет. - Он поднял кубок синего стекла. - За доверие, друзья!
Все почувствовали себя легко и непринужденно: честные люди, даже самые тертые жизнью, меньше всего любят подозревать кого-либо. Дорспрунг поднес Хилиарху кубок меда, настоянного на травах. Либон поднялся и сказал:
-- Я еще подумаю, стоит ли уничтожать амулет. Но защитить Янтарный Дом мы обязаны. Уважаемые маги, пойдемте в мой кабинет.
За ним последовали не только Вышата и Витол, но и оба эллина, кое-что смыслившие в магии. В кабинете, как и всюду в этом доме, эллинское переплелось с варварским. Полки были уставлены книгами - свитками в медных футлярах и тетрадями. Изящные фигурки эллинских и египетских богов соседствовали с эстийскими и венедскими деревянными идолами. В одних ящичках лежали пантакли на серебре и пергаменте, с греческими и еврейскими надписями, рунные дощечки и обереги из звериных клыков и когтей. Особенно много было амулетов из янтаря всех цветов и сортов. Чертежи звездного неба лежали на столе. На стене висели каменные топоры и бронзовые мечи: древнее оружие, забытое воинами, охотно употреблялось чародеями.
Все сгрудились вокруг хозяина, принявшегося высчитывать и чертить на покрытой воском дощечке расположение звезд в Купальскую ночь. Витол порой горячо спорил, хотя явно уступал римлянину в астрологических познаниях. Расчеты, однако, были неутешительны: именно эта ночь благоприятствовала созданию из огня и воды дракона, способного испепелить Янтарный Дом и смести с лица земли священный городок Лады. А чтобы одолеть чудовище, надо было убить не только его тело, но и управляющий бездушной тварью дух ее создателя. Витол, опытный змееборец, посоветовал изготовить два копья: одно - наделенное силой Солнца и Грома, другое - Луны и Грома.
Вышата потер лоб и сказал:
-- Чтобы копья убили змея наверняка, надо бы в них души вселить. И не простые. Скажем, великого храбра и его коня. Словом, копья беру на себя. Есть одна задумка.
-- Но это все для тела змея. А для души? Пока она в его теле - любые раны могут исцелиться. А заклятия, уничтожающие душу, длинны и сложны, их трудно применять в разгаре боя, - сказал Либон.
-- И это возьму на себя, - ответил Вышата. - Вот прежняя Секира Богов. В обычном бою она - простой топор, а в духовном - убьет любого злого духа. А еще есть оберег, - такими владеем только мы, Братья Солнца, - что может сжечь нечистую душу.
Либон встал, свернул чертежи.
-- Хорошо. Я поведу к Янтарному Дому свою конную дружину. Это будет быстрее, чем добираться по морю. Да и флоту моему трудно тягаться с готскими драккарами. Старая бирема[37], которой я приплыл сюда, и небольшие ладьи. Вы сильнее готов в коннице, и лучше усилить ее моими всадниками. Ну, а Дорспрунг и его серое войско доберутся сами через леса, и еще быстрее нас.
Теперь в патриции-изгнаннике чувствовался не только ученый маг, но и военный - бывший трибун Валериева Победоносного легиона и участник покорения Британии.
Войско росов и ятвягов шло на север. Пришельцев встречали хорошо: добрая слава русальцев летела впереди них. Да и сами ятвяги не казались теперь такими уж мрачными и дикими. Пели, правда, будто волки выли, зато плясали весело и неутомимо. И принарядиться ятвяжки умели получше венедок: у тех бусы да пара застежек, а у этих - и гривны, и браслеты, и цепи, и пояса наборные. Заглядывались чернявые красавицы на черноусых аланов и росов, а то и убегали с ними в ночную чащу. Иные оказывались русалками, норовили заманить к себе в тихие омуты, но дружинники давно научились таких распознавать и привечать полынью и чертополохом. А вот Андака, красивого и наглого, русалки не только любили, но и не пытались защекотать или утопить. По крайней мере, так он сам похвалялся у костров.
Каллиник давно не чувствовал себя так хорошо. Теперь он был не римским офицером среди варваров, а одним из этих веселых и бесхитростных людей, так напоминавших ему коммагенских поселян. Только в дебрях Скифии даже самые мирные пахари всегда были готовы с оружием защитить себя и не стали бы, подобно его соотечественникам, сдаваться после удачного боя с римлянами из-за того, что сдался царь. Да и не было тут таких слабых духом царей, как его отец Антиох. Среди предводителей росов царевич стал своим. К его удивлению, никто здесь не интриговал, не наушничал, не стремился оттеснить других от царя. Самого Солнце-Царя уважали, но не угодничали, не льстили и не боялись спорить с ним.
Привязались к царевичу-эллину две амазонки - Меланиппа и Виряна. Первая, сама полугречанка, очень любила рассказы Каллиника о жизни на юге. Почему-то эти рассказы не меньше интересовали эрзянку, выросшую в глухих лесах и меньше года назад вовсе не слышавшую о каменных городах. Нравилось молодым женщинам и то, что коммагенец был красив, хорошо танцевал, а мечом и акинаком владел так, что две воительницы со своими секирами даже вместе не могли его одолеть. И все же сердца их были заняты. Меланиппа не изменяла своему мужу-гусляру даже в священную ночь, а Виряна как-то нарочито усердно хвалила своего жениха. Впрочем, Каллиник и не позволил бы себе здесь соблазнить чужую жену или даже невесту. Слишком дорого стало ему уважение росов.
А вожди росов готовились к битве - страшной, подобной сражениям богов. В первую же ночь после возвращения троих посланцев от Палемона, когда у ржаного поля еще вовсю шло веселье, воеводы и волхвы собрались в кузнице на окраине села. Кузнец, хитроватый венед с шапкой русых кудрей, был изрядным чародеем и не стал жрецом только из любви к своему ремеслу. Разжигая горн, он приговаривал:
-- Духа в оружие вселить? Знакомое дело. Немцы в нем толк знают. У знатного немца меч или копье непременно со своим именем, с рунами, со знаками. В ином мече, правда, такой бес сидит - хуже самого хозяина.
Темную кузницу освещало лишь пламя горна. В этом неровном, колеблющемся свете выделялось скуластое чернобородое лицо погруженного в раздумья Инисмея.
-- Великий царь! - обратился к нему Вышата. - Я хочу вселить в копья души великого воина Грома и его коня. Таким воином был твой отец Фарзой. Он почитал Ортагна-Громовника...
-- И погиб в бою с ним, принявшим облик змея.
-- Это был самый большой подвиг твоего отца. И самый большой его грех.
-- Так разрешат ли ему боги змееборство? Они не любят соперников. И захочет ли он сам? Вызови его и спроси.
За стеной послышалось конское ржание. Прямо сквозь закрытую дубовую дверь в кузницу шагнул немолодой уже человек в красной одежде, с чуть насмешливым курносым лицом. В свете горна ярко блестели золотая гривна с конскими головами, золотой пояс с самоцветами, на котором висели меч и акинак в ножнах с золотой отделкой.
-- Незачем меня вызывать, я и так весь поход с вами еду. Только вы не видите, хоть у вас и волхвов полно. Здравствуй, сынок! Здравствуй, Ардагаст!
Один мертвый царь и два живых приветственно подняли руки.
-- Здравствуй, отец! Где ты теперь? И доволен ли жертвами? - спросил Инисмей.
-- Я - нигде. Не пускают меня ни к Богу Смерти в подземное царство, ни к Ортагну в грозовую дружину. Вот и разъезжаю-летаю неприкаянный. Ем вашу венедскую яичницу наравне с неупокоенными. Спасибо, ваши девчонки хорошо готовят. А ты, я гляжу, без меня гоняешься за подвигами. Увязался за Ардагастом с десятком дружинников, словно этот Андак. Великий царь на такие дела посылает подручных царей.
-- Я не кесарь, чтобы отсиживаться во дворце, пока другие воюют за меня, - вспыхнул Инисмей.
-- Я-то мог оставить царство на тебя, потому и не боялся смерти и рискованных дел. А ты на кого оставишь? - вздохнул Фарзой. - Дети твои малы, жены и их родичи грызутся...
-- Если один из нас погибнет, другой позаботится о его детях и обо всем царстве, - сказал Зореславич.
-- Смерть уже ищет вас обоих. За этой рекой идут впереди вас два князька с дружинами - мазовецкий и галиндский - и похваляются добыть ваши головы. Ищут подвига полегче... А подстрекают их твои, Ардагаст, знакомые - полумедведи.
-- Мне уже донесли мои серые лазутчики. Как раз хотел царям сказать, - с небрежным видом заметил Волх.
-- Скажи, великий царь, могут ли боги простить тебя? - вмешался Вышата.
-- Ортагна я видел всего раз... "Что ты совершил, чтобы я взял тебя хоть простым дружинником? Победил много врагов? Так ведь своих, а не моих". Сказал, рассмеялся громовым смехом и поскакал дальше... - Фарзой опустил голову. - Надоела мне такая жизнь, хоть я уже и не живой. Я нагляделся на диких охотников. Их тоже никуда не пускают. А они собираются в шайки и носятся по всем трем мирам, разбойничают, как при жизни... Так что в копье вселюсь с радостью. Я не привык воевать ради самой войны.
-- Ты верно выбрал, царь, - кивнул волхв. - Вот он - твой подвиг. Твоя тамга - молния, ты - воин Грома. Порази змея!
-- Я уже пробовал. И погиб.
-- То был грозовой, небесный змей, друг людям. Порази Змея Глубин, что несет разрушение, зло и смерть. Или хоть его подобие. Тогда сам уподобишься Громовнику. Приступай, кузнец! Благослови нас, Свароже!