9 ноября Эйзенхауэр прибыл с официальным визитом в столицу Бельгии, где выступил в парламенте. Через несколько дней Министерство национальной обороны Бельгии объявило, что все силы Сопротивления будут демобилизованы 18 ноября. Два министра-коммуниста и представитель Сопротивления в знак протеста вышли из кабинета Пьерло. Но затем, во время личной встречи, генерал Эрскин смог убедить их, что в этом вопросе Главное командование полностью поддерживает позицию правительства и никто не должен видеть в этом противоречий между силами Сопротивления и союзниками. Группы Сопротивления уступили и согласились передать все оружие «межсоюзническим властям».
Однако 25 ноября британские солдаты и бронетехника были доставлены для поддержки действий полиции и жандармерии в правительственный квартал Брюсселя, где ожидалась массовая демонстрация. Подобное уже случалось в Греции, и все выглядело так, словно англичане решили сохранить непопулярное правительство у власти. Эрскину пришлось публично оправдать свои действия на том основании, что за пределами зоны боевых действий необходимо соблюдать порядок. Однако до проведения выборов у военных властей просто не было иного пути, кроме как поддерживать правительства, выживавшие в изгнании, и они не имели представления о том, что пережили люди за долгую оккупацию.
В то время как американским ветеранам боевых действий в Нормандии давали 72-часовые увольнительные в Париж, постоянный поток новобранцев, призванных заменить убитых или раненых, направлялся из Шербура в пересыльные лагеря. Большинство из них – подростки, только что прибывшие из Штатов, но было много и взрослых мужчин, их распределяли в стрелковые взводы пехоты, потерявшие до 80 % личного состава, что превосходило все прогнозы.
Практически единственное усовершенствование этой удручающе бессмысленной системы состояло в отказе от формулировки «замена» как явного намека на то, что новички просто обувают сапоги мертвецов. Теперь новобранцев называли «подкреплением», однако это мало что дало. Как сказал полковой офицер 28-й пехотной дивизии: «Мы по-прежнему первоклассная часть, но мы и близко не так хороши, как в дни высадки на пляже [в Нормандии]. Теперь нас нужно принуждать гораздо сильнее. Замены – как офицеры, так и рядовые – зеленые мальчишки. Они не знают, как о себе позаботиться. Иногда они очень быстро становятся жертвами. Они плохо знают своих командиров и товарищей, и им трудно работать в команде» {151}. В одной роте двадцать человек сообщили, что заболели, почти все – с простудой и «траншейной стопой», которую еще называли «влажной стопой». Все они были новобранцами, и их не учили даже самым главным правилам полевой гигиены, из которых самым важным было менять носки. Ротный признал, что за десять дней из-за «траншейной стопы» он потерял двадцать шесть человек, отправив их в больницу. Джерому Сэлинджеру из 4-й дивизии действительно повезло: он каждую неделю получал пару шерстяных носков, связанных матерью.
Ответственный персонал «Зоны коммуникаций» мало интересовался судьбой своих подопечных. Для них это был просто вопрос обработки необходимых чисел. Пересыльные лагеря, «перевалки», напоминали пункт сбора производственной артели, которой нужны желающие подработать. «Каждое утро, – писал новобранец Артур Кауч, – около тысячи человек стояли у здания штаба, и кто-то зачитывал список – сотню имен, может, больше, солдат сажали на грузовики и отправляли в дивизию или в полк. Остальные возвращались в палатки до следующей переклички» {152}. Молодые рекруты, прибывшие на замену, часто еще сильней тревожились, когда раненые ветераны, которые возвращались из больницы, с удовольствием рассказывали ужасные истории о сражениях на фронте.
Квалификации, указанной в их формах, новички зачастую не имели. Многие не умели плавать. Потерявший много людей при форсировании Мозеля командир роты в 3-й армии Паттона описал атаку на форт Дриант с участием новоприбывших: «Мы не могли заставить новые, необученные, неопытные войска двигаться. Пришлось просто тащить их в форт. У “стариков” нет сил, а новенькие позеленели от страха. Мы три дня просидели в развалинах форта и думали только о том, как удержать солдат в строю. Потеряли всех командиров: те ради молодняка подставились, когда не надо было. Новые бойцы, казалось, лишились способности рассуждать. Они бросали винтовки, огнеметы, свои ранцы, да все, что там было, прямо там, где стояли. Было так противно, я разозлился, что аж глаза застило. Не будь там, в обороне, заранее спланированного артогня, нас с такими солдатами к чертям бы выбили из форта. Почему? А те бы не стали сражаться. Почему? Так их не научили. И дисциплине не научили» {153}.
Слишком часто новобранцев привозили ночью, и они даже не понимали, где находятся или хотя бы в каком подразделении. Выжившие солдаты из нового взвода, потерявшие близких друзей, с новичками не общались. А ветераны держались поодаль, ибо новые рекруты считались неуклюжими и обреченными. Это стало почти пророчеством: взводные посылали новеньких на самые опасные задания, а опытными солдатами не рисковали. Многие не пережили на фронте даже первые сорок восемь часов.
Порой с пополнением обращались не намного лучше, чем с рабами, и вся эта система порождала бросающий в дрожь цинизм. Марта Геллхорн в своем романе «Точка невозврата» повторила явно расхожую шутку: «Сержант Посталоцци говорит, стоит перестрелять пополнение на “перевалке”, тогда не будет проблем. Говорит, тащить сюда их тела – пустая трата времени» {154}. (Хемингуэй повторил очень похожую шутку в романе «За рекой, в тени деревьев» (Across the River and into the Trees), но после распада их брака никто из двоих, конечно же, не признал, что услышал ее от партнера {155}.)
Только уцелев в течение сорока восьми часов на фронте, новичок мог надеяться прожить немного дольше. Один из штабистов генерала Брэдли размышлял о судьбе новоприбывшего салаги – американского пехотинца: «Кажется, его шансы выше всего, когда он пробудет на фронте, о, возможно, неделю. А потом вы сидите в высшем штабе, как актуарий за столом в страховой службе, и знаете, что его шансы на выживание медленно, но неуклонно падают, с математической достоверностью всегда вниз, вниз, вниз. Пока он остается под огнем, его шансы уменьшаются с каждым днем, если только он не протянет достаточно долго и не станет единственным номером на колесе рулетки, не сыгравшим за весь вечер. И он тоже это знает» {156}.
«Мне повезло, я попал к “старикам”, которые хотели помочь новой замене выжить» {157}, – писал Артур Кауч о своем удачном попадании в 1-ю пехотную дивизию. Его научили стрелять очередью из «Браунинга М1918», а потом тут же перекатываться в сторону, на новую позицию, ибо немцы направляли весь свой огонь на любые выстрелы из автоматического оружия. Кауч учился быстро, но, должно быть, он был одним из немногих. «Качество новых рекрутов за последние недели заметно снизилось, – сообщала его дивизия 26 октября. – Мы получаем слишком много людей, физически неспособных к бою. Некоторым по сорок лет, они не могут переносить холод, грязь, дождь… Резервы плохо подготовлены к сражениям. Они не представляют реалий войны. Один рекрут спросил, стреляют ли на фронте боевыми» {158}.
Передовые дивизии были в ярости из-за отсутствия у новобранцев подготовки до их прибытия на фронт. «На базовую подготовку “замен” уходит тринадцать недель, – заметил сержант 3-го корпуса. – Они ни черта не знают о пулемете. Не знают, как уменьшить засорение или быстро подготовить орудие к бою. Они хорошие люди, но неумелые. В бою их учить некогда» {159}. Другой сержант рассказывал: во время подготовки в Штатах новобранцам сказали, что «вражеское оружие можно подавить нашим» {160}. Они прибыли, думая, что единственная опасность – от стрелкового огня, и знать не знали, что здесь будут мины, минометы, артиллерия и танки. В атаке они сбивались толпой, противник стрелял по ним, как по мишеням. Стоило врагу дать очередь из винтовки или пулемета, они падали на землю и подставлялись под минометный обстрел, в то время как безопаснее всего было мчаться вперед.
Принцип «стрельбы с ходу», при котором в атаке ни на мгновение не прекращался огонь по вероятным целям, казалось, могли понять лишь немногие новички. «Самая худшая ошибка, свидетелем которой я стал, – рассказывал один командир роты, – это их неспособность стрелять из оружия. Я видел, как в них стреляли, а они не отстреливались, просто сидели в укрытии. Их спрашиваешь, почему так, говорят, если выстрелят, вызовут огонь на себя» {161}. Парадокс, но, когда немецкие солдаты пытались сдаться, новобранцы почти всегда первыми старались их застрелить, поэтому те падали на землю и продолжали бой. Новичкам также нужно было узнать о хитростях, применяемых немцами в бою. «Фриц бьет из минометов аккурат за нашим артогнем, чтобы наши поверили, что их огонь не достигает цели» {162}. Опытные бойцы к этому привыкли, а вот новички часто паниковали.
В дивизиях пребывали в отчаянии и из-за отсутствия достойных замен офицерам и сержантам. Ведь офицеры должны послужить на фронте, прежде чем брать на себя ответственность за жизнь людей. Сержантов без боевого опыта нужно было понижать в звании еще до их прибытия и повышать в должности только после того, как докажут, что знают свое дело. «Нам раз прислали мастер-сержанта, – рассказывали в одном из подразделений. – Все, что он сделал после того, как пришел в армию, это нарисовал фреску в Пентагоне. Человек он неплохой, только у нас нет работы, соответствующей его званию»