Болезненное и дорогостоящее наступление 9-й дивизии остановилось 16 октября, после того как ее потери – боевые и небоевые – составили 4500 человек: по одному на каждый неполный метр. Американские армейские врачи, работающие как с тяжело раненными американцами, так и с немецкими солдатами, начали замечать разительный контраст. Хирурги отметили, что «немецкий солдат демонстрирует способность к выздоровлению после самых сильных ран, гораздо более серьезных, чем раны американского солдата» {176}. Это различие, по-видимому, «было связано с тем фактом, что американские солдаты, которых кормят намного лучше, чем немцев, обычно имеют толстый слой жира, отчего операция становится не только более трудной и обширной, но и задерживает заживление. Немецкий солдат, напротив, ест очень мало, он худощав и потому в большей степени способен к бою». К ужасу командиров дивизии, штаб 1-й армии не обратил внимания на потери наступающей 9-й дивизии и до сих пор не учел условия местности. Ходжес снова настойчиво требовал наступать через наиболее труднопроходимые участки и самый густой лес, где американцы лишались своего преимущества – поддержки танков, авиации и артиллерии. Он даже не задумался о продвижении к Шмидту из коридора Моншау на юг, более коротким и в целом более легким путем. Беда была в том, что ни командиры его подразделений, ни штабисты не осмеливались спорить с ним. Ходила молва, что Ходжес уволил немало старших офицеров.
В плане 1-й армии по Хюртгенскому лесу никогда не упоминались ни Урфтская дамба, ни дамба Швамменауэль к югу от Шмидта. Собирались просто укрепить правый фланг и продвинуться к Рейну. Ходжес не слушал никаких объяснений, касающихся проблем, с которыми столкнулись войска. По его мнению, такие рассказы служили лишь для оправдания нехватки храбрости. В глубоких лощинах, густо заросших соснами, а также из-за сырости связь работала плохо. Всегда требовался резервный связист: немцы целили в любого, у кого на спине видели рацию, и быстро наказывали за любые промахи в обеспечении безопасности радиосвязи. Ошибка комбата, сказавшего по рации: «Полчаса, и возвращаюсь» {177}, привела к гибели двух его отрядов: когда те возвращались на командный пункт полка обычным маршрутом, их внезапно накрыл шквал минометного огня.
Лесные тропинки и просеки заставляли ходить кругами и не совпадали с картами, которые неопытным офицерам и без того было трудно читать. «В густом лесу, – говорилось в отчете, – группа нередко теряет направление и линию фронта» {178}. Они находили дорогу, ориентируясь на звук своей артиллерии. Иногда приходилось связываться с артиллеристами по радио, чтобы те ударили одним снарядом в конкретную точку и тем самым дали возможность сориентироваться. А бойцы, выходившие из окопов ночью, могли заблудиться всего в ста метрах от позиции, приходилось ждать до рассвета, чтобы узнать, где они находятся.
Хюртгенский лес.
Больше били по нервам крики тех, кому отрывало ногу противопехотной миной. «Один солдат столкнул с дороги окровавленный ботинок, – писал позже командир роты, – и содрогнулся, увидев, что в ботинке все еще есть нога» {179}. Американские солдаты вскоре обнаружили, что немцы гордятся своими навыками в этой области. Дорожные заграждения были заминированы, поэтому преградившие путь упавшие стволы оттаскивали издали при помощи длинных веревок. Новобранцам пришлось учить новые слова: «щутцен-мина, ригель-мина, теллер-мина, противотанковые мины…» {180} Ригель-мину было очень трудно убрать: «она была устроена так, что взрывалась, стоило до нее дотронуться». Немцы закладывали мины в воронках, куда новобранцы инстинктивно бросались, когда попадали под обстрел. Немцы прекрасно понимали, что, согласно американской тактической доктрине, войска, когда это возможно, должны стремиться к холму, а значит, будут идти через лощины или овраги, поэтому те были заминированы и простреливались пулеметным огнем.
Обе стороны ставили мины и контрмины в этом смертельном соревновании. «Когда мины обнаружены, – говорится в отчете, – то же самое подразделение размещает свои мины вокруг вражеских, чтобы заманить в ловушку противника, пришедшего для проверки. Немцы, в свою очередь, могут ставить ловушки вокруг наших мин и так далее» {181}. Боец из 297-го саперного батальона заметил, что в земле торчит мина {182}. К счастью для него, он был подозрительным и не пошел прямо туда. Детектор мин показал, что немцы закопали несколько других мин вокруг, и ему бы оторвало ногу. «На этом участке, в мягкой грязи дорог, немцы зарывают на глубине до трех мин» {183}, – сообщал полк Бака Ланхема вскоре после того, как солдаты вошли в Хюртгенский лес. Саперы находили верхнюю мину и устраняли ее, не поняв, что там есть и другие. Заметив мины, они взрывали их динамитом, а затем заделывали дыру в дороге бульдозером.
Другую опасность таили растяжки, протянутые среди сосен. Офицеры жаловались, что дозорные, пытаясь обнаружить провода и мины, слишком долго пялились на землю перед собой и никогда – ни вверх, ни по сторонам. Американцы тоже мастерили из подручных материалов сигнальные ракеты перед фронтовыми позициями, натягивая растяжки в нескольких направлениях между деревьями. Они состояли из полуфунтового блока тротила, примотанного к 60-мм минометному осветительному снаряду со взрывателем. Вскоре оказалось, что их нужно располагать не менее чем в сорока пяти метрах от пулеметных окопов, прикрывающих подход, иначе свет слепил стрелка. Но в Хюртгенском лесу все было непросто. Как заметил другой офицер: «Дальность эффективной стрельбы из винтовки в лесах и перелесках редко превышает 46 метров» {184}.
Обе стороны сильно пострадали от холодных осенних дождей. Даже когда не было дождя, с деревьев непрерывно капало. Из-за заржавевших боеприпасов орудия стреляли с перебоями. Униформа и сапоги гнили. «Траншейная стопа» приводила к быстрому истощению, а иногда даже к необходимости ампутировать пораженную ногу. Поначалу американские офицеры не осознавали серьезности проблемы. Полки, ослабленные гибелью такого числа людей, стали выдавать каждому бойцу свежую пару носков вместе с пайком. Солдатам приказали держать запасные носки сухими, хранить их в каске, работать в паре, быстро натирая ноги друг другу, и спать с поднятыми ногами, чтобы улучшить кровообращение.
Постоянный озноб, бивший бойцов целыми днями в заполненных водой окопах, заставил офицеров батальона думать о том, как согреть солдат хотя бы раз в день. За линией фронта стояли круглые палатки с обогревателями, там давали горячий кофе и горячую еду. В другой отапливаемой палатке сушили униформу. Но частые атаки и агрессивное патрулирование немцев не позволяли отойти тем, кто находился в передних окопах. «Траншейная стопа» косила бойцов повсеместно: те были просто обречены дрожать под ливнем и жевать холодные пайки. В качестве грелки и плиты некоторые брали банку из-под пайка класса «C», наполняли ее землей, пропитывали бензином и закапывали в яму в три пальца глубиной, а еду или воду грели в большой банке № 10, прежде продырявив ее вокруг верхушки.
В таких условиях, особенно в ноябре, когда на больших высотах шел снег, от солдат требовалась выносливость, как психическая, так и физическая. «Мужчины старше тридцати слишком стары, чтобы выдержать бой, – заметил офицер 7-го армейского корпуса, – а кому нет двадцати, те глупые слабаки» {185}. К сожалению, почти всем новобранцам, присланным на замену, было или до двадцати, или за тридцать.
Опасно было даже перекрывать окоп с двумя бойцами. Немецкая артиллерия обстреливала деревья, намеренно взрывая снаряды в верхушках высоких сосен, чтобы осколки и металлическая шрапнель обрушивались на всех, кто находился внизу. Поэтому часть окопа нужно было накрывать бревнами, сверху присыпать толстым слоем земли, который, в свою очередь, маскировать мхом или ветками. Но вырубать подходящие по размеру бревна тоже было опасно. Звук расходился далеко, и немцы, зная, что солдаты беззащитны, открывали шквальный огонь из минометов. Топор не годился, приходилось пилить.
Немцы и в Нормандии, и на Восточном фронте комплектовали передовую очень легко, полагаясь на автоматическое оружие; в контратаку посылали лучшие части, поддерживая их танками. А когда атаковали американцы, немцы без колебаний накрывали артогнем свои же позиции. Вскоре американцы обнаружили, что могут делать то же самое: если снаряд летел из-за спин, смертоносные осколки поражали наступавших, а не тех, кто укрывался в окопах. «Это требовало отваги, но это сработало» {186}, – заметил полковник.
1 ноября Ходжес в сопровождении Джероу, командира 5-го армейского корпуса, посетил штаб 28-й дивизии в Ротте. Он сказал Голландцу, Норману Кота, тому самому, кто некогда с такой гордостью смотрел на своих солдат, маршировавших через Париж, что те пойдут в атаку утром, как «первые ласточки», предваряя наступление 7-го корпуса, который двинется по левому флангу. Ходжес заверил его, что план «превосходный» {187}. На самом деле план был до такой степени неудачным, что и представить трудно. 28-й дивизии не просто пришлось преодолевать самые крутые лощины и гряды. Ходжес приказал генералу Кота разделить дивизию и ударить в разных направлениях, фактически сделав атакующих гораздо слабее тех, кому предстояло обороняться. Атаковать Шмидта не стоило даже целому полку. Кота тактично пытался указать на недостатки плана, но его возражения проигнорировали.