Гитлер пришел в восторг, когда узнал, что передовые части 2-й танковой дивизии уже всего в семи километрах от Динана. Он передал самые теплые поздравления Лютвицу и Лаухерту, командиру дивизии. Оба, должно быть, скривились, понимая опасность своего положения и ничтожность шансов на пополнение запасов. Лютвиц, командовавший 2-й танковой дивизией в обреченной августовской контратаке под Авраншем, рекомендовал Мантойфелю начать отвод дивизии с крайних позиций немецкого выступа. Но он знал, что Гитлер никогда бы не задумался о подобном маневре.
На левом фланге 2-й танковой дивизии учебная танковая дивизия Байерляйна продвигалась от Сент-Юбера на север к Рошфору в сопровождении самого фон Мантойфеля. Их артиллерия обстреляла город во второй половине дня. Патруль проник на окраину Рошфора и сообщил, что там пусто, но они плохо смотрели. Батальон из 84-й пехотной дивизии и взвод «истребителей танков» укрылись в засаде и ждали. Дорога в Рошфор шла вдоль реки Ом через скалистое ущелье, что делало наступление немцев очень рискованным. С наступлением ночи Байерляйн отдал очень подходящий для ситуации приказ: «Всё, поехали! Закройте глаза – и вперед!» {685}
Во главе с 902-м полком моторизованной пехоты, которым командовал оберст-лейтенант Иоахим Риттер фон Пошингер, наступление внезапно остановилось перед большой баррикадой в Рошфоре, попав под мощный обстрел. Бой был жестоким и кровавым и продолжался всю ночь. Немецкие панцергренадеры потеряли много людей, а недалеко от центральной площади была подбита тяжелая «самоходка» Jagdpanzer. Но оборонявшихся американцев было значительно меньше, и в конечном счете им пришлось отступить. Оставшиеся в живых бежали на следующий день на север и присоединились ко 2-й бронетанковой дивизии.
Большинство горожан укрылись в пещерах у подножия скал, окружавших Рошфор {686}. Им пришлось оставаться там довольно долго, так как город стал мишенью для американской артиллерии. Во время самого страшного обстрела Жанна Ори и ее младшая сестра спросили свою маму: «Мама, мы умрем?» Та ответила: «Молитесь, дети мои». И все они читали молитвы по четкам. Один человек нашел друга мертвым на стылой улице, тот лежал лицом вниз, а на спине у него безмятежно сидела кошка, пользуясь последними крупицами тепла. Тела убирали монахи-трапписты из аббатства Сен-Реми.
В тот вечер президент Рузвельт в Вашингтоне написал Иосифу Сталину: «Я хотел бы поручить генералу Эйзенхауэру направить в Москву уполномоченного офицера его штаба для обсуждения с вами положения Эйзенхауэра на Западном фронте и его связи с Восточным фронтом, чтобы мы все могли располагать информацией, необходимой для координации наших усилий <…> ситуация в Бельгии неплохая, но пришло время поговорить о следующем плане. В связи с чрезвычайной ситуацией прошу ответить по возможности скорее» {687}. Через два дня Сталин ответил согласием. Само упоминание о «чрезвычайной ситуации» в последней фразе, должно быть, навело его на мысль, что союзников прижали к стене. Переговорить со Сталиным было поручено Главному маршалу авиации Теддеру и генералу Буллу. Они готовились вылететь из Франции в Каир, а оттуда в Москву, но из-за долгих задержек они увидят Сталина лишь 15 января, когда кризис уже закончится.
Глава 1724 декабря, воскресенье
Воскресенье 24 декабря снова было солнечным и безоблачным. Капитан Маджетт, метеоролог 12-й группы армий в Люксембурге, был «едва ли не в истерике оттого, что все время верно предсказывает хорошую погоду». «Он с гордостью смотрит на простирающееся далеко к Германии голубое небо над каменными бастионами и тремя шпилями собора» {688}.
В штабе Брэдли Eagle Tac теперь почти не беспокоились по поводу обороны Бастони: солдаты 101-й воздушно-десантной дивизии «упрямо цеплялись за свои позиции, как в обозе времен покорения Дикого Запада» {689}. Но офицеры штаба были прекрасно осведомлены о тяжелом положении раненых в городе. Маколифф попросил сбросить на парашютах четыре бригады хирургов. Действовать решили без промедления и доставить их в Бастонь на планерах.
3-й корпус Паттона с 4-й бронетанковой дивизией изо всех сил пытался прорваться к Бастони с юга, однако враг сопротивлялся гораздо эффективнее, чем ожидалось. Хансена удивило странное сообщение: «Сегодня солдат-квартирмейстер, проезжая через Арлон, спросил дорогу на Люксембург. Он свернул не туда и поехал по дороге в Бастонь. Когда кто-то в него выстрелил, он перепугался, газанул и в конце концов въехал в зону 101-й дивизии – первый, вступивший с ними в контакт, причем совершенно случайно» {690}.
Перехваченные сигналы подтверждали, что на южной стороне периметра идут жестокие бои. 5-я парашютная дивизия требовала больше «панцерфаустов» и противотанковых пушек, чтобы продолжить бой вместе с другой дивизией, 4-й бронетанковой. Казалось, командующий 3-й армией не сомневался в исходе. «Генерал Паттон заходил сегодня несколько раз, – заметил Хансен. – Он очень активный и громогласный, хорошо чувствует себя в разгар сражения» {691}. Но на самом деле Паттон скрывал смущение: 4-я бронетанковая дивизия наступала медленнее, чем он предсказывал, и встречала жесткое сопротивление. Кроме того, они обнаружили, что саперы 8-го корпуса при отступлении в Бастонь «взорвали все, что находилось в пределах видимости», и продвижению «препятствовал не враг, а разрушения и обрушенные мосты, взорванные своими же саперами» {692}.
Люксембуржцы были увереннее. Эту уверенность им придавал вид нескончаемых колонн 3-й армии, проходивших через город, и они верили, что немцы не вернутся. Как ни странно, разведка 12-й группы армий внезапно увеличила оценку количества единиц немецкой танковой и штурмовой артиллерии с 345 до 905, и эта цифра сильно превосходила более ранние оценки численности танков на Западном фронте в целом.
Несмотря на ужасный холод, от которого сильно страдали солдаты в окопах, боевой дух защитников Бастони был высок. Несмотря на то что десантники и 10-я бронетанковая дивизия с нетерпением ожидали помощи от Паттона, они отвергали любую идею, будто нуждаются в том, чтобы их спасали. С каждым ясным днем, сулившим летную погоду, они видели, как небо полнится самолетами союзников, слышали взрывы бомб и треск пулеметов истребителей, обстреливавших немецкие колонны. Воздушные бои против немногочисленных «фокке-вульфов» и «мессершмиттов» сопровождались яростными возгласами и ревом, словно то был смертельный боксерский поединок, а если союзный транспорт, сбрасывающий грузы, попадал под обстрел с земли, раздавались горестные вопли.
Истребители-бомбардировщики союзников оказались чрезвычайно эффективными в подавлении немецких войск, концентрирующих силы для атаки. На цели их направляли авиационные наводчики в Бастони. Как только приходило предупреждение об угрозе, а координаты поступали с командного пункта полка или с самолета связи с артиллерией, «как правило, уже через несколько минут самолеты наносили удар по вражеским силам» {693}.
При этом, учитывая, что приоритет при десантировании грузов отдавался снарядам, положение с продовольствием в союзных войсках не улучшилось. Многие подразделения зависели от щедрости бельгийских семей, делившихся с ними тем, что у них было. Как в Бастони, так и на северном фланге «рацион часто дополнялся дичью – говядиной, олениной и крольчатиной, – когда звери приводили в действие мины, задевая “растяжки”» {694}. Снайперы стреляли зайцев и даже кабанов, но любовь к свинине заметно уменьшилась после того, как были замечены свиньи, поедавшие внутренности убитых солдат.
Сильный холод и глубокий снег причиняли не только неудобства. Они влияли на боевые качества. Те, кто не держал запасные сухие носки в подкладке шлема или же не менял носки часто, первыми страдали от обморожения или «траншейной стопы». Вновь прибывшая 11-я бронетанковая дивизия на Маасе следовала, возможно даже не подозревая об этом, старой практике русских армий: солдаты обматывали ступни портянками, нарезанными из шерстяных одеял. Особенно рисковали танкисты, стоявшие на металле часами не шевелясь. Однако те, кто был в машинах, а также водители грузовиков могли, по крайней мере, сушить обувь на выхлопных трубах двигателей.
На прицелы противотанковых пушек, на рации, на телефонные трубки натягивали презервативы, иначе конденсат дыхания быстро их замораживал. Приходилось отогревать механизм поворота башни на танках и противотанковых пушках. Снег попадал в оружие и патронные обоймы и замерзал намертво. Прежде всего заклинивало пулеметы. А тот самый тяжелый пулемет «Браунинг М2» был необходим для стрельбы по вражеским снайперам, притаившимся на деревьях и в укрытиях. Американские солдаты вскоре обнаружили, что немецкие снайперы ждут артиллерийского или зенитного огня и только потом спускают курок, чтобы никто не мог услышать выстрел.
Уроки, выученные на одном участке фронта, быстро передавали другим формированиям в отчетах «боевого наблюдения». По ночам немецкие патрули перереза́ли кабели и один из обрезанных концов загоняли туда, где сидела засада, и захватывали в плен каждого линейного монтера, отправленного для ремонта. Иногда немецкие солдаты заранее простреливали свою каску и, когда их настигали, падали, притворившись мертвыми, чтобы потом выстрелить в спину одному из нападавших. Часто перед отступлением они минировали собственные окопы.
Американским патрулям советовали: при встрече с врагом ночью «стреляйте наугад, бросайтесь в укрытие и орите как сумасшедшие, будто идете в атаку, и они начнут стрелять», что обнаружит их позицию. В обороне нужно было поставить манекены далеко впереди от своих окопов, чтобы немцы открыли огонь слишком рано. Было необходимо обеспечить укрытие от наступающего врага, но перед укрытием закопать мины; а также построить фальшивы