Местным, пока шла битва, пришлось отсиживаться в своих темных подвалах. Ивонна Лувьё, которой тогда было четырнадцать, вспоминала, как мать велела им, детям, прижиматься друг к другу – если умирать, так всем вместе {906}. Через три дня, когда из еды остались только яблоки, они наконец смогли подняться наверх. Они обнаружили, что диван залит кровью одного из раненых. Сама деревня была на 70 процентов разрушена, почти весь скот погиб. Телефонные столбы были разбиты, а провода и электрические кабели опасно болтались над почерневшим снегом. Вокруг были разбросаны оторванные взрывом руки и ноги. Зловещее совпадение: пока шел бой, родилось двое детей, а двое жителей деревни были убиты. Другие погибли позже, наступив на мины, оставшиеся после боя.
Одна семья вернулась в свой дом и обнаружила то, что на первый взгляд показалось им голым человеческим трупом, он свисал с потолка гостиной. При ближайшем рассмотрении они увидели, что это была туша их свиньи, которую немцы начали разделывать, но им, видимо, помешало появление союзников. Этой семье повезло больше, чем остальным, которым пришлось отдать весь свой скот, окорока и заготовки на зиму голодным немцам, а лошадей и фураж – в армию вермахта. Еды было так мало, что большой бык, единственный, который выжил, был забит, чтобы накормить деревню. Посмотреть на это собрались все, даже дети.
Похоже, нетерпение и оптимизм все же взяли верх в штабе 12-й группы армий, возможно, потому, что генерал Брэдли не мог дождаться, когда наконец встретятся 1-я и 3-я армии. С этого момента 1-я армия должна была вернуться под его начало. Но 6 января офицер Ходжеса написал в штабном дневнике: «…штаб счел смехотворным предположение генерала Зиберта, начальника разведки 12-й группы армий, будто все должны быть готовы к “скорому и неминуемому разгрому Германии”» {907}. Даже «Джо-молния» Коллинз счел это высказывание «довольно нелепым». Уже на следующий день Брэдли позвонил Паттону и заявил, что немцы выводят всю бронетехнику и войска из Бастоньского «котла». Но, по словам штабистов Паттона, офицеры разведки всех дивизий и корпусов «заявляли, что никаких доказательств этому нет и на самом деле 6-я бронетанковая дивизия столкнулась с сильнейшей контратакой, предпринятой против них в ходе нынешней кампании»[63]{908}.
Наступление британцев дало немцам повод отступить с боями от деревни Жемель. Сержант Джордж О. Сэнфорд из парашютно-десантного полка попал в плен в деревне Он, бывшей неподалеку. Двое немецких пехотинцев отвели его в лес и застрелили. В Форьере, когда немцы, решив сдаться, вышли из леса, держа руки за головой, два британских броневика, стоявшие у станции, открыли огонь и всех расстреляли. Один из местных жителей заметил: «Несомненно, тяжелые бои в Бюре побудили этих англичан действовать подобным образом» {909}. Бельгийцы ожидали, что британцы будут вести себя лучше, чем бойцы из других стран, и были шокированы, став свидетелями подобных действий. Одна женщина, увидев, как британский десантник снимает часы с руки мертвого немца, заметила: «У них определенно нет этой пресловутой английской выдержки» {910}.
В понедельник 8 января в деревне Жемель сестра Алексия Брюйер записала в своем дневнике: «В 09.30 мы увидели, как немцы уходят, держась поближе к стенам, с вещмешками за спиной, и идут к мосту, в направлении железнодорожной станции. Они были в белых штанах (шел снег), в накидке вроде бурнуса и в чем-то похожем на тюрбан. Можно было подумать, что это настоящие арабы» {911}.
Начали возвращаться беженцы со своими пожитками, наваленными на ручные тележки. В Рошфоре одна семья вошла в свой дом и, услышав какие-то звуки за тяжелой мебелью, решила, что в их отсутствие крысы или мыши устроили там гнездо. Но, передвинув мебель, они увидели немецкого солдата. Он сжался в комок, дрожал от страха и умолял не выдавать его. Он был австрийским дезертиром. Они заверили беглеца, что его отряд ушел и теперь он может сдаться союзникам.
В ночь с 5 на 6 января девяносто «ланкастеров» – штурмовиков Королевских ВВС – сровняли с землей городок Уффализ, стремясь заблокировать ключевые развязки, по которым двигались немецкие колонны снабжения и шла эвакуация немецких войск. Этот участок оставался непроходимым три дня. (Генерал Паттон, который, возможно к сожалению, был склонен к стихотворству, стал автором следующих строк: «О Уффализ, ты мил и тих, / И сон твой нерушим, / А в небесах твоих летит / Аэропланов клин, / Но в тьме разбитых улиц / Не проблеснут лучи, / Дни грез твоих и слез твоих / Разорваны в ночи» {912}.)
Отчасти из-за бомбежки Уффализа 116-я танковая дивизия обнаружила, что по мере их постепенного отхода, когда они проходили лишь два километра в день, дороги становятся все более загруженными. Отступали преимущественно днем, но истребители налетали редко – из-за погоды, которая до 10 января почти все время была пасмурной.
«Сопротивление никогда не прекращалось, – писал офицер 83-й пехотной дивизии, стоящей к востоку от Мане, – и жестокость, которой славились войска СС, мы почувствовали на себе. Взвод пехотинцев из 2-го батальона 331-го полка застрял в открытом поле, пробираясь по пояс в снегу. Под градом интенсивного огня они могли лишь глубже зарыться в снег. Одних убили, других ранили. Когда стрельба наконец прекратилась, сержант взвода поднял голову и увидел двух приближающихся немцев. Те пинали каждого распростертого пехотинца и, если кто-то стонал, стреляли в голову. Обшарив карманы жертв, немцы ушли. Когда стемнело, сержант, едва державшийся на ногах, замерзший и шокированный почти до потери сознания, вернулся в безопасное место. Из 27 человек во взводе он был единственным, кто выжил. Его тоже пинали, но он притворился мертвым» {913}.
Немецкие солдаты продолжали сражаться, но многие просто мечтали попасть в плен. «Все думают: “Вот бы пришло это время”, – заметил немецкий солдат по имени Фридль, – а потом приходит офицер, и ты просто выполняешь приказ. Вот что самое трагичное в этой ситуации» {914}. Как выяснили во время допросов пленных американцы, боевой дух немцев сильно упал: полуголодные солдаты из последних сил толкали на холоде машины и орудия, зная, что великое наступление провалилось. В своих попытках вдохновить бойцов на прикладывание усилий нацисты исходили из приказов, принятых в дивизиях войск СС со времен Нормандии: «Всякий, кто попадает в плен, не будучи раненным, теряет свою честь, а его иждивенцы не получают никакой поддержки» {915}.
Пленные эсэсовцы сразу бросались в глаза: их было очень мало как из-за их решимости сражаться до последнего, так и потому, что их расстреливали на месте. Один офицер-эсэсовец даже попытался оправдать свой плен не особо убедительной логикой. Следователю в камере 1-й армии он заявил: «Не думайте, что я трус, потому что позволил себе попасть в плен. Я бы с радостью умер смертью героя, но подумал, что будет честно и справедливо разделить несчастье с моими солдатами» {916}.
В американских подразделениях 3-й армии считали, что с пленными следует обращаться по-разному в зависимости от обстоятельств. «Когда немцы добиваются успеха на фронте, – замечали в 6-й бронетанковой дивизии, – пленные ведут себя самоуверенно и чувствуют, что, хоть и попали в плен, им просто не повезло» {917}. Таких не следует кормить, не нужно разрешать им курить и вообще делать что-либо, отдаленно напоминающее мягкое обращение, пока их не допросят. Напротив, пленные, захваченные в дни провала немцев по всей линии фронта, обычно обескуражены и испытывают отвращение и к условиям в своих войсках, и к своим начальникам. Многие из них сдались добровольно и готовы давать любые сведения, если с ними хорошо обращаются. Если на них не давить, разрешить сидеть и курить на допросе, эти люди перестают ощущать свою ответственность и начинают рассказывать о том, о чем их и не спрашивали». Это относилось и к офицерам, и к простым солдатам.
В случае эсэсовцев все зависело от того, считали ли они себя арийцами – сверхлюдьми или их заставили служить в войсках СС насильно, как это часто случалось с поляками и эльзасцами. К последним можно было относиться как к обычным пленным. «Истинный “сверхчеловек” требует сурового обращения; он сам так обращался со всеми и иного не ждет. Он привык угрожать физическим насилием и исполнять свою угрозу. Именно по этой причине он особенно восприимчив к угрозе физического насилия. Нет необходимости избивать его, но, если он думает, что ему лучше говорить, он говорит! Проще говоря, мы нашли оптимальную систему: для смирившихся пленных – “полный желудок и пустой мочевой пузырь”; для высокомерных и дерзких – “полный мочевой пузырь и пустой желудок”». 35-я пехотная дивизия, напротив, сообщала, что пленные из 1-й танковой дивизии СС «были более смиренными [чем фольксгренадеры], вероятно, в ожидании возмездия», и они жаловались, что их «офицеры отступили в опасной ситуации, а их оставили удерживать свои позиции» {918}.
Солдаты 28-й дивизии не верили в двойной подход. Им не нравилось, когда тыловики давали пленным немцам конфеты и сигареты. Своих пленных они вели маршем, а не везли на грузовиках и, до тех пор пока их не допросили, давали только воду. «Слишком хорошее обращение с пленными плохо сказывается на наших людях. Мы обращаемся с немцами так, чтобы наши солдаты отчетливо понимали: быть военнопленным не так уж и хорошо»