В бельгийских провинциях Люксембург и Намюр были разрушены восемнадцать церквей, а шестьдесят девять других сильно повреждены. Во многих случаях артобстрелы перепахивали кладбища, расшвыривая древние кости. В Ла-Роше, который бомбили обе стороны, погибли 114 мирных жителей и только четыре дома из 639 остались пригодными для жилья. Город превратился в груду развалин {982}. Пришлось вызвать американские бульдозеры, чтобы расчистить путь по главным улицам. Весной горожане заметили, что ласточки, вернувшиеся к своим гнездам, совершенно дезориентированы.
Арденнам, почти полностью зависевшим от сельского и лесного хозяйства, был нанесен жестокий удар. Кур почти не осталось. 50 тысяч голов скота убили или угнали немцы. Обстрелы нашпиговали деревья осколками шрапнели, обесценив местную древесину и надолго создав проблемы лесопилкам. Только небольшое количество скота, убитого во время боев, можно было употребить в пищу. Почти все туши пришлось захоронить. Многие из выживших зверей погибли после, напившись воды из источников, зараженных трупной гнилью или белым фосфором. В Великом герцогстве Люксембург начался голод – из-за военного ущерба и из-за того, что немцы разорили север страны.
Одна из самых серьезных проблем заключалась в том, как справиться со 100 тысячами мин, зарытых обеими сторонами, а также с минами-ловушками, неразорвавшимися снарядами и взрывчаткой, брошенными повсюду. Около сорока бельгийцев погибли в Бастони и в окрестностях бывшего периметра обороны уже после того, как бои закончились. Однажды десять англичан были искалечены или тяжело ранены, когда один из их товарищей наступил на мину. Минное поле должно было быть засеяно в настоящем «саду дьявола»: то один, то другой становился жертвой, пытаясь спасти других.
В оттепель все отсылали детей в безопасные районы, где они не рисковали наступить на мину. Но многие покалечились, играя с боеприпасами, особенно когда опустошали снаряды, чтобы запустить собственный фейерверк. Союзные войска сделали все, что могли, за короткое время до их передислокации, но главная тяжесть легла на бельгийскую армию, а также на добровольцев и более поздних призывников, привлеченных в качестве démineurs – саперов. Отряды, которым приходилось иметь дело с неразорвавшимися снарядами и минами, должны были взрывать их на месте. В деревнях и городах перед взрывом местных предупреждали: «Открывайте окна!» Но некоторые дома были такими старыми, что окна в них просто не открывались.
Оттепель в конце января и дожди обнажили прежде скрытые снегом туши и трупы, которые очень быстро начали разлагаться. Зловоние было ужасным, но только угроза болезни, которая могла затронуть их собственные войска, побудила американские военные власти послать туда армейских инженеров с бульдозерами.
Сдвигать трупы немцев всегда было опасно: на них могли быть мины-ловушки, поэтому веревку нужно было закрепить вокруг ног или рук, а затем протащить труп на буксире на некоторое расстояние, чтобы убедиться, нет ли под ним гранаты. Погибших солдат союзных войск хоронили в отдельных могилах, и местные приносили на них цветы. Трупы немцев просто сваливали в ямы, как жертв чумы. Некоторые из них были так обуглены фосфором, что уже нельзя было различить, за кого воевали погибшие. И будь то немцы или солдаты союзников, люди надеялись, что смерть настигла их быстро.
Глава 24Итоги
Роковой перекресток в Баугнез – Мальмеди отбили 13 января, и уже наутро команды инженеров с миноискателями начали проверять, не заминировали ли немецкие пехотинцы тела тех, кого убили во время бойни. Затем начали свою работу похоронные команды и врачи. Задача была чрезвычайно трудной, так как все тела были покрыты по меньшей мере полуметровым слоем снега и сильно замерзли.
У большинства были множественные раны – с пулевыми отверстиями во лбу, висках и затылке. Скорее всего, немецкие офицеры и пехотинцы обходили по кругу, чтобы сделать coups de grâce – контрольные выстрелы. Некоторые были без глаз, – вероятно, их выклевали вороны. Пустые глазницы были заполнены снегом. У нескольких руки так и остались над головой. Тела доставляли в Мальмеди, их размораживали в здании железнодорожного вокзала. Карманы, где были личные вещи, приходилось разрезать бритвами и ножами.
Улики для судебного процесса по военным преступлениям были собраны, и в конечном итоге Военный трибунал США в Дахау вынес приговор семидесяти трем бывшим солдатам боевой группы Пайпера: сорок три из них были приговорены к смертной казни, двадцать два – к пожизненному заключению и восемь – к тюремному заключению на сроки от десяти до двадцати лет {983}. Еще одиннадцать человек предстали перед бельгийским судом в Льеже в июле 1948 года: десятерых приговорили к каторжным работам на срок от десяти до пятнадцати лет. В период после Нюрнберга, когда уже зарождалась холодная война, все смертные приговоры, вынесенные в Дахау, смягчили, и в 1950-х годах заключенные вернулись домой. Пайпер вышел последним. Отсидев одиннадцать с половиной лет, он отправился жить в безвестности в коммуну Трав, во французском департаменте Верхняя Сона. Там его и убили бывшие участники французского Сопротивления 13 июля 1976 года. Пайпер знал, что они придут за ним. Незадолго до смерти он сказал, что прежние соратники будут ждать его в Валхалле.
Бои в Арденнах велись с величайшей жестокостью, какой еще не видел Западный фронт. Расстрел военнопленных во всех войнах был практикой гораздо более распространенной, чем готовы были признать историки минувших лет, особенно когда писали о своих соотечественниках. Но хладнокровная кровавая расправа с пленными во время бойни у Мальмеди, устроенная боевой группой Пайпера в деревне Баугнез, поистине ужасала, а еще больше ужасало то, что мирных людей убивали просто так, без разбора. И месть американцев едва ли кого-то удивляет, но, несомненно, шокирует факт, что ряд генералов, начиная с Брэдли, открыто одобряли расстрел пленных из мести. В архивах и в американских отчетах о бойне в деревне Шенонь не так много сведений о том, как плохо обученная и почти разбитая 11-я бронетанковая дивизия выместила свою ярость на шести десятках пленных. Их месть отличалась от хладнокровных казней, совершенных войсками СС у Мальмеди в деревне Баугнез, тем не менее она так же не красит офицеров.
Несколько раз американские солдаты убивали мирных жителей Бельгии или Люксембурга либо по ошибке, либо по подозрению, что они могли оказаться предателями, «пятой колонной», в районах, где часть населения говорила по-немецки и все еще питала симпатии к нацистскому режиму. Но в целом американские солдаты проявляли гораздо больше сочувствия к гражданским в районах боевых действий, и медицинские службы армии США делали все возможное, чтобы помочь пострадавшим мирным жителям. Эсэсовцы и некоторые подразделения вермахта, напротив, вымещали на невинных людях гнев от военных поражений. Самыми жестокими, конечно, были немцы, одержимые идеей отомстить бельгийскому Сопротивлению за их акции в дни отступления немцев к линии Зигфрида в сентябре. И конечно, никогда нельзя забывать о массовых бойнях в Новиле и Банде, которые совершил главным образом Sondereinheitkommando 8 – Отряд особого назначения 8.
Впрочем, историки часто упускают из виду ужасную иронию войн XX века. После океанов крови, пролитых в Первой мировой, армейское руководство в странах западных демократий испытывало сильное давление со стороны собственных граждан, требовавших сделать все возможное для уменьшения потерь, поэтому была сделана ставка на масштабное применение артиллерийских снарядов и бомб. В результате погибло гораздо больше мирных жителей. А белый фосфор вообще не разбирал, кого убивать.
20 июля 1945 года, через год после того, как в «Волчьем логове» взорвалась бомба Штауффенберга, генерал-фельдмаршал Кейтель и генерал-оберст Йодль были допрошены о наступлении в Арденнах. И напыщенный Кейтель, и холодный, расчетливый Йодль отвечали как фаталисты. Они знали, что вскоре их ждет трибунал по военным преступлениям.
«Критику насчет того, что было бы лучше использовать наши резервы не на Западе, а на Востоке, – говорилось в их совместном заявлении, – мы оставляем на суд истории. Было ли “преступлением” затягивать войну этим наступлением, пусть решает союзный трибунал. Наше суждение остается неизменным и независимым от него» {984}. Но они признали, что, «увязнув в Арденнах, 5-я и 6-я танковые армии тем самым открыли путь для русского наступления, начатого 12 января с плацдармов на Висле».
Невозможно оценить, насколько способствовал прорыву Германии «просчитанный риск» Брэдли, оставивший Арденнский фронт столь слабо защищенным. В любом случае развертывание его сил отражало ход мыслей союзников в то время, когда вермахт не мог начать стратегическое наступление. А вот немцы заблуждались гораздо серьезней. Не только Гитлер и ОКВ, но и почти все генералы считали, что американцы беспорядочно отступят к Маасу и будут обороняться оттуда {985}. Они не предвидели решительной защиты северного и южного флангов, которая столь катастрофически ограничила их маневры и затрудняла передвижение и снабжение на отвратительных дорогах в ужасную погоду. Кроме того, как говорилось ранее, Гитлер был убежден, что Эйзенхауэр не сможет принимать быстрые решения, боясь осложнений в военных действиях коалиции.
«Оперативность, с которой реагировали союзники, возможно, превзошла наши ожидания, – признал позже Йодль. – Но прежде всего мы не ждали, что скорость именно наших маневров окажется столь низкой» {986}. Брэдли справедливо похвалялся в канун Рождества, что «никакая другая армия в мире, возможно, не смогла бы перебросить силы так же умело и быстро, как мы»