— спросил он главного подрывника.
—Так точно, господин оберштурмбаннфюрер,— ответил тот.
—Какие ваши предложения?
—Для достижения перерыва в двенадцать часов необходимо произвести не менее шести или семи взрывов,— доложил Цилле.— В первую очередь мы предполагаем использовать неизвлекаемые и камуфляжные заряды замедленного действия с различными сроками замедления от получаса до восьми и десяти часов на близлежащих перегонах и в непосредственной близости от станции. Это затруднит быстрое восстановление полотна. Мы планируем действовать четырьмя группами, исходя из плотности охраны, у каждой из них будет не более десяти минут на установку взрывного устройства. Расположение мин не под рельсами, а на некотором отдалении, будет способствовать тому, что восстановительные работы окажутся более трудоемкими.
—Вы уже определили конкретные места?— Скорцени наклонился над картой.
—Так точно.
—Покажите.
—Первый взрыв мы планируем произвести непосредственно около станции, на максимально приближенном расстоянии, вот здесь. Это должно оказать влияние на поведение противника — они обязательно ослабят охрану на перегонах и бросятся искать там, где прогремел первый взрыв. Это облегчит работу остальных групп. Второй взрыв планируется на этом спуске,— Цилле показал на карте карандашом.— Он достаточно продолжительный, и взрыв нанесет серьезные разрушения, сразу выйдет из строя довольно крупный участок дороги. Затем вот здесь,— он показал новую точку на карте.— Высокая, кривая насыпь, тоже очень трудна для восстановления. И еще несколько похожих мест.
—Что ж, это все разумно, Цилле,— Скорцени кивнул, внимательно глядя на карту.— А что с шоссейными трассами?
—Шоссе не представляют большой опасности, они завалены снегом, движение по ним затруднено. Но в целях профилактики мы подготовили американцам несколько подарочков к Рождеству,— Цилле усмехнулся.
—Что конкретно?
—Например, мина-ловушка в виде мешка с сахаром. Мы оставим ее на дороге, якобы мешок упал с проезжающей машины. Кто-нибудь да клюнет на сладенькое. Это произведет соответствующий эффект, я уверен,— точнее, усилит впечатление от взрывов на железной дороге. Американская тара для такого дела у нас заготовлена. Еще,— Цилле кашлянул,— есть мысль бросить недалеко от дороги трофейный мотоцикл, который мы подобрали прошлой ночью, заминировать его. Для создания общей паники весьма полезно.
—Что ж, это все хорошо,— Скорцени кивнул и, закуривая, снова взглянул на карту.— Но меня волнует сама станция. Там скопилось много войск; если бы удалось устроить там подрыв, это имело бы колоссальное значение. Каковы наши возможности на этот счет?— он пристально взглянул на Цилле.
—Весьма ограниченные, к сожалению,— тот удрученно покачал головой.— Американцы не хуже нашего понимают значение диверсии на станции. Там охранники на каждом шагу. Очень сложно.
На несколько мгновений повисло напряженное молчание.
—А вот что это такое, Йорген?— спросила негромко Маренн, показывая на карту.— Тут отмечен красный крест. Это госпиталь? Ты не проверял?
—Конечно, мы проверяли, госпожа оберштурмбаннфюрер,— ответил Цилле немного удивленно.— Да, это госпиталь. Он находится рядом со станцией.
—Насколько я понимаю, чтобы попасть в него, надо пройти через станцию или далеко в обход?— продолжала расспрашивать она.
—Да, так и есть,— Цилле кивнул.— Но я полагаю, что станция закрыта на спецрежим. Там пускают только по специальным пропускам.
—Этот спецрежим обеспечивают люди,— проговорила Маренн задумчиво.— Если медсестра из госпиталя, которая ничего не знает и в голове не держит таких сложных вещей, наивно попробует пройти, ее, конечно, кто-то не пропустит, а кто-то может и пропустить. Стоит попытаться.
—Попытаться что?— Скорцени в упор посмотрел на нее.— Что ты хочешь сказать всем этим?
—То, что все прекрасно поняли, господин оберштурмбаннфюрер,— ответила она.— В нашей группе только одна женщина. И мне довольно просто представиться медсестрой, у меня найдется тысяча доказательств, что я смыслю в этом деле.
—Это невозможно, Ким,— отрезал Скорцени,— ты не можешь подвергать себя такому риску. К тому же ты не умеешь обращаться со взрывным материалом. Одно неверное движение, и он взорвется у тебя в руках.
—Но Йорген научит меня,— она словно не заметила его резкости и взглянула на Цилле.— Я еще не потеряла способности учиться. Я сделаю все, как он скажет. Если меня пропустят на станцию, я оставлю бомбу там, если нет, ну, где-то рядом, где будет побольше американцев. Обратно не понесу, не волнуйся.
—Это невозможно,— снова жестко повторил Скорцени.— Мы будем искать другие способы.
—Но других способов нет,— парировала Маренн.— Ты сам видишь, этот единственный, да и то все вилами на воде писано.
Снова наступила пауза. Потом Раух сказал.
—Это правда, Отто. Но я могу пойти вместе с фрау, так будет надежнее.
—Ни в коем случае,— запротестовала Маренн.— Вдвоем мы точно привлечем к себе внимание, и нас не пропустят. Одинокая женщина может вызвать сочувствие, но женщина в столь представительном сопровождении,— она улыбнулась,— никогда. Только ревность и злость. Кроме того, кем ты представишься? Санитаром? Мужчины такого телосложения и здоровья в военное время должны находиться на фронте, а не слоняться в тылу с девицами из санчасти. Нет, это точно вызовет подозрения. Я пойду одна. Только научите меня, как и что делать. Я справлюсь.
—Ким, пойми, взрыватель сработает через определенное количество времени, тебя могут не пропустить, с тобой может произойти все что угодно, а мина будет при тебе, и ее никто не остановит. Нет, это очень опасно.
Скорцени не соглашался.
—Если со мной произойдет что-то непредвиденное,— ответила она твердо,— я найду способ от мины избавиться. Но что непредвиденного может произойти со мной?— она пожала плечами.— Меня расшифруют? С какой стати? Я пойду в американском обмундировании, я к нему привыкла. Мой английский меня не выдаст, я пятнадцать лет прожила в Чикаго и все это время практически не говорила ни на каком другом языке, кроме английского. Я много знаю об этом городе. И поверьте, есть немалое число американцев, которые никуда не выезжали и обо всем прочем знают только понаслышке. Конечно,— она улыбнулась,— наш шеф бригадефюрер Шелленберг много раз повторял, в том числе и мне, что разведчик попадается на деталях, и в Чикаго за те годы, что я там не была, построилось что-то новое и что-то старое разрушилось. Но я не думаю, что что-то поменялось кардинально. И потом, все это имеет значение, когда идешь на серьезное задание, когда надо подтвердить свою легенду, вжиться, надолго и всерьез. Но я-то всего лишь несу бомбу. Моя миссия ограничится часом, не больше. Конечно, они проверят у меня документы. Но если Мюллер сработал на совесть, там придраться не к чему, и они ничего не заподозрят.
—Они сразу поймут, что ты не медсестра,— сказал Раух.— Лицо тебя выдаст.
—Ты хочешь сказать, что мне не двадцать лет, как большинству сестер в госпиталях,— она взглянула на него с иронией.
Фриц заметно смутился.
—Нет, я вовсе не то имел в виду,— он поспешил исправиться.— Я хочу сказать, что ты не похожа на большинство этих дурочек из Оклахомы и Луизианы, которые устраиваются сестрами в госпиталь, чтобы поискать себе мужа. У них это на лбу написано.
—А что у меня написано?— Маренн рассмеялась.— Мне тоже муж не помешал бы. Хотя бы американский. С ранчо и стадом коров откуда-нибудь из Техаса. Что скажешь?— она внимательно посмотрела на Скорцени.
—Господин оберштурмбаннфюрер, разрешите доложить,— проговорил вдруг Цилле.— То, что предлагает госпожа, действительно единственный шанс. Пайпер и так увяз на подходах к Стумону. Если американцы получат подкрепление и наладят оперативное управление войсками, его наступление может захлебнуться, скорее всего, отбросят, и инициатива перейдет к противнику. Мы не должны давать им передышки. Только в этом случае можно рассчитывать на успех.
—Да, я понимаю это, Цилле,— мрачно глядя на карту, Скорцени кивнул.— Но имейте в виду,— вскинув голову, он посмотрел гауптштурмфюреру прямо в глаза.— Вы головой отвечаете за то, как сработает механизм, и за инструктаж. Имейте в виду, я не посмотрю ни на какие прежние заслуги. Цена слишком высока.
—Я понимаю, господин оберштурмбаннфюрер,— Цилле вытянулся.— Мы сделаем все от нас зависящее.
Шел снег. Сержант Джон Лейк прохаживался вдоль железнодорожного полотна. Чувствовал он себя неуютно, знобило — всю ночь с дружком тайком от командира резались в карты и пили бренди, а утром вот погнали на станцию, поставили часовым, теперь жди смены, чтобы пропустить стаканчик и освежиться. А еще хотелось есть. Галету пожевать — и то не дали.«Диверсанты! Диверсанты! Держи ухо востро». Конечно, он знал, что положение — хуже некуда. То и дело доносилась канонада — это немцы пытались захватить станцию. Привозя раненых, они говорили, что прорыва не избежать, срочно нужно подкрепление. А не более часов двух назад к станции выскочили два немецких танка. Похоже, немцы сами не ожидали такого успеха, не сориентировались, и первый танк получил попадание, второй же развернулся и ушел. Но все говорило о том, что они близко.
А сестра Мэгги пишет, что этот бугай Билл, у которого автомастерская напротив их дома, начал ухлестывать за Лизи. И она даже кокетничает с ним на танцах. В армию его не взяли, у него, видите ли, зрение плохое. В прицел плохо видит. Зато женские прелести видит нормально, даже очень хорошо. Очки ему не нужны. Так бы и повыдергал ноги. А Лизи, что, она заметная, на нее каждый позарится. Что ей дожидаться, пока он вернется, да еще неизвестно, вернется ли, когда тут, под боком, живой, невредимый, влюбленный да еще с собственной мастерской. А он кто? Студент, без особых перспектив, только и умеет, что растягивать рот мизинцами, изображая лягушку, и тем смешить девчонок. Правда, недурно играет в бейсбол, питчер он незаменимый, подача у него не хуже, чем у Гарри Райта. Но в остальном — одна надежда на папочку. Что отпишет дом, тот самый, напротив автомастерской, где жили его дед и прадед, выкрашенный в белую краску, с полуциркульным окном над парадной дверью, с лепными карнизами в стиле Роберта Адама.