л, будто слышал, что поймал ты в Жёлтой Зоне каких-то сталкеров, но жрать не стал, а спросил, не знают ли они Изю, и если знают, то где его найти, потому что ты ночью за ним придёшь. Изя очень близко к сердцу это дело воспринял. На ночные кошмары постоянно жалуется. А когда ты сегодня к посёлку вышел, с ним даже припадок случился. Короче, как очухался, отправили его со мной тылы сторожить. А тут ты пришёл. – Дед опять прыснул: – Это я! Николай! Открывай скорее! Гыыы!
– Чего стрелять-то в меня стали? – поморщился Медведь. – Изю своего защищали, что ли?
– Какой, на хрен, Изя. – Лыбящаяся физиономия дедка мгновенно приняла угрюмое выражение. – Ты же американский шпион и террорист. За пособничество террористам ничего хорошего не светит. Их будут арестовывать, если поймают, а с поселениями, где они скрываются, РАО не будет вести торговлю. О магазинах и Приёмных Пунктах можно забыть. Не говоря о других проблемах. А кому это надо?
– Понятно, – скривился здоровяк. – В Сателлит уже доложили?
– У нас такой рации нет, чтобы до Сателлита достала, – ответил дед. – Но доложим, как только сможем. Нам проблемы не нужны. Вояк у нас мало, а РАО – близко. Нам плевать, кто там у них командовать будет, лишь бы деньги за «Икс» исправно платили да товар в магазин завозили. Остальное нас не касается. Мы тут сами по себе, мы Вольные. Свободный народ. Так что бери машину и уезжай. Это ты в цистерну пальнул?
– А ты как думал, – недобро оскалился Медведь. – Если мне вслед хоть камень из рогатки полетит, я вообще всю вашу богадельню на воздух запущу. Одна воронка останется. – Он включил фары и вырулил из ворот. – Изе своему передай, что я за ним вернусь, когда руки дойдут. Как-нибудь ночью.
Майор прибавил газа, и раздолбанный джип, гремя и дребезжа, рванул прочь из посёлка, громко ревя двигателем и медленно набирая скорость. Вслед ему никто не стрелял, но насчёт мощной радиостанции дед или обманул, или боевики Речного связались с ближайшим патрулем РАО. Едва Спецотряд уложил в машину раненого и погрузился, на ведущей к Речному дороге показались прожекторы боевой техники, мчащейся со стороны Сателлита. Медведь утопил педаль в пол, и полумёртвая машина, надрывая двигатель, нехотя начала разгоняться. Майору удалось разогнать джип до сотни, и лучи прожекторов погони начали отставать. Преследователи поняли, что проигрывают в скорости, и открыли огонь, но джип уже громыхал по лесной дороге, и снаряды увязли в лесу, разнося в щепу деревья. Медведь опасался, что один из патрулей Сателлита перемещается по ведущей к Ухте дороге туда-сюда, как было на остальных трассах, и вскоре выйдет джипу прямо в лоб, но вскоре понял, что на этом пути патрулей не будет. Лишь благодаря «Ариадне» дребезжащая развалюха не вляпалась в перегородившую дорожный поворот Граву, и майор едва не перевернул машину, выполняя экстренное торможение. Объезжать пришлось прямо через лес, часто останавливаясь для вырубки кустов и небольших деревьев, преграждавших путь. Наконец, машина выбралась на дорогу, но впоследствии запирающие проезд аномалии пришлось объезжать раз десять. Через два часа двигатель полумёртвого джипа заглох, полуразбитые фары погасли, и не отрывающий взгляда от дороги Медведь понял, что находится в Жёлтой Зоне.
– Приехали. – Базальт распахнул заднюю дверь, сверился с УИПом и вылез наружу. – Два часа ночи. До базы напрямик километров пятнадцать. Но с носилками через развалины Ухты не пройти. Придётся обходить, нужно сразу левее брать, так легче всего, только это ещё пара километров.
– Как он? – Медведь посмотрел на Байкала, склонившегося над Шорохом.
– Ещё дышит, – ответил снайпер, вкалывая раненому очередной медицинский препарат. – Надо делать носилки. За четыре часа дойдём.
Двенадцатью часами ранее,
Москва, ведомственный госпиталь,
отдельная охраняемая палата тюремного типа
Грудная клетка пылала сильной болью, частично ампутированные грудные мышцы терзала острая резь, и нарастающее в мозгу пульсирующее жжение многократно увеличивало болевые ощущения. Зуд усиливался постепенно, но сознание, изнурённое страданиями искромсанного хирургами тела, уже не могло сопротивляться совокупной пытке. Медленно вспарывающая мозг боль вновь неторопливо прибавила интенсивности, тело пронзило судорогой, и в грудь словно врезалась циркулярная пила. Рентген захрипел, натягивая многочисленные ремни, приковывающие его к больничной койке, и обмяк, тяжело дыша. Затуманенное острой болью сознание ещё пыталось не позволять разрезанным мышцам сокращаться, но Зуд вызвал судороги против теряющей остатки сил воли. Контрразведчик закрыл глаза и приказал себе дышать ровнее. Раз начался Зуд, значит, сегодня двадцать седьмое июля и жить осталось двое суток. Хотя, быть может, так долго мучиться не придётся. Зуд режет его мозг всего несколько часов, но в совокупности с последствиями операции боль такая, что вряд ли психика выдержит сорок восемь часов. Это даже хорошо, быстрее всё это закончится.
После того как психолингвисты определили в записи его разговора с Туманом кодовую фразу, бывший шеф понял, что Берёзов ушёл, и отдал Рентгена Белову. Видимо, в знак доброй воли и примирения. Потрескавшиеся губы полковника искривились в подобие усмешки. Люди Белова с ним особо не церемонились. Рентгену прямо сказали, что до того момента, когда он подохнет от Зуда, из него успеют выжать максимум пользы, а заодно предоставят ему максимум возможности пожалеть о собственной глупости. Надо было отдавать себе отчёт, с кем связываешься, и думать о последствиях заранее. Например, тогда, когда тебе предлагали поубавить спесь и вести расследование так, как нужно сильным мира сего. Ибо сильные всегда найдут между собой общий язык, ради чего не проблема пожертвовать не только пешками, но и офицерами. Если размен обоюдовыгодный. Для того чтобы убедиться в обоюдовыгодности, к нему применили химический допрос. Рентген вновь безумно захрипел от боли, но снова сумел заставить тело расслабить сведённые судорогой мышцы. Сила воли являлась не только профессиональной, но и родовой его чертой. Его отец был несгибаем, и дед, а прадед, по рассказам деда, и вовсе был из стали отлит. Потому и прожили все недолго, но Родине служили честно. Пошёл служить и он. Сам, добровольно, от души, ибо не мог спокойно смотреть, как со всех сторон окружающие Родину враги, прячущиеся под слащавыми дружескими личинами, изощряются в попытках раздавить страну.
Но вот с внутренними врагами он бороться не умел. Хотя нет. Хотя бы перед смертью нужно перестать обманывать себя. Он боялся с ними бороться. Запрятанная в дальний уголок души совесть презрительно шептала, что присяга даётся Родине, а не упырям, запустившим в неё свои грязные и алчные когти. Но страх, выдававший себя за здравый смысл, заявлял, что худой мир лучше доброй ссоры и что всё когда-нибудь наладится само собой, и вообще, сейчас не время, политическая ситуация на пике напряжённости, и внешние враги только и ждут повода разорвать страну на части… И вот результат: он проиграл и тем и другим. Его враги по-прежнему пьют кровь из его Родины и торжествуют, празднуя победу над наивным дурачком, решившим, что если запечатать совесть в уютном ящичке с надписью «мир состоит из полутонов», то она ничего не заметит. Очередной приступ боли скрутил полковника, и на простыне, заменяющей ему одеяло, проступили кровавые пятна. Он тяжело задышал через приоткрытый рот, но всё же добился расслабления. Всё оказалось не совсем так. Совесть действительно прилежно сидит в уютном ящичке. Но как только ты понимаешь, что жизнь заканчивается, она вдруг расшибает ящичек в щепки и заслоняет собой всё вокруг, представая пред тобой облачённой в судейскую мантию. Как тогда сказал Медведь? «Невозможно быть чуть-чуть беременной»? Он у нас такой грубиян…
Впрочем, что-то путное Рентген всё же попытался сделать. Вложить остатки сил в растоптанную поражением волю и ничего не сказать людям Белова во время химического допроса. Сперва вышло неплохо. Но потом его отвезли в клинику и взялись за допрос всерьёз. С тех пор замутнённое наркотической мутью сознание почти не воспринимало реальность и не отдавало себе отчёта в происходящем, живя единственной мыслью: НЕ ОТДАВАТЬ! И эту смешную победу, похоже, он всё-таки одержал. Забавно. Его единственная победа над настоящими врагами, для которых он всю жизнь боролся с другими врагами. Надо же, прям-таки психиатрические страсти – кругом враги! Но смеяться не получалось, ибо ясность мышления, точнее, его остатков, вернулась к полковнику вместе с Зудом. Интересно, а может, Зуд в его случае – это и есть муки Совести? Резкая судорога скрутила тело, и Рентген забился в привязных ремнях, опутывающих пропитавшееся кровью одеяло. Вообще во время пыток рекомендуется кричать – это позволяет легче переносить боль. Собственно, поэтому от жуткой боли люди и кричат. Но лишний раз радовать Белова он не станет. Записи с видеокамеры над его кроватью наверняка покажут тандему. Может, попытаться хохотать? Хоть побесить победивших врагов напоследок…
Тихий звук тупого удара, раздавшийся за входной дверью, больно отразился в зудящем мозгу, и контрразведчик заставил себя обмякнуть, чтобы успеть отдышаться до следующих судорог. Дверь скрипнула, медленно распахиваясь, но в дверном проёме было пусто. Спустя секунду из-за дверного косяка выглянул воронёный автоматный глушитель, и Рентген вяло удивился. Зачем Белов решил убрать его так грязно, если всего-то и надо было – два дня подождать… Автоматный ствол быстро и плавно перечеркнул пустую палату, и в следующий миг в помещение бесшумно ворвались вооружённые люди в белых халатах, врачебных шапочках и медицинских масках. Один из них занял оборону у входа, второй выхватил нож, вывел из строя камеру и присоединился к стрелку, ещё двое подбежали к полковнику и принялись разрезать привязные ремни.
– Идти можешь? – тихо спросил один из «врачей», вглядываясь Рентгену в глаза.
– Нет… – прохрипел тот. – Судороги… и руки… не слушаются…