, чёрный с белым; я взяла его на руки, он заснул, и я боялась встать — такой нежный он был, как «К Элизе»; потом проснулся, другие котята внизу играли с моими ногами; он посмотрел на них сверху, лапки скрестил, полный достоинства, будто адмирал оглядывает море боя; я подумала — Нельсон, точь-в-точь…» «ну, давай возьмем двоих»; Клавдия взвизгнула: «деда, ты… ты… мегадед!» «Дед Мороз, — сказал дедушка, — иди, я постою в магазине, уже закат, будем закрываться». Клавдия ушла, а дедушка закурил трубку, принёс из кухни Пиньоля, углубился в чтение. Кто-то вошёл в магазин.
— Скажите, какие цветы цветут только осенью? — голос был глубоким, сильным, словно человеку часто приходилось говорить речи перед большой толпой, с трибуны или с первой попавшейся бочки; дедушка поднял глаза от книги: старик его возраста, очень хорошо одетый, элегантно, но не броско, стройный, высокий, широкоплечий — когда-то очень сильный, мог банку закрытую пепси разорвать, наверное, одними пальцами; с длинной бородой, не седой, а серебристой, ухоженной, как у калифов в сказках Гауфа; в руках человек держал шляпу и трость, красивую, чёрную, лакированную, набалдашник — роза; внутри лезвие, как у англичан, подумал дедушка.
— Садить всё равно поздно, — ответил он.
— Я соскучился по цветам, — сказал старик. — В моей стране они не цвели целую эпоху и, похоже, совсем разучились… а где ваша внучка? Не Саша — Саша, знаю, в городе, репетирует балет новый, — Клавдия меня интересует; я её совсем не вижу, будто кто-то колдует.
— Вы маньяк? — дедушка опустил Пиньоля на колени; больше никакого оружия поблизости, справлюсь, подумал.
— Нет. Я Мариус.
Клавдия вернулась с Рики Хаттоном; Нельсон чем-то разболелся младенческим, соседка сказала: «пусть пока побудет в яслях»; Рики заснул у неё на плече, пушистый, живой, крошечная вселенная, как из «Людей в чёрном», всего лишь шарик, украшение; она несла его и думала о детских книгах: «Хоббите», «Школе мудрых правителей», «Востоке»; в тёмном воздухе скапливался дождь, ароматный, как корзина лесных ягод; весь посёлок спал; и в их доме свет был только в одном окне — в гостиной, слабый: лампа на столике для кофе и печенья и камин, тёплый, как этот котёнок, сквозь красные шторы; Клавдия придумала историю о мальчике, который был богат; единственный наследник империи; но сбежал, исчез, везде объявления, описания; проходят годы — и его объявляют умершим; и однажды кто-то идёт по улице вот таким же поздним вечером, напоённым летним дождём, не дождь, а вино; и видит одно окно, там такой свет, красная лампа, красные шторы, и у окна стоит молодой человек, улыбается еле слышно, — в белой рубашке и чёрном жилете вязаном, в джинсах, тонколицый, как икона, темноглазый, с пушистой чёрной чёлкой; и этот кто-то его узнаёт: тот мальчик, из новостей много лет назад… «Дедушка, ты где?» — прошла сквозь кухню; они сидели в гостиной, у камина, в креслах, вся комната была в дыму от их трубок: коричневой, короткой, изогнутой — у дедушки и длинной, чёрной, прямой — у незнакомого человека, старика в красивом костюме; наверное, дедушкин знакомый, подумала Клавдия, или даже друг; работали вместе, ели пончики с апельсиновым джемом или чем там питались следователи КГБ: домашние бутерброды в промасленной коричневой бумаге, с огурцами, паштетом куриным, финской салями, с сырокопчёной колбасой; «здравствуйте»; старик встал и поклонился — церемонно, и Клавдия испугалась, такой он был величественный — король из старинных баллад.
— Э-э, дедушка…
— Не пугайся, Клавдия, это… это Мариус.
Клавдия поняла, что это действительно Мариус; именно так она представляла себе светлого мага — намного страшнее тёмного; дедушка как раз рассказывал Мариусу историю о парне с синими глазами и дробовиком, который убил весь свой городок, сражался с вампирами; «ого, — сказал Мариус, — какой смелый и, самое главное, умный, ведь рассчитал как-то, что останется жив» «а как же удача?» «удача — это уж когда совсем не везёт; хорошие полководцы вообще не знают слов «удача», «погода», «преимущество»; если это честно, то это действительно игра, шахматы, бильярд в бисер; да, давно я не встречался с вампирами; а кто там был главным?» «не знаю; когда мы пришли, там остался только пепел» «если он убил одного из старейших вампиров, то он маг, не иначе; удивительно, почему в вашем мире так мало магии? она ушла как женщина, которой не верили; я встречал несколько таких миров: они словно алкоголики или лентяи, пропившие, проговорившие талант». На столике перед ними тарелки с бутербродами — хлеб, масло, красная рыба, петрушка; с курабье, с виноградом; и вино — в пузатых французских бокалах, гордости семьи Петржела: каждому случаю своя посуда; дедушка сам делал вино — из яблок, и ещё ему присылали из Франции, старые друзья, семья де Фуатенов, у них были свои виноградники, превосходные, мягкое солнце, бархатная тень; специализировались они на белом; с каждого урожая по десять бутылок в полтора литра; под столиком стояло уже три таких и две из-под яблочного. Котёнок проснулся и полез из пиджака, запищал, Клавдия спустила его на пол, на ковёр.
— Симпатяга, — сказал Мариус, встал аккуратно, не задев стола, ничто не зазвенело, не дрогнуло; «а я бы от такого количества дедушкиного вина свалилась, точно, — подумала Клавдия, — запуталась бы в собственных ногах, в ножках кресла, уронила бы тарелку или бокал, валялась бы на ковре и хихикала, какое у меня смешное имя». — Думаю, ему нужен фарш, который есть у вас в холодильнике. Или ещё рано? Я плохо разбираюсь в маленьких детях.
— Я принесу, — Клавдия ушла на кухню, вытащила фарш, он был подмерзший, поставила размораживаться в микроволновку, налила в мисочку воды. Вернулась в гостиную; Мариус сидел, как мальчишка, на полу, гладил котёнка, поднял на неё глаза, улыбнулся сквозь трубку: колдую, чтоб ему сразу стало как дома; она поставила всё перед котёнком, тот радостно накинулся на еду.
Это Нельсон или Рики? — спросил дедушка из кресла.
— Рики. Нельсон заболел чуть-чуть.
— Будешь вино? — дедушка взялся за бутылку.
— Дедушка, я… — в горле застряло, будто она и вправду хотела пить и думала лишь о воде, о кока-коле несколько часов.
— Не бойся меня, Клавдия, я не убить тебя пришёл, — сказал Мариус, — я пришёл просить помощи, и скорее униженно, чем властно.
— Это я хотел убить его, уже был готов, вспомнил старый спецназовский приёмчик, замахнулся, — отозвался дедушка, — но Мариус поймал мою руку и, держа меня на весу, как непослушного, час объяснял, в чём дело. Если будешь вино, принеси себе стакан. И ещё бутербродов. А может, лучше поужинаем?
Клавдия покорно ушла на кухню; достала фарш, сварила рис, нарезала помидоры, перец, зелень, слепила тефтелек, затушила их; ей хотелось возиться как можно дольше, тоньше, только бы не думать, не думать о Лукаше. Как он?
— Он вернулся, — услышала она, обернулась: Мариус стоял на пороге — Он вернулся, но это единственная хорошая новость.
— Он не женился? — она отвернулась демонстративно: неинтересно, вот, я девушка гордая, будто женских журналов начиталась; посмотрела тефтельки в кастрюле.
— Нет. Не женился. Он… — Мариус вздохнул, — он болен. Будто при переходе он потерял часть души, а может, и всю. Я вижу, он оставил вам своё кольцо, — всё лето Клавдия проносила его на цепочке, как носил сам Лукаш; хотела положить в шкатулку — чудесную, перламутровую, обклеенную ракушками, Саша привезла из Норвегии, там лежали их совместные сокровища: красивые камешки, кусочек янтаря, кедровая шишка, полная орехов, флакончик из-под духов XIX века, хрустальный, вставленный в сеточку из потемневшего золота, — но всё время вспоминала, как Лукаш исчез из её рук, — и хваталась за кольцо: вот оно, настоящее, значит, она не сошла сума, не придумала его себе…
— Да. Я спросила его, что это за кольцо, и он ответил, что в нашем мире оно ничего не значит, а в его мире — значит, что он властелин Вселенной.
— Это правда. Он должен быть королём. Его отец стар и устал и хочет отдать ему корону. Я планировал, что Лукаш женится и пойдёт на войну…
— Он говорил, что война закончилась.
— Большая война — да, но теперь, оказалось, есть что делить — победившим. Кучка королей-соседей выясняет, кто сильнее…
— У нас это называется феодальными распрями.
— Все миры похожи. Лукаш — без сомнений, самый сильный из королей, он должен отстоять свои земли и помочь паре вассалов, а он… он заболел. Лежит и не может жить, просто пьёт отвары и смотрит в потолок; такой красивый, такой сильный когда-то, он превратился в тень, Клавдия.
— И вы пришли обвинить в этом меня? Вот зачем вы пришли?! А я — то подумала, ну уж нет, я не скажу, что я подумала, — Клавдия рассердилась: пусть я смешная, маленькая, в кухонном платке и фартуке в бело-синюю клетку, не валькирия, но я всё скажу, что накипело за лето. — Лучше скажите, что вы думали, когда посылали его сюда: что я вот так сразу и соглашусь? Сразу полюблю его?! С первого взгляда? Так ведь не бывает.
— Почему? — просто спросил Мариус. — Я ведь ему даже запах дал — яблоневых садов.
— У-у, — Клавдия топнула ногой, — вы… вы циничны. Вы даже не подумали, что я живая — что у меня есть парень, университет, мама, сестра, Рики вот… своя жизнь!
— И Лукашу в ней нет места?
— Лукаш, — прошептала она, произнесла его имя и почувствовала, какое оно, — роза; розой пахнет, хоть розой назови её, хоть нет; села на пол в своём смешном фартуке и расплакалась: ах, как, оказывается, много накопилось на сердце, словно шкаф, забитый вещами с распродаж; Мариус сел рядом — Мариус, великий колдун из неведомого мира, Гэндальф, Дамблдор, обнял её за плечи — и оказался добрым, как дедушка; пахло от него табаком, печеньем, чуть-чуть потом, чуть-чуть пылью; «я ничего не прошу, — прошептал он, — просто сходи и посмотри на Менильен; может, ты захочешь остаться там и навестить моего принца» «а если нет?» «тогда вернёшься» «так же как и он — без души?» — и услышала, как он вздохнул: как человек, который не может понять: «Лукаш сам сделал такой выбор — оставить свою душу тебе…»