Пироги отвёз в город сам Анжей, вернулся с подарками: травы, ягоды, шоколад, атласные шнурки на корсет; за ужином выпили за здоровье принца Лукаша, Клавдия чуть-чуть пригубила, хотя вино у Эмбарж было дивное, медовое, сладкое, нежное и горячее, как некоторые сны; «наверняка это колдун-ворон, Корнелис, кто ещё мог пожелать ему такого зла?»; «он сам», — хотела сказать Клавдия; а утром ранним, ещё туман стелился по земле, в ворота постучали — громко, будто арестовывать пришли.
— Что случилось? — все столпились в столовой, за широким длинным столом, смотрели в окна; Анжей открыл ворота — въехал всадник на белом коне, сбруя из золота с зелёным и алым.
— Это из города, видишь, цвета короля, — и Хлоя вцепилась зубами в пальцы, глаза её стали большими-пребольшими.
— Девушка, которая испекла пирог с грибами, девушка по имени Клавдия, — посланец короля был высоким, стройным, молодым, лёгкие доспехи, меч под плащом; «наверное, они друзья, — подумала Клавдия, — охотились вместе, а теперь он постоянно путешествует, ищет лекарство, что-нибудь, и вот — приехал за мной; такое можно доверить только лучшему другу…»
— Это я, — сказала она.
— Здравствуйте. Одевайтесь, мы едем к принцу, принц выбрал ваш пирог: попробовал — и он пришёлся ему по душе.
— Принцу стало лучше?
Рыцарь взглянул хитро на Клавдию и улыбнулся, кивнул:
— Лучше.
Она пошла в свою комнату, одеваться; что же делать, придётся говорить, конечно, так легко от Лукаша не отделаешься; в комнату постучали — Хлоя; «заходи, Хлоя»; та влетела, в ночной рубашке, кинулась ей на шею: «о, Клавдия, как тебе повезло, ты чужеземка, но принц выбрал тебя, как здорово! нет, не надевай это, я тебе принесу своё самое лучшее платье, у нас же с тобой один размер» «ну, я же не замуж иду, — отбивалась Клавдия, — я просто еду в гости — позавтракать там, или на что он ещё способен» «нет, Клавдия, ну пожалуйста»; Хлоя убежала; и прибежала, кинула на кровать платье — простое, но при этом чудесное: нежно-голубое, до самого пола, с длинными рукавами, на корсете серебряная вышивка. Платье цвета неба — вспомнила Клавдия.
Поверх платья она надела свой плащ; рыцарь посадил её сзади: «вы ездили раньше на коне?» Она помотала головой; «тогда держитесь крепко за меня, не стесняйтесь, вцепитесь прямо, я переживу; просто принц велел доставить вас как можно быстрее; вы были знакомы раньше?» Она опять замотала головой; «ну что ж, — сказал рыцарь, — наверное, вы здорово печёте пироги»; и они полетели. Клавдия ничего не помнила из этой скачки — только плащ рыцаря, его плечи, волосы; от него пахло чем-то родным: травами, мёдом; потом она устала и обняла его покрепче, как он и предлагал, заснула; и удивлялась после — как она держалась, спящая; но держалась; он разбудил её бережно: «просыпайтесь, мы приехали»; «уже?» — она открыла глаза; они были во дворе настоящего замка — настоящего, огромного, из белых камней, невероятной красоты; не замок, а горы, полные снега. «Белый город, — сказал рыцарь, — вам нравится?» «о да», — прошептала она; где-то наверху развевался золотой флаг, и даже неба не было видно из-за количества башен. Рыцарь взял её за руку, и они пошли по бесконечным белым лестницам; пришли в круглую башню, в круглую гостиную: ковёр из белого меха, огромный камин, размером со шкаф с сокровищами, и все стены в книгах, красных, чёрных, коричневых; «наверх, — показал рукой рыцарь, — он ждёт вас». И она пошла, медленно, по винтовой лесенке; «что-то она мне напоминает, — сказала она себе, — всюду башни»; и остановилась на пороге маленькой круглой белой комнаты; на полу лежал такой же, как внизу, в гостиной, ковёр из белого меха, ноги утопали в нём по щиколотку; камин здесь был меньше, и в нём пылал жаркий огонь; а посредине стояла огромная кровать, белая, с витыми колоннами из перламутра и серебра; и белые занавеси кругом, из белого бархата и газа; среди белых подушек, одеял, кружев лежал маленький человек, совсем мальчик; «Тутти, — подумала она, — кто это»; а потом поняла: это Лукаш; как же он изменился…
— Здравствуй, Клавдия, — сказал он, повернул голову; голос его был призраком прежнего — глубокого, низкого, сейчас он звучал как хрусталь с трещиной — еле слышно.
— Здравствуй, Лукаш, — он показал прозрачной рукой на кресло рядом — низкое, уютное, тоже белое, полное подушечек. Она приблизилась и села. Как он похудел, одни глаза остались, огромные, тёмные, два незамёрзших озера в снежном парке.
— Ты всё-таки пришла.
— Да, я подумала, что нужно вернуть тебе кольцо. Ты же не можешь без него стать королём.
— Не могу.
— Ну вот. Я вернула. Становись королём.
— Зачем?
— Защищать свои земли, свой народ.
— А, ну да… — складка легла между бровей, тонкая, будто штрих на японской картинке. — Необычный способ ты выбрала. Я чуть не подавился.
— Ну, извини. В моём мире такую штуку с кольцом проделала принцесса в одной сказке… Там принц тоже подавился, но не умер. Ты ведь не умер?
— Я изо всех сил стараюсь, но нет, не умер, как видишь. Красивое платье. Твоё?
— Нет. Мне его одолжила подруга, дочка хозяев, у которых я работаю.
— Ты работаешь? Кем?
— Служанкой.
— С ума сойти. И всё это ради меня?
— Да.
Он замолчал, смял одеяло, попытался сесть, не смог, Клавдия подхватила его — он был тонкий и горячий, оттолкнул её, потом смягчился.
— Нам сейчас принесут завтрак, хочешь есть? Наверное, тебя разбудили… Нравится моя башня?
— Да, очень уютно. Я, правда, думала, что у тебя все стены в картинах сражений, охоты, оружие висит…
— Это моя детская комната. Внизу — библиотека, там мы занимались с Мариусом, а есть ещё лестница наверх — там, скрытая, в стене; надо нажать на камень за твоей спиной; она ведёт в обсерваторию: там я наблюдал за звёздами… — и не выдержал, крикнул почти: — Почему ты пришла?! Ты сказала, что ненавидишь меня!
— Я тоже так думала, даже хотела прибить пару раз, а потом… ты ведь умер у меня на руках. Я никогда не видела смерть. Я поняла, что ты был, настоящий, не сон, не сумасшедший, и стала думать: как же такое бывает? как ты решился пройти сквозь миры к незнакомой девушке? и как ты там: вернулся? Ты ведь принц, ты должен вернуться, ты важен для людей, которых я не знаю; а вдруг ты умер совсем… Не знаю, что это — испуг или совесть, я поняла, что поступила нехорошо, грубо, мне теперь нужно знать, что с тобой всё в порядке, — такая дурацкая ответственность, исправить всё, не навязываться: вот, мол, я передумала; нет, я буду безумно рада, если ты полюбишь другую и станешь счастливым; я почувствую облегчение: вот, у Лукаша всё хорошо; я думала о тебе каждый день, и у меня всё сердце изболелось; а теперь ты выздоровеешь, я знаю, я чувствую, моему сердце легче; теперь я могу вернуться; а если не вернусь — ничего, проживу тихо на хуторе жизнь и буду знать: в ней всё было, в ней был ты…
Он молчал. В комнату кто-то тихо вошёл, вкатил стеклянный столик — на нём стоял сервиз: две чашки, сливочник, чайничек, маслёнка, сахарница — всё крошечное, белое, словно кукольное; она боялась смотреть на Лукаша, лицо её горело; свет в комнате изменился: от окна пошло белое сияние; колдовство — подумала Клавдия, подняла глаза на окно — за окном шёл снег. «Снег, — улыбнулась она, — значит, осень закончилась, наступила зима, значит, принц выздоровел…»
— Что же это, если не любовь? — тихо сказал он.
THE CHAUFFEUR
Шофёр Ван Гарретов приехал за Эдмундом уже в шесть вечера, хотя официально отпустить мальчика обещали в семь; но мальчик не вышел на крыльцо академии ни в семь, ни в восемь, ни в девять; шофёр понял: что-то не так, — и позвонил: «вы знаете, мальчика до сих пор нет, мне подождать?» «нет ещё? как же так… нет, не ждите, езжайте домой, сегодня же сочельник»; развернул лимузин и уехал с чистой совестью: в конце концов, действительно сочельник, ему тоже нужно домой, к маме, жене и дочке; вот и на сиденье рядом полно подарков — коробок, обтянутых розовым; в одной набор: наушники, шарф, варежки, сумочка — пушистое всё, ярко-нежно-розовое, дочке; в другой — вишни в шоколаде, целый килограмм, маме; она весёлая женщина, сказала, что это и есть её мечта — килограмм сладостей на Рождество, и ещё фильм с Харрисоном Фордом, «Ганновер-стрит»; в третьей коробке — чудесный кашемировый русский платок, для жены; она ему подарок уже сделала: была беременна — мальчик, они уже даже имя придумали — Эрик, принц из диснеевского мультфильма; когда Ван Гарреты разберутся, в чём дело, поедет их подопечный на Рождество или нет, то пусть такси вызывают или сами едут — на одной из своих пяти машин.
Эдмунд же был наказан: стоял в парадной зале академии, полной портретов генералов, маршалов, эха, лепнины, колонн; обычно в ней проходят балы и сборы, утренние и вечерние; стоял на одной ноге с шести вечера или около того — с перемены, на которой ударил парня двумя курсами старше, — и до одиннадцати; «будешь здесь стоять до отбоя», — сказал сержант роты, мужик незлой, но рассердившийся; ведь с Эдмундом и без того никто не дружил, его невозможно было любить, холодного, молчаливого, эльфа-подменыша из народной сказки, Кая, за которым не пришла Герда; в тот день во всех газетах напечатали новость: скончался дядя Эдмунда, Алекс Сеттерфилд; на фотографии невероятно красивое лицо — тонкое, изысканное, словно ирис, японская каллиграфия; «"…в сумасшедшем доме", — прочитал парень двумя курсами старше, — вот откуда корешки у Эдмунда, немочи бледной»; голос у парня был нарочито тихий, но Эдмунд услышал — хоть и стоял в другом конце коридора, — услышал, будто эти слова сами пришли к нему, будто их принесли ему в письме: конверт на подносе, рука дворецкого в белой перчатке. Эдмунд побежал по коридору, точно собрался прыгать с моста в реку Северн, самоубийца, пустая квартира, машина на автостоянке супермаркета; врезался в этого парня, сшиб с ног, как стол, полный посуды; загрохотало, зазвенело; «да как ты смеешь, — закричал, — гад, гнида, сволочь, мразь!» — и ударил в лицо — как-то так странно, не слева, не справа, а прямо, словно не лицо было вперед