И вдруг, напрягшись, Удо на мгновение замолчал, под собравшимся в складки мокрым лбом сверкнули обезумевшие глаза, а дальше он дал волю чувствам. Он орал дико и с надрывом! Захлёбываясь, на секунду умолкал, хватая воздух, извивался в конвульсиях, и, корчась, снова срывался на иступлённый крик.
— Не ори! — выкрикнул Фегелейн. — Это пройдёт!
— Когда?! — заскрипел зубами Удо.
— Не знаю. Только, ради бога, заткнись!
На крики Удо появился голый туземец. Он лениво выполз из ближайшей хижины и, зевнув, с любопытством взглянул в сторону брыкающегося Удо. Постепенно его взгляд изменился с безразличного на настороженный. Вытянув шею, туземец прищурил глаза, вглядываясь в кроваво-красные рубцы на теле Удо, и, юркнув в траву, неожиданно исчез. Вернулся он в сопровождении любопытной толпы.
— Эй, вы чего удумали? — выкрикнул Удо, заметив в их руках копья и колья с привязанными камнями. — Я живой, и в порядке!
Но туземцы, похоже, так не считали. Они внимательно разглядывали следы на его теле и обменивались короткими тихими звуками, хмуро покачивая головами.
— Что происходит? Даже думать забудьте! Убью любого, кто прикоснётся! — пересилив боль, Удо на секунду замер и брыкнул ногой. — Они что, не видят, что я живее любого из вас?
— Они так не думают, — отозвался Фегелейн. — Нужно было тебе молчать.
— Пошли прочь, дети плешивой собаки! Герман, да как тут смолчать, меня словно отходили раскалённой кочергой!
В подтверждение своих слов Удо сцепил зубы и, раскачиваясь, сдавленно зарычал, потом, не выдержав, завыл дико выпучив глаза.
— Как же печёт. Воды! Эй, вы, зелёные павианы, принесите воды! Пусть обольют меня водой!
— У них другие планы, — угрюмо произнёс Фегелейн.
— Что? О чём ты?
— Оглянись, — подсказал Клим.
Удо испуганно завертел головой и тоже заметил приближающуюся маску. В руках туземец нёс уже известный Климу каменный топор.
— Нет! — заревел Удо. — Я им не дамся! Ну хоть вы скажите им, что я жив и здоров! Вон от меня, твари!
Кольцо вокруг моряка подобострастно разомкнулось, и маска замерла, уставившись на его исполосованный живот.
— Пошёл к дьяволу! — лягнул ногой в пустоту Удо. — Дай мне только до тебя дотянуться!
Два туземца обошли Удо, согнулись, подставляя спины, маска взобралась, поравнявшись с затылком моряка, и замахнулась топором. Клим резко отвернулся. Удо истерично закричал, а Клим явственно представил, как сейчас разлетятся его мозги. Послышался глухой удар, звук падающего тела, но, к удивлению, крик Удо не смолк. Только теперь он доносился снизу. Клим осторожно обернулся. Обхватив голову и свернувшись клубком, моряк лежал у ног туземцев и продолжал голосить. Затем, ещё не веря, что всё ещё живой, Удо взглянул на свободные руки с обрывками лиан, и постепенно затих. Тут же ему в спину последовал осторожный тычок дротиком. Удо вздрогнул, и кольцо расступилось. Выстроившись полукругом, туземцы ощетинились копьями и, пританцовывая, размахивали перед ним костяными наконечниками.
— Что им надо? — опасливо поднимаясь, спросил Удо.
Стена копий приблизилась и теперь раскачивалась у его лица в опасной близости.
— Что происходит? — отступил на шаг Удо.
Выкрикивая боевые кличи, шеренга тут же надвинулась, оттесняя его к джунглям.
— Тебя изгоняют, — догадался Клим.
— Изгоняют? Ты хотел сказать — отпускают?
Не веря собственному счастью, Удо попятился, боясь повернуться спиной. Он сделал шаг, другой, вслед ему не полетели дротики, и тогда он оглянулся, заметив в кустах низкий проход.
— Я вас понял! — часто кивая, он поднял руки и, отходя боком, медленно приближался к протоптанной дорожке. — Я здесь лишний. Ухожу, ухожу!
— Удо, ночью вернись и помоги нам! — выкрикнул Фегелейн. — Ты не можешь нас бросить! Мерзавец, обязательно вернись! Без нас ты сдохнешь!
Но Удо его будто и не слышал. Медленно пятясь к кустам, он наконец ощутил спиной ветки и внезапно бросился по тропе, сломя голову. Послышался удаляющийся треск, и вскоре затих. Туземцы разошлись, а Клим с Фегелейном теперь остались висеть вдвоём.
— Вернётся? — спросил Клим.
— Нет, — уверенно ответил Фегелейн.
— Жаль. За время похода мне показалось, что мы успели подружиться.
— Подружиться? Ты с ума сошёл? С чего ради? Мы здесь из-за золота, а не в походе скаутов.
— Значит, показалось.
— Вилли, нельзя же быть таким наивным.
— Я уже понял свою ошибку. У меня тело зудит от укусов от пяток до макушки.
— Везунчик. Я своё уже не чувствую.
— Почему они его отпустили?
— Не знаю. Возможно, всё дело в гусенице.
— Судя по следу, она, скорее всего, ядовитая.
— Может, ядовитая, а может, и священная. Кто же их поймёт? У них мозгов, как у обезьян на деревьях.
— Обезьяны не едят себе подобных, — вздохнул Клим.
— Едят, — возразил Фегелейн. — Сам видел, как шимпанзе охотились на мартышек. По всем законам войсковой облавы. А потом пожирали вместе с листьями.
— Может, Удо всё-таки вернётся? — с надеждой спросил Клим. — С подмогой?
— Нет! — жёстко ответил Фегелейн. — Можешь о нём забыть. Да и куда ему идти? Из джунглей Удо не выберется. Будет скитаться, пока не накормит собой крокодила или какую-нибудь дикую кошку. Наш грузовик наверняка уже угнал Хоффман, а до ближайшей цивилизации сотни километров.
— Проводник Сальвадор говорил, что если идти на восток в долину ручьёв, то можно наткнуться на прииски.
— Проводник? Когда он тебе такое сказал?
— В первую ночь в сельве.
— Ты умеешь к себе расположить. Мне он так не доверялся. Я хотел его завербовать ещё в городе, однако мне он продемонстрировал местное ослиное упрямство. И кстати, Вилли, наверное, я должен попросить у тебя прощения. Если бы я тебя не уговорил идти в этот поход, ты бы сейчас здесь не висел.
— Я сам так решил. Сам и в ответе.
— Хороший ответ. Достойный ответ солдата. Даже на следователя гестапо это могло бы произвести впечатление. Жаль, что мы не служили вместе. Ещё жаль, что для так и не ставших людьми дикарей мужество — всего лишь приправа к обладателю его мяса. Но всё равно, Вилли, не держи на меня зла. Видит бог, я не знал, что нас ждёт. Я готовился дать бой себе подобным, считал себя знатоком партизанской войны, но судьба дала мне по носу. Она иногда такая шутница, эта судьба.
— Зато благодаря тебе, — грустно откликнулся Клим, — я узнал тайну, что Гитлер жив.
— Жив, — подтвердил Фегелейн. — Да только что нам теперь с того? Четвёртый рейх он будет строить уже без нас. Где всё это? Лавы огня… гейзеры раскалённой магмы… реки пламени. Гретель… Германия… долина ландышей…
Клим тяжело поднял голову и обратил к Фегелейну измученный взгляд. Тот начинал заговариваться и от обрывочных фраз перешёл к маловразумительным звукам. Вскоре он окончательно затих и, закрыв глаза, обвис, подогнув ноги. От прежнего холёного городского франта Фегелейна не осталось и следа. Прежде зачёсанные назад и уложенные лаком волосы свисали на лицо бесформенной паклей. Впалые щёки обозначили скулы, под глазами пролегли чёрные пропасти. Из-под разорванной серой куртки выглядывает впалый живот с обтянувшими кожу рёбрами.
«Как-то так выгляжу и я», — подумал Клим.
Он поднял взгляд. Ночь наступала стремительно. На смену звукам, доносившимся из жилищ пигмеев, пришли звуки сельвы. Из опустившейся темноты зазвучали завывания, крики, далёкий рёв. Над головой, громко хлопая крыльями, пролетела ночная птица. Климу вдруг пришла в голову мысль, что эту ночь они могут и не пережить. С чего вдруг они решили, что с ними покончат дикари, а не ягуары или выбравшиеся на запах крови крокодилы? Даже удивительно, что этого не случилось раньше. Рядом, как приманка, висят люди Бормана, так почему хищники не разделались с ними? Неужели они боятся заходить на территорию пигмеев? «Нет, — ответил сам себе Клим. — Не надейся. Дикари для леопарда такая же добыча, как и зазевавшаяся капибара». Потом он попытался заставить себя думать о побеге, но жуткие, доносящиеся со всех сторон звуки настраивали лишь на одну мысль — если ночные хищники придут, если это произойдёт, то пусть это будет мгновенно, а ещё лучше во сне. Постепенно одеревеневшее тело теряло чувствительность, он не ощущал ни холода, ни тепла, и даже думать уже не оставалось сил. Понемногу Клим чувствовал, что мысли его путаются, и он, заскользив, проваливается в чёрную бездну.
Пробуждение напоминало вылитое на голову ведро холодной воды. Почувствовав кожей век солнечный свет, Клим тяжело открыл глаза и замер, не в силах сделать вдох. Перед ним стояло всё племя и пристально смотрело ему в лицо. Мужчины, женщины, дети, все измазанные зелёным соком и замершие в ожидании лишь щелчка. В их руках Клим увидел сосуды для крови и осколки раковин.
— Герман, — позвал он, вмиг осипшим голосом. — Герман, очнись.
Фегелейн висел, обмякнув, на неестественно вывернутых руках, не шелохнувшись, но Клим слышал его дыхание.
— Герман!
Похоже, его услышали. Фегелейн встрепенулся и, подняв голову, спросил:
— Что это?
— Ничего хорошего. Кажется, они собрались на завтрак.
— Да? Скорей бы уж… пусть будет, что будет. Чего же они медлят?
— Не знаю.
— Ах, да, тут же всем командует обезьяна в маске. Не думал, что такое скажу, но пусть начинают с меня. Мне уже всё равно, только поскорее бы всё закончилось.
Фегелейн закрыл глаза и поник головой, всем своим видом демонстрируя покорность судьбе. Даже дыхание его стало едва уловимым, растворившимся в шелесте листьев. Клим же внимательно следил за происходящим на поляне. Кажется, действительно ждали маску. Когда она появилась, по измазанной зеленью толпе пробежало оживление. На этот раз в руках дикаря в маске не было ни топора, ни скорлупы ореха. Закрыв ладонями и прижав к груди, он нёс часы. Шёл он осторожно, крадучись, чтобы не дай бог не споткнуться и не выронить, останавливался, подносил к уху и, слушая, замирал, чтобы потом сделать пару шагов и снова слушать тихое тиканье. Не нужно много ума, чтобы догадаться, что часы для дикаря превратились в несусветную ценность, милую, близкую сердцу зверушку, а может, и в сверхъестественное божество. Дождавшись, когда маска займёт центр поляны, племя затянуло песню. Заунывный гул постепенн