— У них нет ни одного плавсредства, иначе давно бы сбежали на берег.
— Но есть пушки.
— Малокалиберная мелочь — Рикен определил место атаки вне их досягаемости.
Рассказывая о планах экипажа, Адэхи внезапно ожил, глаза почернели, в них появился прежний блеск, но стоило Климу спросить: «Однако ты считаешь, что шансы равны нулю?», как он тут же осунулся и вновь превратился в уставшего сгорбленного старика. Старика, удручённого жизненным опытом и не упускающим возможность пофилософствовать, наставляя глупую молодёжь.
— Я никогда не скажу — ноль. Существование для меня — набор вероятностей. Вероятность события может быть сколь угодно мала, но никогда не равняется нулю. Невозможного нет, есть маловероятное. Так меня учила жизнь — никогда не будь ни в чём уверен окончательно, как и никогда не говори твёрдое «нет».
— Спрошу иначе — успех маловероятен?
— Тоже хочешь разбогатеть?
— Адэхи, мне обязательно нужно выбраться. Я должен вернуться домой. И это не трусливое цепляние за жизнь, есть нечто более важное.
Индеец тяжело встал.
— Ныне глубокая ночь. Потерпи до рассвета, там всё и узнаем. Но я бы на твоём месте расстался с глупыми надеждами. Если ты снова здесь, то значит, здесь и останешься. Вместе со всеми нами до конца. Я даже не спрашиваю, что ты делал на берегу. Сейчас это уже не имеет никакого значения. Одной ногой вы уже на своих небесах, а я вместе с Пикчу скачу по нашим бескрайним прериям. Каждому своё. Ну а теперь плюнь на всё и поспи. Поверь, хороший сон — царский подарок перед казнью. Я так уже и забыл, когда толком спал. Цени выпавшее счастье. Читал, что так заканчивали французские короли. Пойду я, — Адэхи нехотя потянулся к двери, — а ты отдыхай. Скоро уже… очень скоро…
Скрип закрываемой двери резанул по ушам, и Клим остался один. Откинувшись на засаленную подушку и заложив руки за голову, он задумался. Жизнь закручивала новый виток. Равнодушно, расчётливо, без жалости и компромиссов.
Глава одиннадцатая
— Самое отвратительное, — неожиданно произнёс Олаф, — что перед походом я ничего не бросил с трапа. Как-то завертелось всё, не до обычаев тогда было.
— Ты можешь помолчать? — беззлобно бросил Вайс, уткнувшись лицом в окуляр перископа.
Повиснув на рукоятках перископа, он сделал с ним полный оборот и, удовлетворённо кивнув, заметил:
— Светает.
— Торопились мы, — ничуть ни смутившись, продолжал Тапперт. — Никогда не нарушал обычай, а тут вдруг тревога, и лодка уже в море. Я всегда что-нибудь бросал в воду. Пуговицу или монету. Один раз ничего в кармане не нашёл, так выбросил грязный платок. Сигард, а ты в приметы веришь?
Вайс оторвался от перископа и озадаченно уставился на Тапперта.
— Что?
— Как-то не по себе мне, — вздохнул Олаф. — Кошмары всю ночь спать не давали. Я столько этого ждал, а как дождался, то вдруг стало гаденько внутри, сыро и скользко. В общем, на душе погано и муторно, если ты понимаешь, о чём я, — он подышал на перстень и потёр его о плечо. — Богиня моя вдруг давить начала, палец, что ли, распух?
— Хватит глазеть, — штурман бесцеремонно отодвинул Вайса от перископа и, покрутив настройки, прильнул глазом к окуляру. — Может, вам ещё сонник поискать? Вы где должны быть по боевому расписанию?
Сигард брезгливо фыркнул:
— Ну ты вспомнил. Я, Рольф, хочу всё видеть из первого ряда, — он оглянулся на забитый центральный пост, — и не я один.
Всё, что ещё осталось от экипажа, собралось между двумя переборками центрального поста, ничуть не смущаясь, что мешают штурману работать. Хартманн недобро скрипнул зубами. Ещё не так давно за подобное обращение к унтер-офицеру рядового матроса стоило бы последнему суда, если не жизни. Однако сейчас это уже была другая команда.
— Рикен! — нашёл он глазами боцмана и угрюмо кивнул. — Взгляни.
Тонкая полоска рассвета тянулась между двух островов, словно хрупкая светлая нить, связывающая тусклые каменные глыбы. Бледные береговые линии едва угадывались за утренней дымкой, медленно поднимающейся над спокойной сонной водой. Полный штиль. Настолько полный, что круги от нырнувшей за рыбой чайки добежали до трубы перископа и, раздвоившись, спокойно укатились с глаз за корму.
— Редкая тишь, — согласился боцман. — Тебя что-то смущает?
— Наш единственный оставшийся угорь не электрический, а старый — парогазовый. След будет виден сразу же, стоит нам его выпустить. Вовремя заметив, могут и увернуться.
— Не успеют. Бить будем в упор, да и с чего бы им глазеть по сторонам? Война для них давно закончилась. Зато нам добивать их из орудия — одно удовольствие!
Штурман в сомнении скривился и снова прильнул к перископу. Солнце стремительно поднималось над горизонтом, освещая неподвижно застывшее море. Он развернулся всем телом вправо, в сторону острова, закрывающего материк. Оттуда должен появиться пароход. Обогнув россыпь мелких островков, судно могло возникнуть только из-за скалистой глыбы, поднявшейся из воды каменным частоколом. Дальше оставалось пройти пару-тройку миль мелководья, вплоть до моргающего маяка у входа в бухту. Над бухтой высились песчаные стены крепости гарнизона. Хартманн ещё раз навёл резкость на орудия в амбразурах округлых башен. Сомнений нет — калибр мелкий, скорее для защиты подступов к порту, чем для борьбы на дальних рубежах.
— Есть сигнал! — вдруг выкрикнул радист, оторвав штурмана от разглядывания крепости.
После этих слов Мюллер неловко вывалился из радиорубки, и Хартманну показалось, что с ним что-то не так. Глаза радиста не могли ни на чём сосредоточиться и блуждали по стенам скользящим невидящим взглядом. Наконец он разглядел в круге распахнутого люка озадаченный взгляд боцмана, уже недвусмысленно сжавшего кулак, и, хихикнув, козырнул, приложив руку к голове:
— Вышло! Судно вышло! Так и сказали — скоро будут.
Непослушные губы выдали Мюллера окончательно, и, догадавшись, что разоблачён, он поспешил спрятаться за дверью радиорубки. Однако Рикен уже нырнул в люк и успел схватить его за воротник. Вытащив радиста в проход, он заглянул под рацию и ничего не обнаружил. Тогда, быстро пошарив у радиста по карманам, боцман достал уже опустошённую ампулу морфия.
— Ах, ты!.. — он не нашёлся, что сказать. — Я же всё забрал!
— Значит, не всё, — ехидно произнёс Хартманн. — Оставь его, скажи лучше, кто будет забивать данные в торпеду?
— Ты!
Штурман задумчиво почесал подбородок:
— Не уверен, что так будет лучше. Со счётно-решающим прибором всегда работали командир или первый помощник. Они этому учились.
— Да мы выпустим её, считай, в упор! Как тут промазать?
— Не скажи. Я прикинул: почти семьсот метров, а ближе под водой не подойти — сядем на мель, — Хартманн смущённо отвёл взгляд. — Что тебе ещё сказать… я даже не знаю, что тебе сказать. Поверь, я бы мог попробовать, но торпеда у нас всего одна. Да что я говорю — конечно, я бы так и сделал, если бы не был уверен, что есть тот, кто сможет сделать лучше.
— Бауэр? Эта недобитая крыса не вылезет из своего угла.
— У него есть выбор? Разве что получить ещё одну пулю, но теперь не в зад, а в лоб.
— Хорошо, — согласился Рикен. — Пойдём его притащим. А вы, — обернулся он к экипажу, — чтобы все были готовы! Снаряды притащить к трапу, рулевым — по местам! Как только влепим пароходу в борт угря, на всплытие даю двадцать секунд, а дальше чтобы носились у меня, как ужаленные пчёлами! Стреляем, пока они не спускают шлюпки. Дальше — стоп! Экипаж садится в лодки и удирает, а мы на полном ходу на абордаж! Борт к борту! Делать всё быстро. Разбежались как тараканы по щелям, выгребли всё подчистую — и сразу назад. Самое ценное искать в трюме. Потом делайте что хотите, а сейчас чтобы ни один засранец не подвёл и не споткнулся! Жалеть не буду. Не хочешь рвать жилы — пошёл вон! Другим больше достанется! И никакой дури! — Рикен красноречиво посмотрел в глаза Тапперта. — Ни одного глотка пойла! — прошёлся он взглядом по лицам, скрытым в тёмных углах.
— От кого унюхаю — закусит собственными зубами!
И вдруг лицо боцмана перекосила злобная гримаса:
— Если бы вы знали, как мне осточертели ваши рожи!
Затем, успокаиваясь, он двинул квадратной челюстью и недовольно спросил:
— Кто видел, где Бауэр?
— В носовом. У него там матрац между торпедных труб, — подсказал Майер.
Рикен сгрёб со стола придавивший угол штурманской карты «Парабеллум» и нырнул в люк соседнего отсека. За ним вышел Хартманн. Дождавшись, когда боцман и штурман исчезнут, Олаф негромко произнёс, склонив голову и прикрывая рот ладонью:
— Скотина. Какое ему дело, что я в себя колю? Что за сволочная натура? Всюду ему нужно всунуть свою рожу. Рассказать бы ему, как на лодке Клауса Кёльнера произошла странная ситуация именно с боцманом, так ведь не поймёт же. А боцман там был редкое животное — с офицерами подхалим, с матросами сволочь. Как-то в его вахту сыграли воздушную тревогу. Вахта вниз, люк на стопор, а боцмана нет. И никто не видел, куда он делся. Нырнули, но уходить с места не стали. Решили переждать самолёт, потом всплыть и подобрать боцмана. Все знали, что плавал тот хорошо, и раз не успел, то пусть побарахтается, пока всё не утихнет. Но получилось как-то не так. Ремнём от бинокля боцман зацепился за антенну пеленгатора и всё это время пережидал самолёт под водой вместе с лодкой. Когда всплыли, он так и стоял на мостике, словно дальше нёс вахту, подвешенный за шею. Офицеры экипажа эксперимент проводили — как можно накинуть ремешок на круг антенны? Пришли к выводу, что никак, если только кто-то не помог. Кёльнер из вахты душу вытряс, но те стояли на своём: не видели, не знаем, когда мостик покидали, с боцманом всё было в порядке. Так на том всё и заглохло. Кёльнер дал сообщение на берег о несчастном случае, дабы не привлекать гестаповцев и не бросать тень на экипаж, а вахтенных потом по-тихому с лодки убрали. Как вскоре оказалось, тем на счастье: может, до сих пор живы, а Кёльнер точно рыб кормит.