…Полвека он жил, горел ненавистью, воевал и не проиграл ни одной битвы. Он приводил в ужас весь мир, был как исчадие, как пришелец из преисподней. «Ненастье идет! – люди кричали в страхе и прятали детей. Ненастье!» И гигантское пылевое облако катилось по земле, рыча, воя, потрясая мечами. И дождь стрел из луков изогнутых летел в цель.
И вдруг такое смирение: он подошел к Риму. К самому Риму. Он был готов взять Рим. А Рим, в свою очередь, готовился, поникнув головой, вынести ключи. Он подошел к Риму. И… повернул обратно. Что было причиной? Одни говорили, что к нему вышел Папа. И сказал ему что-то… Наедине. Или что в Рим пришла чума… Или… Ну нет, кто мог его убедить? Его, демона, владевшего миром, братоубийцу по имени Ненастье?! Дикого, необузданного, жадного, одержимого варвара.
На самом деле в тот раз Рим спасла женщина. Либитина, сестра императора.
Либитина все просчитала правильно: одиночество способствует размышлениям. Учитель их с братом, хромой старик Клаудиус, обучал своих воспитанников одинаково, в равной мере давая знания и девочке и мальчику. Либитина, хоть и была моложе на несколько лет, не отставала от брата, а подчас и лучше была в логике и арифметике. Брат завидовал. Чем старше они становились, тем больше он ненавидел сестру. И когда их отец император скоропостижно умер, именно он унаследовал золотую диадему императора и трон. С тех пор как он стал диктатором, мысль, что сестра наблюдает за ним, замечает все его ошибки и слабости и ждет удобного случая – так ему казалось, – чтобы убрать его с дороги и самой править империей, лишала сна и стала невыносимой. При ней он становился косноязычным, слабым и растерянным. И однажды, чувствуя за своей спиной дыхание умной, коварной, как ему казалось, и бесстрашной сестры своей, заручившись вялой поддержкой императорского окружения, нашел повод изгнать Либитину на окраину империи. Дескать, раз умная такая, а ну-ка наведи там порядок. И пока служанки ее, оплакивая судьбу госпожи, собирали необходимое для жизни в изгнании, Либитина прознала, что у ворот Рима стоит дикарь, всесильный и бестрепетный Ненастье, а брат ее бьется в истерике, не зная, что предпринять. Спасая свою жизнь и великую империю, что по праву должна была принадлежать именно ей, а не бездельнику и пропойце брату, она не колеблясь послала к Ненастью Клаудиуса, дала учителю коня и велела поторопиться. Клаудиус передал дикарю от Либитины письмо с предложением обменять Рим на… бессмертие. К письму было приложено древнее кольцо, что Либитина носила с детства, кольцо, имевшее великую ценность. Оно передавалось по женской линии из поколения в поколение из давних веков. И все фрески и скульптуры изображали Либитину, ее мать Клитию, ее бабку и других прапраженщин семьи, что были схожи не только яркими рыжими волосами и статными фигурами, с обязательным условием: у каждой на пальце должно было быть видно умышленно увеличенное художниками кольцо.
Клаудиус указал на тусклый камень, вправленный в кольцо, и спросил у Ненастья:
– Знаешь ли ты, что камень дышит? – спокойно так спросил Клаудиус и, не получив ответа, продолжил: – Только вздох его длится столетия. У этого камня – другое время. Камень наденешь на палец своей женщине, чтобы он не утратил сверхъестественной силы. Только женщина может наследовать это кольцо. Рядом с ней, со своей женщиной, и ты станешь бессмертен.
Что сказал дикарю мудрый Клаудиус дальше, доподлинно неизвестно. Но беседа длилась недолго. Тем не менее Ненастье, рассмотрев внимательно и с почтением камень в кольце, более для вида помедлив, развернул свои войска и ушел от стен Рима. К тому же причина для отхода была серьезная: войска его были истрепаны долгими переходами, раздорами среди воинов разных племен из-за добычи и жалованья и таким пугающим повальным недугом, как дизентерия, которую принимали за начало эпидемии чумы. Поверил ли Ненастье Либитине или воспользовался поводом, чтобы отвести войска, – кто знает, что думают варвары…
А Рим ликовал и осыпал Либитину лепестками роз, восхваляя теперь не только красоту будущей царицы Либитины, которая без единой капли крови остановила войну с варварами, но и мудрость ее, великодушие и щедрость. Брат Либитины скрепя сердце в благодарность за спасение империи устроил пир с фонтанами и танцовщиками. Поэты и музыканты слагали в честь Либитины оды и гимны, а богатые граждане подносили к ногам будущей императрицы заморские бесценные дары. Умная и проницательная Либитина пила только чистую воду и ела виноград, отказываясь от ярких изысканных блюд.
Безусловно, указ брата о ссылке был упразднен. Но и жизнь Либитины рядом с братом превратилась в тяжелое противостояние: подкуп охраны и рабынь, переодетый варваром гладиатор, чудом не заколовший царицу только потому, что верные люди предупредили ее, погибшая на глазах наперсница, поставленная пробовать еду и питье и пригубившая вино из кубка Либитины… Но Либитина всеми силами намеревалась выжить, во что бы то ни стало выжить. Чтобы, укрепив империю, рано или поздно вернуть свой фамильный перстень. Не для того она унаследовала древнее кольцо, дарящее бессмертие и благоденствие, чтобы так просто от него отказаться.
Не сказал мудрый Клаудиус Ненастью только одного – что женщина должна принять от него камень по доброй воле.
Глава девятнадцатаяСтоловое серебро
Когда ребята увлеченно копались в архиве отца Васыля, Сашка вдруг сказал:
– Ребят, тут вот какое дело, у дядьки моего день рождения. Не могу сказать, что он мне вместо отца… Опекун, в общем. Так вот, он предложил позвать моих друзей. Чтоб и молодежь была на ужине. У меня друзей мало. Да и такие, что к дядьке в дом не позовешь. Вы, – Сашка заржал, – самые приличные. Приходите, дядька хочет с вами познакомиться. Прямо настаивал. Приходите. Заодно и его коллекцию посмотрите. Вам будет интересно.
Сашка не признался Игнату и Маше, что когда-то одна такая попытка пригласить друзей закончилась скандалом. Дядька точно так же велел пригласить всех одноклассников на празднование Сашкиного шестнадцатилетия. Пришли всего трое Сашкиных приятелей, вяло поковырялись в редкой, невиданной ранее детьми еде, посидели часа полтора молча под свинцовым взглядом Корнеева, попросились идти домой. Дядя силился быть гостеприимным, натужно и пошло шутил, сам же и смеялся, а тетка Сашкина тихо приносила новые угощения и уносила почти полные тарелки, явно и боялась Корнеева, и тяготилась всей сложившейся ситуацией, что из семнадцати приглашенных пришло всего трое, да и те норовили уйти как можно быстрей. Глаза Корнеева постепенно наливались кровью и рот кривился в брезгливой усмешке, мол, ну что, Сашка, нет у тебя друзей, как выяснилось, нету! Ну уж потом он разбушевался, втайне признавая, что остальных детей не пустили из-за него, только из-за него. Втайне по-звериному чуя с уверенностью, от колдовской своей интуиции, что его люто ненавидят. Втайне радуясь, что его боятся! Кричал на жену, увядшую, сутулую, с поникшим взглядом, что все не так, оскорблял ее, отчего тетка плакала, но тихо, про себя, чтобы не раздражать мужа, орал на Сашку булькающим, «мокрым», хриплым прерывающимся голосом, какой бывает только у пьющих толстых, рыхлых людей.
Потом он привычно открыл бутылку персикового, отвратительно воняющего мылом ликера, стал пить, чмокая толстыми губами и мыча, наконец расслабился, подобрел и положил перед Сашкой подарок – отличный новенький импортный металлоискатель. И вот тогда, поздно вечером, Корнеев и сказал ему – больше некому было, – сказал ему все. О золоте. О богатстве. О свободе. О власти. И добавил:
– …и вот пусть тогда попробуют не прийти!
В тот злополучный день, слушая пьяные мудрствования отвратительного и чужого ему человека, Сашка дал себе слово, что когда-нибудь он уйдет из этого дома. Уйдет навсегда. И никогда больше не вернется. Уйдет. От страшного этого беса, от забитой, несчастной, измученной и, как потом оказалось, неизлечимо больной тетки.
Спустя год она не проснулась утром. И Сашка страдал оттого, что абсолютно ничего не чувствовал, когда ее провожали. Ничего. Кроме упрямого, все возрастающего желания – уйти из этого дома, бежать от него и никогда больше…
Первым потрясением был факт, что открыла им дверь бывшая соседка Маши тетя Катя, а в квартире обнаружился и принаряженный младший сын ее Варерик:
– О! Машка?! Ты как сюда попала? Ну заходи, раз пришла!.. А это кто?.. Стоп, знаю, это Игнат, Асин брат, – проявил неожиданную осведомленность Варерик.
Катерина тоже узнала Машу.
– Никак Ленкина девочка? У тебя мама – Лена? Худенькая такая, да? Учительша? А помнишь, мы рядом жили? В желтом доме. Помнишь?
Следом за тетей Катей и Варериком из боковой комнаты вышел сам именинник Корнеев.
– Ооо! – воскликнул он приветливо. – Молодежь пришла. Катерина, это друзья моего Александра. Наконец мой племянник попал в хорошую компанию образованных и культурных людей. Да, ребята? Ну что, знакомиться давайте по-настоящему. И гитару взяли! Молодцы. Проходите-проходите, дети. Только вас и ждем.
Появились и другие гости – две пары супругов: тихие, стеснительные, какие-то незаметные, линялые.
В суете все стыдливо рассаживались за пышно, по-царски накрытым столом. Сашка, отодвигая стулья, думал: «Это надо же, чтобы на семейное торжество некого было пригласить. Зазвал чужих ему людей. Урод…» – вяло размышлял он, рассаживая гостей. Маша с удивлением разглядывала разложенные как в музее, строго по этикету, невиданные, зеленого цвета с гранением бокалы, рюмки, салфетки льняные в кольцах того же металла, что и ножки у бокалов и рюмок, тщательно начищенное, явно несовременное, явно антикварное добротное столовое серебро у тоже непростых фарфоровых тарелок на подтарельниках. Игнат пихнул Машу ногой под столом, потому что та уже слишком откровенно уставилась на стол. Машка же, нахмурившись, разглядывала серебро и вдруг каким-то чутьем поняла, что знает, знает, откуда оно и чье.