Маша открыла глаза и села.
– Игнат! Там был твой отец. Там был Игорь Михайлович.
– Где?
Машка тяжело вздохнула, опять легла на траву и закрыла глаза:
– Не знаю.
Глава двадцать перваяСпецоперация
Корнеев не уставал и умел терпеливо ждать. Иногда, чтобы получить какую-нибудь древнюю безделицу, он мог поднять всю свою агентуру, всех резидентов и доносителей, отработать антикваров, коллекционеров и конечно же огромную армию черных археологов и старателей.
Как-то вечером Катерина, закончив работу на кухне, попросилась уйти пораньше. В храм, на службу.
– Чего это? Праздник, что ли, какой? Грехи идешь замаливать? – сипло кашляя, рассмеялся Корнеев.
Та, зардевшись, призналась, что очень хочется ей, что сегодня батюшка собирает сход, что будет потом служить всенощную. В тот храм, что рядом с крепостью. И «афганцы» его приедут. Будут молиться смиренно, чтобы храм, значит, сберечь для людей, а то ведь под музей или что отнять хотят…
– Что?! – бахнув стаканом по столу, взревел Корнеев.
– Но если нельзя, я не… я не пойду… зачем мне… Там ведь «афганцы» и весь город придет… – бормотала Катерина, суетливо вытирая со столика капли яичного ликера.
– Иди, – вдруг успокоился и присмирел Корнеев. – Иди, Катерина. Что это я… Конечно, иди. На вот тебе за старания. Премия это. Поняла?
– А как же. Поняла, поняла, Лексейсаныч.
Катерина цапнула купюру, быстро, ловко, по-крысиному сунула ее себе в вырез платья и пошла спиной к выходу из комнаты, не сводя глаз с Корнеева, на ходу снимая фартук.
– Значит, отец Васыль… Значит, так… – Корнеев выдвинул нижнюю челюсть и нашарил телефон: – Бустилат, оденься по-человечески, в храм пойдешь. В какой-какой… У крепости. Спросишь там батюшку кое о чем. И пешком иди. Чтобы машина там не маячила. Имей в виду, на всю ночь идешь. Ко мне зайди сначала на пару минут.
Корнеев повеселел и налил себе еще один стакан яркого, солнечного «Бейлиса», желтенького вкусненького ликерчика, ликерушки.
В десять часов утра, после того как следственно-оперативная группа прибыла по вызову «скорой помощи», появился и Корнеев. Он принялся обходить все помещения храма. И, забравшись по ступенькам чуть ли не на самую колокольню, он увидел незаметную дверь, откуда слышны были голоса.
– Здравствуйте, молодые люди, – приветливо поздоровался Корнеев, как будто никогда и не встречался с этой парой. – А вы что тут делаете?!
– Здравствуйте, – настороженно отозвалась Маша, закутанная в сотни одежек. – А нам отец Васыль разрешил, – предупреждая дальнейшие расспросы, добавила она, сначала узнав голос, а затем разглядев и самого коллекционера Корнеева.
Игнат, тоже одетый тепло, не по сезону, промолчал. На столике у окошка перед юношей лежала старая тетрадь, а девушка записывала старательно что-то под его диктовку.
– Вам придется отсюда уйти на время, – спокойно, даже тепло, стоя в дверном проеме, придерживая ручку двери на тугой пружине, сказал Корнеев, – в храме случилась трагедия. Все должны покинуть помещение.
– Трагедия? Какая трагедия?
– Умер отец Васыль.
– Как умер?! – Машка ахнула и плюхнулась на тот стул, с которого только что поднялась, и уставилась на Корнеева, его не видя. – Он ведь только что всенощную отслужил. Мы у него ключ взяли. Как это умер?!
– От сердечного приступа. Не с его сердцем всенощные служить, – без тени сочувствия отозвался Корнеев. – Вам придется уйти, – жестко повторил он, – все оставьте как есть. Ничего с собой не берите. Придется вам показать вашу сумку, барышня, – вполне доброжелательно обратился Корнеев к Маше.
– Как же умер?! Как?! Он же два часа назад… в восемь утра… еще жизнерадостный был, говорил, что ни за что храм не отдаст, что люди ему помогут. Он… Он нам чай сам принес. Мы разговаривали вчера. И куртку мне… Еще сказал, что матушка передала… потому что здесь холодно… и чтобы я закуталась… Не может быть! Ну не может быть! Пойдем узнаем. Это ошибка.
Пока Корнеев копался в сумке, Игнат помог оторопелой Маше снять куртку и размотать матушкин теплый платок. Корнеев, ничего нужного не найдя, вернул Маше сумку.
– До свиданья, молодые люди. Внизу вас опросят и отпустят домой.
– Как это «опросят»? Зачем? – возмутилась Маша.
Игнат, придерживая ее за плечи, спокойно сказал:
– Надо, Машенька, значит, надо.
После ответов на какие-то формальные вопросы Игнат и Маша, подавленные страшной этой трагической новостью и униженные обыском и допросом, вышли из храма, спустились к осадной башне, стоящей в двухстах метрах от крепости, откуда было видно и саму крепость, и мост, и храм, и уселись на большие камни – развалины башни.
– Кто же это? Как же так? – всхлипывала Машка. – Надо к матушке бежать. Побыть с ней. Пойдем?
Игнат обнял Машу за плечи:
– Там с ней рядом наверняка близкие люди, успокойся. Позже пойдем.
– А этот! Вор! Расшифровку предпоследней тетради забрал! – расстроенно посетовала Маша. – Сейчас кабинет опечатают, а там книги и тетради все…
– Ну, допустим, не все…
Машка уставилась на Игната, ожидая продолжения. А он похлопал себя по животу. Звук был довольно звонкий, как если бы хлопать по столу, накрытому клеенкой.
– Тетрадь? Как ты ухитрился?
– Ты так долго возилась с пуговицами старой куртки отца Васыля, а я так галантно с тебя ее снимал, что этому гэбисту надоело, он вообще еле терпел и не мог дождаться, чтобы мы покинули кабинет, стоял и ногами перебирал. Он ведь даже не спустился за нами вниз. Наверняка кинулся дневники смотреть.
– Украдет. Как вилки Мирочкины…
– И не сомневаюсь. Я же его еще со студенческих лет помню. Когда он приезжал в универ, Сашка сразу сникал. Вурдалак он, этот Корнеев, Машка. Бездушный. Бессовестный. Сашка однажды признался, что рядом с этим чуваком температура воздуха ниже, чем вокруг. Говорил, что, в машине если ехать, никакого кондиционера не нужно. А в его комнате – вообще холодильник. И еще… Он просил тебе не говорить, но сейчас, я думаю, можно. Только ты себя не вини. Сашка, наоборот, тебе благодарен, что хоть кто-то сказал его дядьке правду.
– Ну говори уже!
– После того злополучного дня рождения, когда ты… Когда мы… Ну, вилочки помнишь? Короче, Корнеев его избил. Саша несколько дней лежал.
– Это я виновата… – всплеснула руками Машка. – И отец Васыль умер! Господи, ну что это?! – беспомощно смотрела она на Игната.
– Вот я думаю, что гэбисту сейчас в храме делать? Говорит, что у отца Васыля не выдержало сердце. Умер своей смертью. Зачем тогда Корнеев тут? Что в таком случае он тут делает? Хотя одна версия есть.
– …?
– Маха, ты же видела у него в доме: он не просто коллекционер. Он повернут на антиквариате! Мне иногда кажется, что он убить может, что он душу заложит, если ему понадобится какая-нибудь там… чернильница шестнадцатого века.
– Или старый дневник.
– Или дневник. С указанием, где лежит эта самая условная чернильница.
– Или не чернильница… Ой, Игнат, смотри, кто это?
По направлению к музею, явно к Маше с Игнатом, решительно шел человек. Прищурившись, Игнат привстал:
– Так… Это по нашу душу. Тетради же пронумерованы. И записаны в каталог. Что делать? Куда ее деть?
Откуда-то из-за лестницы вдруг возникла девочка Макрина. Почти незнакомая им. Незнакомая настолько, что они даже не знали, умеет она говорить или нет, понимает их или нет.
Однажды, когда Игнат, Сашка, Маша и Лушка искали отца Васыля, им навстречу выбежала Макрина. Маша поманила ее, угостила яблоком и спросила:
– Не видела, где отец Васыль? Сказали, что в крепости где-то, а мы найти не можем…
Девочка обхватила двумя ладошками яблоко, надкусила его и поднесла его другим бочком к губам Маши, мол, кусай.
– На!
Маша откусила:
– Спасибо. Вкусно.
Макрина зарделась, разулыбалась и поднесла яблоко к губам Игната:
– На. Кусна.
Игнат, смеясь, принимая игру, тоже откусил кусочек:
– Мммм! Вкусно! Спасибо.
Девочка, пряча улыбку, с важной серьезностью, повертев яблоко, чтобы найти там необкусанный бочок, поднесла его к губам Сашки-старателя. Тот наотрез отказался. Крикнул раздраженно:
– Я не ем фрукты! – Добавил: – Не видишь, я курю.
Девочка занервничала. На глазах появились слезы. Она трясла перед Сашкиным лицом яблоком:
– Кусна! Кусна! На! Кусна!
И Маша потрогала ее за плечо:
– Давай-ка я. Я хочу еще кусочек. Вкусно.
Девочка с надеждой обернулась, рассмеялась облегченно, не вытирая вытекшую из глаза чистую, легкую слезу, и протянула яблоко Маше.
– Вкусно. И ты, – поднесла Маша яблоко к губам Макрины.
– Кусна.
Так они откусывали по очереди, повторяя «кусна». Один кусок Маша отдала Лушке, которая не сводила с яблока глаз.
Макрина опять засмеялась и присела рядом с Лушей на корточки. Ребенок и собака весело смотрели друг на друга. Собака подала Макрине лапу, но девочка не знала, что делать, тогда Лушка подошла к девочке совсем близко, аккуратно, бережно положила Макрине свою огромную голову на плечо и пропела:
– Айлавю.
Макрина обняла собаку за шею, и обе, прикрыв глаза, замерли. А тут и отец Васыль показался на дороге, ведущей от Турецкого моста к храму и дальше – в крепость.
– Какая замечательная компания тут собралась, – наклонясь, помогая Макрине встать, легко, привычно взял ее ладошку в свою руку. – Заждались. Пойдемте ко мне чай пить. Матушка пирог с капустой с утра пекла.
Макрина показала пальчиком вверх, на дом, стоящий у моста, и вежливо, старательно произнесла:
– Ма-ак’ина. Там. – И, кокетливо склонив головку, прелестно улыбнувшись, добавила: – Нада.
Сказала, подняла руку отца Васыля повыше и подсунула свою пшеничную кудрявую голову под его ладонь.
– Иди, моя квиточка. Иди с Богом, детонька, раз надо, – перекрестил ее отец Васыль.
Макрина побежала наверх, следом за ней ринулась было Лушка, но, оглянувшись на Машу, остановилась, села и долго смотрела девочке вслед.