Смотреть на них, на эту свору – сам такой же – но нет! Есть уже эта скала, никуда от неё… У них её нет, а у меня – есть!
И зацепить длинную, на танцполе, в чёрном. Домой привезти. Душ… там… фрукты, музыка. Встать голым у окна, руки раскинуть – огни! Пускай она на кровати, за спиной…
Москва огнями сияет, машины по Северянинскому ползут, фарами мигают. Прожектора светят – «девочка с мальчиком» руки вверх тянут. Москва! Приехал!
И выгнуться. Тело почувствовать. То тело – что замерзало в воде, что тащило на себе груз, что болело и чесалось.
Ненку эту вспомнить. Как хотел её…
И к этой повернуться. И рыкнуть – раком! За бедра взять и насаживать!
И понять наконец – не ты её… Это жизнь, в которую ты опять вклинился, взяла тебя за бёдра. И не верить в это. И кричать! И её крепче прижимать к себе от бессилия.
Ненка – сука! Что у меня в голове? Всё из-за неё. Разбередила.
Нет. Не усну. Точно.
Приподнялся, не вылезая из спальника, откинул полог палатки.
У костра сидит кто-то. Виталя!
Виталик сидел у костра, смотрел на угли – как малиновым сполохом по головешкам мечется жар, не находя себе места.
Надо бы ложиться… и надо Вадима дождаться – тот на реку зачем-то пошел. Сказал: пройтись надо. Что ему там делать?
Ненка эта… Она ведь ровесница моей старшей. Вот судьба… Эта – здесь, в лесу, в чуме, с умирающим дедом на руках, а моя – в Москве, в иняз поступать намылилась. До чего же всё хитро закручено в этом мире.
Как они там?
Всё! Закончилась свобода. Как только ясно стало, что через неделю выплывем, – сразу мысли о доме полезли. И ощущение такое, словно этот поход уже завершился, словно уже на вокзале, – поезда дождёмся и… домой.
Ну и ладно. Домой так домой. Всему своё время. А ведь хорошо съездили!
Только вот… засело и не отпускает.
Когда нас с Колькой к скале прижало…
Выкинуло Кольку из лодки, а я ведь даже не дёрнулся, руки не протянул. Упирался, лодку удерживал, чтобы не перевернуло. А если бы он не успел за верёвку схватиться?
Стал бы ему помогать – оба бы в воде были – обоих под скалу…
Вот и попробуй понять… Какие мысли в голове тогда крутились? Ничего не помню. На автомате. Растерялся? Струсил? Или всё правильно сделал?
С ребятами поговорить? Бессмысленно. Дважды в одну реку не входят. Вот и мучайся теперь сам, в одиночку.
Кольке-то хорошо. За него кто-то там наверху решил. Не дал права выбора.
Вадим шёл по берегу, по самой кромке, хрустели камушки под сапогами.
Шумела река – ровно, монотонно. Свежестью пахло, брызгами.
Ночь – не ночь, так – поздние сумерки. Полоса неба впереди лимонно-белая.
Возбуждение от прожитого дня, от выпитого спирта не проходило. Хотелось что-то сделать, что-то решить, понять… но немедленно. Действия хотелось, действия!
Жопа мира! Двадцатый век! Люди живут в лесу, на шкурах спят, одежду из шкур носят, пищу на костре готовят. Бред!
А если он умрёт? Как она? Одна останется? Родители у неё есть или родственники какие-нибудь?
И что? Всю оставшуюся жизнь оленей по тундре гонять?
Она же хорошая, красивая. Молодая совсем…
И вдруг как озарение. Даже остановился.
Надо её с собой взять! Она же не видела ничего!
А что? Кричим всё: надо жить не для себя, добро людям нести. Хватит словоблудия! Вот оно – то самое добро. Конкретный человек, конкретное доброе дело.
Он уже смутно представлял, видел, как они приедут в Москву, как она задохнётся от неуверенности и страха перед огромным каменным нагромождением зданий. Он будет рядом!
Он проведёт её по пёстрым улицам, мимо ярких и манящих витрин магазинов, мимо прилавков с фруктами и книгами. Они спустятся в метро, в эту подземную сеть, сплетённую из стальных рельсов, по которой снуют поезда. Люди, много людей – толпа, скопище – безучастных, чужих. И они вдвоём среди этой толпы, и она смотрит на него с надеждой… а он понимающе кивает – не волнуйся, не бойся ничего, я – рядом.
Смысл в этом есть! Не для себя… Вернее, не только для себя, но и для другого. Ему делаешь хорошо, и через это хорошо себя человеком почувствуешь. Не зря проживаешь, дело делаешь. Надо завтра с отцом поговорить.
И как ушатом холодной воды – опять отец! Без него – никуда. Ведь он будет решать, а тебе останется только покорно ждать этого решения.
Достало!
Сам-то я что-то могу? Решить что-нибудь могу сам?
Ни хрена ты не можешь. Нет у тебя ничего. А вот у него – есть.
Жильём может обеспечить, работу подобрать, деньгами помочь. А ты что можешь? Мечтать только? Планы строить?
Почему всё так? Ненавижу!
Присел на корточки, опустил руки – вода между пальцами – холодная, проворная – не поймать, не остановить.
Куда-то всё движется… река, жизнь… вот куда?
Этот день для них никак не заканчивался. А уже начинался следующий…
День седьмой
Утро незаметно выползло из ночных сумерек. По-пластунски прокралось туманом, запутавшимся между стволами деревьев. Всё заволокло молочно-белой мутью. И было тихо, словно заложило уши.
По реке неслись седые клочья, цепляясь подолом за воду, гонимые вниз течением. Другого берега не видно. Вот он, край земли – струящийся перед тобой поток воды – за ним – пустота!
Подняло всех рано. Только Колька отсыпался, не вылезал из палатки.
Дед всё так же был без сознания. На вопрос Виталия: «Ну, как?» – Андрей только покачал головой.
Вадим с Верой готовили завтрак. На костре закипала вода в котелке. Предполагалась манная каша. Чай заварен, греется на углях – рядом, но никто не подходит, не пьёт.
Расстелив брезент, Андрей перебирал лекарства, сортировал, что-то откладывал в сторону.
Виталий собирался на рыбалку. Вера рассказала, что напротив лагеря, на том берегу реки – с километр пройти всего – есть озеро – небольшое, но рыбное. Дед на это озеро плавал щуку бить. Мешок за раз привозил. Виталий возбудился. Перебирал блёсны, поводки, катушки с леской. Собирался обстоятельно, хотел уйти на целый день, сманивал с собой Вадима, но тот отказался.
Обычное утро… но какая-то маята висела в воздухе. Туман этот… Казалось, всё застыло, никуда не движется. И они застыли – с трудом передвигаются, бродят по лагерю, как снулые мухи.
Чум, умирающий дед, перевёрнутые нарты, яркие палатки, собаки, живущие своей жизнью на отшибе, – стали привычными и в то же время казались не совсем реальными, балансировали на грани сна и действительности.
– Завтрак! – Вадим стучал ложкой по миске. – Подгребайте! Виталий, поднимай Колю из палатки.
– Не надо меня поднимать. Сам встану.
Вылез Колька – хмурый и помятый. Буркнул что-то нечленораздельное вместо приветствия и побрёл к реке умываться.
Виталий спешил. Не терпелось! Хотелось поскорее вырваться из этой пустой суеты, хотелось покоя и одиночества. И ещё хотелось смотреть на поплавок и ни о чём не думать.
При чём тут поплавок?
Знал, что будет блеснить, никаких удочек, но перед глазами маячил этот чёртов поплавок, застывший в тёмной стоячей воде, переломанный отражением.
Пил чай обжигаясь. Не допил – отставил кружку – потом…
– Я ружьё возьму, вдруг что встретится?
– Бери, конечно. Не заблудишься? Плохо, что один идёшь. Давай хотя бы контрольный срок установим, чтобы нам не дёргаться. Когда тебя ждать обратно? – предложил Андрей.
– Так… к шести вернусь.
Вышли на берег – проводить. Хотелось посмотреть, как будет перегребать реку.
Оттолкнули лодку.
Заработал вёслами. Завихляла носом – бьёт течение.
– Виталя! – заорал Колька. – Не филонь! Греби тщательне́е!
Снесло, конечно. Пристал метрах в пятидесяти ниже по течению. Придётся потом лодку вверх вдоль берега на верёвке гнать.
Вылез, вытянул.
Достал рюкзак, ружьё и связку тонких хлыстов ивняка, что нарезал утром.
Махнул рукой. Попрощался.
Идти тяжело. Кочки сплошные, поросшие какой-то дрянью. Как сквозь низкий кустарник продираешься. Цепляется за ноги.
Чапыжник! – вспомнил название.
Перекрученные тридцатисантиметровые то ли берёзки, то ли ивы, стелются по кочкам, цепляются за каменистый склон. Основные цвета – серый и блёкло-зелёный. И россыпь ягод, крупных, жёлто-розовых – морошка. Срывал на ходу, кидал в рот, сплёвывая прилипшие листочки – чуть плесенью отдаёт, а вкусно! Надо на обратном пути набрать, ребят порадовать. Вот только во что? Термос же есть!
Низкие облака – повисшие в пустоте толстые белые столбы.
Плоско. Тундра.
Может, человек не должен жить на Севере? Нормальный человек…
Вот ненцы, чукчи… кто там ещё? Они могут. Они живут здесь сотни лет. Они не видели огромных дубов, сосен, берёз, устремлённых в небо. Не видели великолепные ковры весенних лугов. Не видели тёплые моря и белые пляжи с горячим песком. Они не знают, что это есть на свете. Им это не надо.
Как можно жить здесь, зная, что рядом вздымаются ввысь башни большого города, горят огни в окнах, сверкают витрины, проносятся машины, смеются красивые женщины в тонких облегающих платьях?
Оглянулся. Река исчезла. А прошёл-то всего метров двести. Во все стороны пологими низкими холмами простилалась тундра.
Воткнул первый хлыст – ориентир – его издалека будет видно. Это он у отца научился, когда на болотах охотились. Конечно, есть компас, можно и по солнцу определиться, но куда надёжнее зарубки на деревьях или вот такие хлысты.
Озеро открылось неожиданно. Шёл, шёл – тундра вокруг. А сделал ещё шаг – вот оно – озеро! Не ожидал, что такое большое, думал – так себе… лужа. Разлеглось в заболоченной низине – берега плоские, только с одного края кусты клочьями.
Замер и сразу присел.
Утки? Нет! Гуси! Два! Здоровые! Недалеко от берега.
Сидя на корточках, рвал заполошно с плеч лямки рюкзака. Стаскивал мешавший плащ. Пока копошился, стало жарко – струйки пота по спине.
Аккуратно, медленно поднял хлыст, воткнул рядом с рюкзаком.