ем девчонка ещё.
Обернулась. Смотрит на него снизу-вверх. Рот кривится. Трёт по-детски кулачком один глаз. И капля под носом. Жалко её – сил нет.
– Жгут! – всхлипывает, выдавливает из себя слова на выдохе. – Они там… как они? Деда! Папа твой, Николай! Как?
Причитает. Говорит про них, словно они ещё живые.
И снова окатило тревогой, страхом. Ещё минуту назад она смеялась, кормила с руки ягодами. Разом другая жизнь наступила – тёмная и безысходная. Какая из них настоящая? Выть захотелось от бессилия.
Присел рядом на корточки, обнял за плечи. И она – к нему, сразу, ждала – развернулась, обхватила, уткнулась лицом в плечо, всхлипывает горестно, дрожит под рукой – плачет, не может остановиться.
Зашептал, стараясь успокоить – чуть губами уха касается, дышит горячо: «Вера! Ну не надо. Перестань. Нельзя сейчас об этом думать. Мы с ума сойдём, если будем думать об этом. Мы ничего не можем сделать, поэтому и думать не будем. Нет их. Никого нет. Есть только мы с тобой. Мы с тобой – вместе! Это главное. Ну не плачь, пожалуйста!»
Обнял крепче. Прижалась. Затихла. Только плечи ещё вздрагивают.
Вадим продолжал говорить всё, что приходило на ум, боялся остановиться: «Это даже хорошо, что они лагерь подожгли. Спешат. Значит, уходить собрались. Они там сейчас… А мы – здесь. Значит, они сюда не придут. А мы… Мы сейчас мох ещё нарвём, ягод насобираем. Не замёрзнем! Такой пир в нашей пещере устроим!»
Оторвалась от него, отодвинулась.
– Да? – старается улыбнуться, а губы ещё подрагивают, и щёки мокрые от слёз блестят.
– Да! Да! Вставай! Пойдём! Не смотри туда, не надо.
Через час начал накрапывать дождь. Клубы дыма всё ещё вставали над лесом.
Вера собирала ягоды, поглядывала на Вадима – тот как заведённый обдирал с камней мох, набивал мешки.
С первыми каплями дождя погнала его вниз, укрыться под камень. Не хотел уходить, вошёл в раж – всё ему казалось, что надо ещё чуть-чуть…
Убедила. Нельзя промокнуть. В мокрой одежде ночью замёрзнешь. Никакой мох не поможет, не согреешься. Втолковывала ему: «Изменилось всё. Понимаешь, Вадим? Опасливым надо стать, осторожным. Следить за собой – не промокнуть, ноги не стереть. Болеть нельзя! По камням идёшь – смотри, куда ногу ставишь. Не дай Бог перелом. Что делать? Ничего нет – ни еды, ни лекарств. Даже костёр не разжечь».
Забились под камень.
Им везло – камень прикрывал от дождя. Сидели на груде мха, смотрели сквозь тюлевую занавеску мелкой мороси на размытый клочок тундры далеко внизу, остальное тонуло в сером. Звуки исчезли, тишина ватой забила уши. Лишь где-то сбоку капли равномерно бились о камень.
И было тепло – относительно тепло – для северного лета. Не мёрзли.
Сразу после того как оделись, наступило лёгкое отчуждение, словно отодвинулись друг от друга. И сейчас сидели молча, смотрели на дождь, каждый думал о своём.
Вера пыталась восстановить ход событий. Считала выстрелы. Она уже не старалась понять – почему? А вот кто? Если это ненцы… их бы не выпустили из лагеря и, уж тем более, не позволили бы бегать по лесу – давно нашли бы. Нет, не наши. Тогда кто?
Вадим думал обо всём сразу. Об отце, лежащем с чёрной дырой вместо глаза, которого уже нет, кому уже никогда не сможешь предъявить свои запоздалые претензии, что-то объяснить, доказать… О маме. Вот как? Просто войти и с порога сказать: «Отца больше нет»? Или: «Андрея убили». А может, завести бодягу о трагическом стечении обстоятельств? Наверное, нельзя сразу в лоб? Надо подготовить…
Спиннинг Виталия! Ведь он забрал его с собой, когда утопили лодку. Подумаешь, не было ни крючка, ни блесны. Катушка с леской зато была! Что-нибудь придумали бы. Рыбу можно наловить. Забыл его там, в лесу, где ночевали. Идиот!
Представил сковородку, стоящую на подёрнутых жаром углях, шипение масла, рыбные ломти жмутся один к другому, кожа прожарена в золотисто-красную корочку.
Рот наполнился слюной. Сплюнул – длинно, тягуче. Есть хотелось.
Ягоды – это хорошо, это хоть что-то… но разве ими наешься?
И она сейчас… Чуть скосил глаза. Сидит рядом. Коленки обхватила. Кто она? Девчонка какая-то… Волосы чёрные, жёсткие. Подбородком в колени. Почему она здесь? Почему он рядом? Откуда это всё вокруг? Зачем?
Костёр! Костёр нужен.
– Вадим, как они стрелять стали? – нарушила молчание Вера.
– Не понял… Что значит, как стали стрелять?
– Я в чуме была. Как? Что ты видел?
– Ааа… Первый выстрел – он какой-то дальний был, на реке где-то, за деревьями. Собаки залаяли и туда метнулись. Следом ещё один выстрел. По собаке, наверное, – она завизжала, скулила очень.
Замолчал. Вера не торопила.
– Мы ничего не понимали. Только смотрели в ту сторону. Отец встал. Тут его…
А дальше я плохо помню. По-моему, ещё стреляли. В костёр попали. Тут ты меня повалила. Побежали. А, что?
Вера сидела, задумчиво пересыпая комочки мха из одной ладошки в другую. Медленно, аккуратно. Старалась, чтобы не упали на землю.
– Я думаю… первый выстрел по лодке был. Товарищ ваш возвращался, подплыл. Его заметили. Или он их заметил. Они следили, наверное. Поэтому и не стреляли по лагерю сразу. И лодку мы его на этом берегу нашли.
– Но зачем? Почему?
– Не знаю.
Знаю! Вернее, догадываюсь. Только не виноваты мы с дедой. Нельзя ему пока говорить. Но это точно не наши!
– Вера! Почему мы не можем лагерь сверху, по тундре, обойти, а дальше уже вниз по реке? Мы широкую дугу заложим, нас не заметят. Что мы здесь высиживаем? Сейчас темно станет – самое время.
Посмотрела на него, вздохнула. Знала, что придётся объяснять, убеждать. Вот только не знала, как воспримет. Заговорила медленно, старалась, чтобы одно за другое цеплялось.
– Смотри… Нельзя…
Еды нет, костра нет. Голодные. Ночью холодно. Два дня не ели. Завтра уже ослабеем, идти не захочется. Когда холодно – силы быстро уходят.
Путь – сто километров. Тундра. В день – двадцать километров – это хорошо. Но это когда сытый. Голодному не пройти. Дальше тайга начнётся. Троп нет. Хорошо, если десять километров в день проходить получится. Это если голодать не будем. Ягоды, грибы – сил мало дают.
– Сколько дней идти? – не выдержав, спросил Вадим.
Вера задумалась, зашевелила губами.
– Двадцать. Но можем не дойти.
Ещё… Они внизу ждать будут. Мы – их видели. Не выпустят. Двое почему уплыли? Думают, мы по реке пошли. Боятся, что уйдём далеко. Упустить нас боятся.
– Пугаешь? – произнёс недоверчиво.
– Не пугаю, Вадим. Это лес…
– Как же тогда?
Он не ожидал такого поворота. Казалось, всё ясно – надо идти туда, где люди. Основная опасность – это те, которые по ним стреляют. Обойти, обмануть их – и вот она, прямая дорога домой.
– Здесь ждать будем. Они уйдут со становища. Уйдут! Пусть сожгли! Мы искать будем. Нож, топор. Пускай без рукояток, обгоревшие. Шкуры. Нам всё сейчас нужно.
Не стала ему говорить, не хотелось обнадёживать. У них с дедом возле лагеря был устроен схрон – грубо сколоченный ящик, закреплённый на дереве, в котором прятали от мелких грызунов продукты. Наши – найдут сразу, знают, что все так делают – надеяться нечего. А вот если пришлые, могут и не знать. Ведь там и спички есть!
– Ну хорошо. Соберём оставшееся барахло, а дальше?
– Они нас внизу на реке будут ждать. Мы по этой реке не пойдём. По другой реке выходить будем.
Вадим удивлённо посмотрел на Веру – что она городит?
– Реку переплывём. На другой берег. Водораздел перейдём – два дня по тундре и выйдем к Вонге. Это река, по которой вы плыть хотели. Там они нас ждать не будут.
– А получится?
Вадим уже как-то свыкся с рекой. Вдоль неё – вся жизнь последних дней. Плохая ли, хорошая… но всё связано с этой рекой. Уходить от неё? И как-то сразу неуютно, тревожно стало, словно в другой мир предстояло шагнуть.
Вера отвернулась и пожала плечами.
– Становище подожгли. Мы дым видим. Подумаем, что ушли… Выйдем. Убьют. Так?
– Может, и так…
– Они не могут ждать долго. Не знают, что мы здесь. А если мы уже вниз по реке идём? Значит, надо нас там ждать. Уходить им надо.
Вадим! Так? Что молчишь?
– Вроде ты всё правильно говоришь…
– Тогда… Завтра здесь. Смотрим. Ждём. А послезавтра пойдём в лагерь. Так?
Сейчас ей было важно, чтобы он не только согласился, нужно было, чтобы почувствовал – этот план они придумали вместе. Дальше она сыграет на его честолюбии, попробует убедить, что этот план принадлежит только ему. Он его придумал! Мужчине – это важно. Она поняла давно. Мужчины и женщины – они разные. Мужчине надо быть главным. И он обязательно захочет, как только немного придёт в себя. Пусть будет! Не важно… Важно, чтобы всё делалось правильно.
– Вадим, встань, пожалуйста. Я мох разгребу. Давай ляжем?
Вера сделала лежанку – прямоугольник из толстого слоя мха. Не поленилась, принесла камни и обложила по краям, чтобы мох не расползался в разные стороны, когда вертеться во сне будут.
Оглянулась.
Не смотрит.
Провела рукой между ног, поднесла ладонь к лицу. Очень хотелось помыться, но к реке спускаться опасно. Легла так. Свернулась калачиком, на колени сокуй натянула. Затихла.
Вадим так и сидел у неё в ногах, не ложился, смотрел на дождь, на серость – как она, постепенно сгущаясь, превращается в темноту.
Думал только об одном – у него за спиной лежала девушка – сейчас он ляжет рядом, почувствует горячее тело, округлость бедра, маленькую грудь, уходящую в бесконечность промежности вершину тёмного треугольника внизу живота.
Надо только лечь рядом, прижать её к себе. О том, что дальше, он не думал. Только лечь, только обнять, прижать! Самому прижаться! Тесно, тесно. Зарыться лицом в её волосы. Ощутить грудью, животом, бёдрами изгиб её тела. Задохнуться от нежности.
Медлил. Сидел, смотрел на дождь, слушал перестук капель. Не оборачивался.
Не хотел себе признаться, что боится.
Девятнадцать лет, второй курс института за плечами, а что он знает о женщинах? Какие они? Как надо?