Повернулся спиной к реке, навалился всем телом и потащил. Медленно, шаг за шагом. Ног не чувствовал совсем – это и хорошо – не важно, как на камни наступаешь – не больно. Тащил, тащил…
Вдруг пошло легко – один шаг, другой. Обернулся.
Стволы, ощетинившись ветками, уже совсем возле отмели. Вера встала на ноги – по пояс в воде – пихает их, помогает ему подогнать к берегу.
Ещё чуть-чуть. Два метра, три. Всё! Встали. Тянет, а сдвинуть не может.
Бросил верёвку. Опустился на землю. Сидел, дрожал от холода и глупо улыбался – смотри-ка, перебрались. Получилось!
Вера отвязывала вещи, носила на берег. Спешила.
Вадим, оскальзываясь на камнях, подошёл – ноги не слушались.
– Ну вот видишь? Всё получилось!
– В-в-верёвку отрежь. Но-о-ож в мешке, сверху, – трясёт от холода так, что говорить не может.
Смотреть на неё страшно. Лицо белое, застывшее, словно мелом измазано, показалось, что даже глаза побелели. И только губы чёрно-фиолетовые шевелятся.
– Спихни в реку. По одному.
Перетаскивал на берег сучья. Кромсал ножом верёвки. Матерясь отпихивал стволы. В голове металось – надо скорее на берег! Одеться!
Всё опять мгновенно поменялось. Правила игры поменялись. Ещё пять минут назад холод был второстепенным. Надо было тянуть, тащить, не отпускать. Сейчас про это забыли, переправа стремительно становилась прошлым. Навалилось настоящее – холод! И ни о чём другом думать было невозможно.
Вера стояла голая на валуне и выжимала трусы. Вокруг разбросаны вещи.
Проходя мимо, где-то на краю сознания, отметилось – какая белая… только треугольник чёрный между ног… не стесняется – но не тронуло, не вызвало никаких эмоций.
Молча, судорожно напяливали на себя одежду. Заметил, что Вера надела свитер задом наперёд. Плевать! Сам никак не мог попасть в рукава энцефалитки.
– Костёр, – выдавил из себя. – Спички не промокли?
– Нет! Не нужно костёр. Собирай вещи!
– Почему нет? С ума сошла? Околеем!
Складывала сучья в ровную кучу, перевязала верёвкой.
– Вадим! Не стой! Бери вещи. Бежим!
– Куда? Зачем?
Не слушала. Взвалила вязанку дров на спину, согнулась, побежала.
Чертыхаясь, подхватил мешок с барахлом и тюк с тряпьём, побежал следом.
Бегом это можно было назвать лишь условно – семенили – мешали вещи, да и попробуй бежать по чапыжнику.
Вера упала, не пробежав и двадцати метров, зацепилась ногой за стелющийся кустарник, отлетела вязанка с сучьями в сторону. Вадим не успел подойти, помочь. Поднялась сама. Даже не оглянулась. Вязанку – на плечи, и пошла быстрым шагом дальше.
Упрямая.
Вадим тоже перешёл на шаг. Спешил. Хотел догнать её.
Вдруг понял, что не идёт, а ковыляет. В организме происходило что-то странное – почти согрелся, именно – почти, потому что тело воспринималось сейчас фрагментарно. Руки – кисти – не чувствовал совсем – ледяные, пальцы скрючены, с трудом ухватывают поклажу, которая постоянно выскальзывает, приходится перехватывать. И ноги ниже колен – это сплошная боль – то тупая, то вдруг резкая, заставляющая с трудом делать каждый шаг. А всё остальное – вроде ничего… согрелось.
Оглянулся. Прошли-то всего ничего, а река уже пропала, словно и не было её никогда. Только лес вдалеке виднеется. А впереди, насколько можно окинуть взглядом, пологие холмы тундры. Тоскливо стало, безысходно до дрожи. Он опять увидел себя со стороны – бредут две фигурки по необозримому пустому пространству – куда, зачем? Затерялись… Что с ними будет?
Вера стала забирать в сторону. Прошла ещё немного и остановилась. Рядом с ней – тонкий прут в землю воткнут. Присмотрелся – вон ещё один вдалеке. И ещё один, с той стороны, где река. Чёрточки, едва заметные на фоне неба.
– Вера, что за палки?
– Вешки. Путь метили.
– Может, эти?
– Не знаю. Не наши. Кто заблудиться боялся.
Выдернула из земли прут, отбросила в сторону.
Озеро открылось неожиданно. Лежало в низине, словно пряталось. Стылая свинцовая вода замерла без движения. Берега топкие, с одного края поросшие низким кустарником.
Хмурое озеро, даже солнце его не веселило.
Он не спрашивал, сколько ещё идти, почему она не хочет развести костёр, обогреться. Просто ковылял следом. Каждый шаг – боль в ногах. И ещё – хотелось есть. Подташнивало от голода. Упрямо шёл следом. Терпел. Даже не злился на неё за то, что ничего не объясняла, а просто вела за собой, как щенка на привязи. Сил злиться не осталось.
Обогнули озеро, обходя топкий берег, подошли к краю, поросшему клочками низкого кустарника.
Вера сбросила с плеч вязанку. Здесь было повыше и посуше. Выпрямилась. Смотрела, как он подходит.
Да… Тяжеловато нам придётся. Еле идёт. А ведь это только начало. Как с ним дальше?
Помогла снять с плеча мешок с барахлом.
Сразу сел на землю.
Ушла куда-то, испарилась радость от того, что смогли переправиться. Одолели эту чёртову реку. И сделали это вдвоём, помогая друг другу. Остались только усталость и боль.
– Вадим! Можем здесь остановиться. Костер разведём, поедим. Переночевать здесь можно. Кусты. Дальше – голая тундра.
– Хорошо. А что тебя смущает? – спросил устало.
Разговаривать не хотелось. Хотелось закрыть глаза и лечь. Ждать, когда она разведёт костёр, и тогда подползти ближе к теплу. Засунуть ноги прямо в огонь.
Что меня смущает?! Ребёнок малый. Тундра голая. Дров нет. Еды нет. О чём он думает? Живёт от одного дня до другого – словно его за руку по мостику переводят. Ладно… Что я завелась? Ему вон как тяжело пришлось. Ведь вытащил меня. Вытащил! У него, наверное, просто такая защитная реакция – не думать о том, что дальше.
На самом деле ей и самой не хотелось идти дальше, но – надо! Понимала, что лучше идти.
– Даже если завтра рано выйдем… до леса можем не дойти. Сил не хватит. Тогда ночевать придётся в тундре. Костра нет. Дрова только на сегодня. Замёрзнем. Может, пойдём? Ещё немного? Пока светло. И на ночь дрова у нас будут. Ты как?
– Вера! Если честно… я бы здесь остался. Ноги очень болят, не согреются никак. Лучше завтра, пораньше, со свежими силами…
– Хорошо.
Развязала тюк с тряпьём, достала одеяло – развернула, рассматривает, щупает.
– Только с края подмокло. Шкуры мокрые. Ничего. Высушу.
На! – накинула ему одеяло на плечи. – Закройся. Сейчас костёр. Я быстро.
Лёг, завернулся с головой. Одеяло душно пахло костром и потом. Закрыл глаза.
Слышал, как начали потрескивать сучья на огне, но сил подняться, переползти ближе к огню не было.
– Вадим! Вадим, не спи! Показывай ноги. Что у тебя?
Сел со стоном.
Горел костерок – небольшой, слабый. Сбоку – котелок с водой. Шкуры развешаны на колышках – сушатся. И верин балахон здесь же.
Дым бесится, хочет в небо, бьётся о шкуры – не пускают.
Сама она – босиком, в свитере и трусах – тормошит его, не даёт провалиться в тёмное забытьё. И словно не было никакой переправы, не замерзала она насмерть в холодной воде. Даже завидно стало. Она – может, а он вот раскис.
Помогает стянуть сапог. Левый. Носок мокрый насквозь.
Почему? Непонятно. Вроде сапоги сухие были.
Положила ступню на колени, рассматривает. Ссадина возле большого пальца. Болезненно, но не страшно. Эх, был бы йод или зелёнка…
Взялась за второй сапог, потянула. Изогнулся Вадим, застонал. Стала тянуть медленнее. Носок скатывала уже совсем аккуратно.
С этой ногой хуже. Несколько мелких ссадин на ступне – не страшно. Но ноготь на среднем пальце оторван, съехал куда-то вбок, врезался в кожу между пальцами. Мясо голое наружу. И всё запёкшейся кровью запятнано.
Это когда он по камням тащил. Бедный! А я на него ругаюсь. Хорошо, что никуда не пошли…
– Сейчас, Вадим. Сейчас!
Метнулась к мешку, зашарила. Не может найти. Перевернула, высыпала содержимое на землю. Крышка от чайника в руках.
К костру. Вода как раз закипела. Сполоснула крышку, выплеснула. Налила снова, поставила в сторону остужаться.
– Ты грей ноги у огня, грей!
Отошла от костра. На корточки, на колени, ползает, ищет что-то.
Листочки какие-то принесла, ссыпала в плошку с водой.
– Сейчас, промоем, перевяжем. Хорошо будет. Только… Вадим, ноготь оторвать надо. Ты са́ма или я? Больно не будет – еле держится.
– Сам!
На перевязку пошла узкая тряпица, оторванная от Вериной майки. Носки – тёплые, высушенные у костра. Согрелись наконец ноги.
Вера сварила гречку – упустила, получилась сухой. Запивали кипятком, заправленным какими-то листьями – почему-то возникала ассоциация со вкусом половой тряпки, хотя… кто его знает, какой у этой половой тряпки вкус? Не до вкуса, не до изысков. Организм требовал еды – любой! Лишь бы притупилось чувство голода. И – сахар! При виде куска сахара рот непроизвольно наполнялся слюной. Организм требовал сладкого, вожделел сладкого. Ещё и ещё!
А вот Вера понимала, что еда на исходе. Два, ну от силы три дня они продержатся на оставшихся скудных запасах. Дальше – голод. Поэтому режим строгой экономии. Главное, до леса добраться – там грибы. На грибах да на ягодах продержаться можно. Остатки крупы и муки – на крайний случай. И, главное, – не жалеть ни себя, ни его.
Костерок прогорел, оставив на земле чёрную отметину с неряшливо разбросанными угольками, подёрнутыми пеплом. Солнце стояло ещё высоко над горизонтом, заливая тундру белёсым светом.
Прижавшись друг к другу, на земле, на расстеленных шкурах спали двое, завернувшись в одно одеяло. И не мешал им солнечный свет. Не слышали, как на озеро опустилась утка, ныряла, выискивая что-то в прибрежной траве, а потом улетела. Не чувствовали, как комары садятся на лицо, – лишь изредка сдавленно стонали и судорожно проводили рукой, отгоняя, – не просыпались.
День шестой
Луна ущербным белым пятном отражалась в чёрной воде озера. Всё пропитано стылой сумрачной сыростью.
Выспались. Решили выходить сейчас, не ждать, когда потеплеет.