Они пришли в посёлок около часа назад. До аэропорта не долетели. Вертолётчики посадили борт на лесной поляне, у края дороги. Это заняло не больше минуты. Махнули на прощание рукой. Борт ушёл, и они пошли…
Вадима тревожило чувство нереальности происходящего – слишком простым и быстрым было перемещение в пространстве. Ещё совсем недавно тянулись выматывающие, казалось, бесконечные дни, и каждый вмещал считаные километры пути, и вот – всего несколько часов полёта поглотили сотни километров – они в другом мире! Здесь даже погода другая. Тепло. Солнце. Синее небо. И хвоей, смолой по-летнему пахнет.
Посёлок открылся, как на картинке – дома, дома, улицы… на берегу реки, широкой блестящей лентой исчезающей за солнечным горизонтом.
Магазин! Мутное стекло окон, скрипящая дверь. Хлеб, крупы, сахар и худая продавщица с посеревшим от злобы лицом за пустым прилавком. Но сбоку! У неё за спиной – пирамида из железных банок. Яркие наклейки брызжут цветом, притягивают взгляд – не оторваться. Компот! Консервированные персики! Оторопь, и слюна наполняет рот.
Не обсуждали. Не отрывая взгляда от банок, Вера выуживала из кармана мелочь и две рублёвые бумажки, которые ей сунули перед вылетом.
Сидели на высоком берегу реки. За спиной, по краю обрыва, разбросаны низкие почерневшие бани, вросшие в землю. Крутой склон, заросший травой, прорезают тропинки, сбегающие к воде. За изгибом реки, на противоположном берегу, широким зелёным полем легла заливная пойма. Вдали чернеет стена леса. Пусто, широко, просторно, открыто.
Вадим ножом с обмотанной верёвкой рукояткой вскрыл банку. Подцепил на остриё жёлтую, сочащуюся сладостью, дольку персика. Протянул Вере.
Это было здорово! Вкусно! Бездумно! Солнце, обрыв, река внизу, сладкий сок, текущий по подбородку, липкие пальцы.
Вера оставила его там, на берегу, лежащим на спине, подставившего лицо солнцу – рядом поблёскивает пустая банка из-под компота – а сама пошла в посёлок.
Завернула в проулок между домами.
Здесь, на окраине посёлка, у самого берега, крутым обрывом сползающего к воде, жила семья Будулая.
Они с дедом как-то заходили, даже ночевали у него один раз.
Будулай – прозвище, его все здесь так зовут. Под сорок. Худой и жилистый. Лицо – сплошная морщина, и чёрные волосы сединой припорошены. Молчит всё время, а в глазах тоска плещется.
Будулай осел в Пинеге лет десять назад. Дом-развалюху купить сумел, и всё. Дальше у него не заладилось – работы нет, денег нет, дети оборваны. Но возвращаться к кочевой жизни не хочет. Говорит, хватит жить по-дедовски, прошло это время. Но глядя на него, на грязных босоногих детей, на хмурую жену, что всё время копалась в каком-то тряпичном хламе, Вере казалось, что куда лучше в тундре с оленями, чем, как они, с людьми в посёлке.
Дело к вечеру, надо было где-то переночевать, а других знакомых у Веры в Пинеге не было.
Медленно садилось солнце. Пахло пылью. Дома отбрасывали широкие тени.
Навстречу шёл человек. Солнце светило ему в спину, поэтому казался чёрным. Шёл не спеша, и что-то было знакомое в том, как он чуть подволакивает ногу.
Ванька Ухо! Сознание затопил детский страх. Она снова стала маленькой девочкой. А он приближался. И надо было скорее стать незаметной, опустить глаза, не смотреть ни в коем случае. Тогда, может быть, пройдёт мимо, не тронет, не ударит, не сделает стыдно и больно. Бежать!
Оглянулась. Проулок был пустым. Только они, двое.
Остановилась. Смотрит исподлобья. Ждёт, когда приблизится. Отступил страх. Не дети уже…
– Здорово, шалавая! Вот и свиделись.
Стал он меньше ростом, что ли? Хотя нет… В плечах раздался, волосы отпустил. Нас-то в интернате почти наголо стригли. А ухо всё равно торчит.
Ванька стоял, широко расставив ноги, словно старался задержать, не дать пройти. Крепкий, коренастый, руки в карманах вытертой до белизны лётной короткой кожанки – распахнута, и рубаха под ней серая – ворот тоже нараспашку.
Взглядом обжигает. Бешеный взгляд всё тот же.
– Ну чего молчишь? Испугалась? Давай присядем, что ли… – махнул рукой в сторону брёвен, лежащих вдоль забора.
Вера присела. Ванька остался стоять. Смотрел на неё сверху вниз, ухмылялся.
– Сколько не виделись? – Достал пачку сигарет. Прикуривал, зажав спичечный коробок в горсти.
– Я думала, ты сидишь… Тебе дорога в тюрьму была, – сама удивилась, как спокойно сказала.
– Ха! Что я, дурак, что ли, зону топтать. Хотя… Ты права. Повезло просто. Год условно за хулиганку дали. Повезло… Зато всё понял.
Присел на бревно рядом.
– Сама-то где пропадала?
– С дедой.
– Олешек пасла?
– Пасла. А сам?
– В аэропорту работаю. А что? Место хорошее. Если себя правильно вести, не зарываться по жадности, деньгу поднять можно.
Затянулся, отшвырнул окурок.
– Наших кого видела?
– Ты что же, варнак, огонь раскидываешь?
Вера и не заметила, как из калитки вышла древняя бабка. Стоит, на палку опирается.
– Умолкни, старая! Дом спалю! – Ванька зло ощерился в её сторону. – Иди отсюда. Скройся! Видишь, люди разговаривают.
Бабка молча смотрела на него.
– Иди, иди, старая.
Повернулась. Поковыляла вдоль забора.
– За что ты её так?
– А чтобы херню не порола. Им бы только языком почесать. А ты добренькая, что ли?
Не ответила. В голове вязким комом ворочалось: «Ванька – аэропорт – Вадим – Архангельск». Связалось воедино. Вот он, шанс! Аж дух перехватило от надежды, что всё может просто решиться.
– Мне человека надо в Архангельск отправить, можешь помочь?
– Какие проблемы? Иди в кассы, покупай билет и лети. Билеты пока есть.
Вера молчала.
– Что, денег нет?
Кивнула.
– Икра? Рыба?
– Нет. И занять не у кого. Документов нет. Никаких.
Ванька присвистнул. Смотрел на Веру с интересом.
– Да… Ну, мать, ты даёшь. Что за человечек-то такой?
– Можешь помочь или нет?
Смотрела на Ваньку. Тот ухмылялся.
– Вера!
Смотри-ка, имя помнит…
– Если очень захотеть, то всё сделать можно. Вот только как сделать, чтобы я захотел?
– Я – серьёзно.
– И я – серьёзно. Рассказывай! Вдруг ты меня в какую уголовку втянешь? Может, он беглый?
– Какой беглый! – Вера вздохнула. – Молодой парень, как мы. Москвич. В походе был с друзьями. Отстал, заблудился. Прибился к нам с дедой. Денег нет, документов нет. Сюда привезла. Как дальше?
– А чего он с домом не свяжется? Вышлют деньги.
– Нельзя. Не вышлют.
– Ох, Верка! Темнишь ты. Хахалька московского подцепила? Женат, что ли? Так? А чего краснеешь? Ну, ты молодец! А чего с ним не летишь? Его выпускать нельзя. Вцепилась – не отпускай.
– Дела у меня здесь. Потом полечу. Поможешь или нет?
Сидели. Молчали. Ванька медленно гонял спичку от одного угла рта к другому.
Вдруг резко повернулся, выбросил руку вперёд, словно хотел ударить, взял Веру за подбородок, развернул лицо к себе.
Хотела отшатнуться. Не успела. Замерла. Больно. Неудобно. Вцепилась в его руку.
– Слушай сюда!
Глаза зло прищурены, буравит взглядом.
– Отправлю завтра твоего хахалька. Натурой расплатишься! Мне с тебя ещё и за это получить надо, – похлопал себя по коленке. – И учти, мне бревно в постели не нужно.
Отпустил.
Как завтра? Уже завтра? Всё захлестнуло это «завтра».
– Ну?
– Хорошо.
– А ты как думала? – Ванька встал и потянулся, выгибая спину, заведя локти за спину. – Сейчас даже птички бесплатно не поют. Да ты не переживай, от тебя не убудет. Зато хахалька своего в целости домой отправишь.
Вера молчала. Завтра, завтра, уже завтра… Слова потеряли смысл, но не перестали звучать, метались, отскакивали друг от друга.
– Подходите к восьми в аэропорт и ждите. Я вас найду. Эй! Ты там, часом, не уснула? Или от страха трясёшься? Да не боись. Я ж не зверь какой… Да и не дети уже, чтобы охальничать.
Вера тоже встала. Посмотрела в упор.
– Поняла. Ещё… Денег на общий до Москвы… Взаймы. Я отдам.
– Отдашь! – хохотнул Ванька. – Конечно, отдашь.
На ночь их разместили в бане. Легли не раздеваясь, положив на пол тряпьё, которым был завален предбанник, – старые, воняющие солярой телогрейки, рваный полушубок.
Вера лишь в общих чертах рассказала Вадиму, как встретила знакомого, который согласился помочь переправить его в Архангельск, и что лететь надо завтра утром. Это было настолько неожиданно, что Вадим даже не расспросил о деталях. А может, уже привык, что ненцы живут своей закрытой, разбросанной на большом пространстве общиной и помогают друг другу.
Казалось бы, вот она, их последняя ночь перед разлукой – люби! Наслаждайся, впитывай, умирай от нежности и безысходности, плачь и смейся. Нет! Всё было не так. Отчуждение повисло в воздухе. Были вместе, дотрагивались друг до друга, но каждый думал о своём.
Известие о предстоящем отлёте выбило Вадима из колеи – эта новость тревожила. Не верилось, что завтра всё может закончиться. Он уже настолько свыкся с состоянием медленного, пошагового приближения к цели, что эти мгновенные скачки в пространстве, переносящие его с места на место, казались нереальными. Вот эта крохотная баня на берегу незнакомой реки была реальной. Темнота, которая обволакивала их сейчас, – реальна. Вера… Затхлый запах тряпья, на котором они лежали, лай собаки где-то вдали – это реальность, в этой реальности они существуют сейчас. И завтра будет всё то же. Они встанут и куда-то пойдут, и будут идти, и идти изо дня в день. И цель затуманится, и останется лишь одно движение. Их общее движение. Самолёт, город, разлука – это не для них, это потустороннее.
Пришло ощущение, что они долго, медленно и мучительно приближались к какой-то природной центрифуге. Сами того не заметив, попали в неё, и она вдруг понесла их, бешено вращаясь, набирая скорость. И несутся они неведомо куда. Центробежная сила отрывает их друг от друга – ещё чуть-чуть, и разбросает в разные стороны.