Выехав на лёд, Иван остановился. Достал из рюкзака шарф, протянул Вадиму.
– На! Лицо прикрой. И уши у ушанки завяжи. Сейчас километров тридцать без остановки пойдём. Ты, главное, не замёрзни и не засни. Если свалишься, санями зашибёт.
Ну? Готов? Поехали.
Пошла развёртываться снежная лента реки, поворот за поворотом. Замелькали чёрные ветви деревьев. Ударило ветром по глазам, потекли слёзы. Уткнулся лбом в спину Ивана, пряча лицо от ветра.
Улыбался. Поражала быстротечность и бесконтрольность происходящих событий. Стоило только взойти на трап самолёта, и всё пошло не так, как он предполагал. Сделав шаг, переступил неведомый барьер и очутился в мире, который существует по неведомым ему законам. В Москве, в этих монотонных буднях, ситуация просчитывалась и прогнозировалась на месяцы, годы вперёд. Знал, что будет делать сегодня и чем закончится завтрашний день. И так год за годом. Здесь – всё поменялось. Сейчас он несётся на снегоходе по заснеженной реке, вокруг раскинулась тайга, и нет никакой уверенности, что он благополучно доберётся до намеченной цели. Больше того, даже эта намеченная цель до конца не ясна. Всё может измениться в любую секунду. Время потекло по-другому – убыстрилось, и события, происходящие внутри этого временного потока, непредсказуемы.
Езда получалась какой-то рваной – увеличение скорости на прямых отрезках и замедление, когда река делала поворот. И так раз за разом. Если бы не холод, не ветер, бьющий в лицо, от которого всё время хотелось хоть как-то заслониться, вполне мог бы и уснуть.
Когда Иван остановил снегоход, сразу и не сообразил, что произошло. Поразила навалившаяся тишина – мягкая, снежная.
– Ты как? Живой? – спросил Иван, не поворачиваясь. – Перекурим. Замёрз?
– Вроде ничего…
– Давай бензинчику зальём. Ещё пару часов проедем и привал сделаем, чаёк сварганим.
Они остановились возле заснеженной пустоши, широким языком сползающей к реке по правому берегу. Редкие молодые деревца едва видны под снегом. Старое пожарище, сообразил Вадим.
Иван достал из рюкзака бинокль, встал на сиденье снегохода и долго вглядывался в пустое заснеженное пространство.
– Что увидел? – спросил Вадим.
– Ничего. Температура не та. Было бы похолоднее… градусов двадцать пять, а ещё лучше тридцать…
И видя, что Вадим не понимает, пояснил: «Сохатого я смотрел. Они по краю обычно стоят, в тайгу не особо и лезут. Когда холодно, пар у них от дыхания знаешь какой! А если два или три – рядом – как дым из трубы поднимается, в морозном воздухе издалека видно.
Ладно, поехали».
И снова понеслась разворачиваться навстречу белая лента реки, и уже казалось, что так будет всегда – нет и ничего не может быть впереди.
В Кулой приехали затемно. Снег искрился в свете фар.
Деревня это или посёлок, Вадим так и не понял, не до того было. Устали, намёрзлись. Хотелось в тепло и спать.
Чёрный дом на окраине. Иван, чертыхаясь, пытался открыть в темноте навесной замок.
Промёрзшая насквозь комната на втором этаже. Слой инея на окнах, как плесень, разросшаяся по стеклу. Четыре железные панцирные кровати. Небольшая печь вся в трещинах и замазах свежей глиной. Неряшливо сваленные поленья рядом.
– Вещи, спальники заноси. – Иван, присев на корточки возле печки, сразу же принялся щипать ножом лучину. – И снег – в котелок. Только утрамбуй, а то десять раз бегать придётся.
– Где это мы? Что за дом?
– Брошенный. Когда на охоту ездим, останавливаемся. С участковым договорились – он не против.
Давай-давай, что ты встал?
За две ходки принёс вещи и котелок, набитый снегом.
Иван только запалил, прикрыл заслонку. Затрещала, разгораясь, лучина.
– Ну сейчас начнётся… Дверь не закрывай!
Раздался пронзительный писк.
– Ага, – сказал Иван и распахнул печную заслонку.
Из огня с писком метнулись крысы – одна, вторая, третья. Чёрными комьями валились на пол, Иван ловко ударом ноги, словно бил по мячу, отправлял крыс за дверь. Одна увернулась, заскакала вдоль стены.
– Что встал? Гони её к двери!
Крыса металась по комнате, ища выход. Вадим с Иваном, топая ногами, гнали её к двери.
– Всё! Закрывай! – Иван нагнулся, стал засовывать поленья в печь. – Сейчас, сейчас тепло будет.
Не стой столбом! Открывай тушёнку, хлеб нарежь. Котелок-то на печку поставь. Спирт у меня в рюкзаке. Кружки готовь.
Пили спирт. По очереди ножом подцепляли куски тушёнки, клали на хлеб. Потом пили чай – горячий, сладкий.
Лица – красные, белки глаз – красные – морозным ветром исхлёстаны.
Комната согревалась медленно. Изо рта всё ещё валил пар. Раздеваться не хотелось.
– Давай ещё по одной и укладываться будем. В спальниках теплее.
Иван вытряхивал спальник из брезентового мешка. Вадим таких спальников раньше не видел. Огромный ватный матрац, сшитый в виде кокона. И даже полосочки на нём – бледно розовые – как на старых матрацах. Сверху брезентовый чехол. В таком действительно не замёрзнешь.
– Хороший мешок! – похвалил Иван, расстилая спальник поверх железной сетки. – Геологический. Старый. Таких, наверное, уже и не выпускают. На снегу спать можно. Ты свой тоже доставай, вниз постели, всё теплее будет.
Показалось, что Иван захрапел раньше, чем лёг.
Вадим лежал, зарывшись с головой в душное, пахнущее прелью тепло спальника. Стоило закрыть глаза, как в темноте начинала развёртываться белая лента дороги, виток за витком, поворот за поворотом, оконтуренная по краям чёрными штрихами лапника. Потом и она пропала.
Утром потеплело. Небо затянуло серой хмарью. Падал мелкий снежок, словно сверху крошили что-то.
Не торопились. В комнате – тепло, и, зная, что предстоит опять нестись на снегоходе, вонзаясь вслед за рекой в тёмное тело тайги, хотелось оттянуть это действо – слушать, как потрескивают дрова в печке, пить чай, смотреть, как оттаивает иней на стекле.
Собрались, загрузили сани, заперли дом.
Тарахтя мотором, медленно ехали по посёлку.
Улицы как таковой не было – дома разбросаны как попало, между ними вьётся накатанная грузовиками дорога. Только вдоль реки – лодочные сараи, заваленные снегом по крыши, выстроились в ряд. Дома большие, чёрные, с маленькими окнами высоко под крышами.
А вот два барака – узких и длинных.
– Химия, – обернувшись, пояснил Иван.
И, словно в подтверждение, из-за угла тяжело вырулил грузовик. В открытом кузове, на лавках, – женщины – битком. В ватниках, головы платками замотаны, а кто и в шапках-ушанках. Возле кабины, держась за борт, здоровенная бабища – мужеподобная, с застывшим выражением лица – косынка по-пиратски повязана, вместо ватника – меховая безрукавка поверх свитера. И злой мощью от неё на версту несёт. Бригадир!
– Сучкорезы. На делянку повезли.
Иван съехал в снег, пропуская грузовик. Подождали, пока рассеется выхлоп.
– Так дорога от Пинеги до Кулоя есть? – спросил Вадим.
– Да. Но она лесовозами так разбита, что хрен проедешь. Зимой-то ещё можно, а вот летом… Нет, по реке проще, да и быстрее.
Поражало, что не видно людей. Заснеженные дома, дым из труб, собаки лают, а людей ни на улице, ни возле домов нет.
Вывеску «магазин» заметил издали. Хлипкий деревянный домишко, выкрашенный зелёной краской, не то что добротные дома вокруг, сложенные из почерневших брёвен. Возле крыльца – нарты, два оленя. Олени низкорослые, с ветвистыми рогами, со светлыми меховыми галстуками на шеях. Стоят, с ноги на ногу переступают. Пар из ноздрей. Не привязаны. На нартах ненец лежит, капюшон малицы на лицо надвинут. Ноги поджал. Спит. Рядом на снегу пустая бутылка из-под водки.
– Спивается народец, – произнёс Иван.
– Так замёрзнет же!
– Не… Привычные. Через пару часов проспится, на стойбище уедет.
Петляя между домами, выехали на лёд реки.
– Ну, если всё нормально пойдёт, часа через три на месте будем. Держись!
Ветер – в лицо, тайга – по обе стороны, снежная лента реки – впереди.
Как и вчера, укрываясь от ветра, упирался лбом в спину Ивана. Глаза закрыты – насмотрелся.
Через два часа я её увижу. Что я чувствую? А ничего. Пусто.
Как с ней говорить? Здравствуй, Вера. Прости меня, Вера. Бред! А как?
Приехал спустя двадцать лет. Как чёрт из табакерки. Вот он – я! Ты думаешь, это ей нужно?
Зачем я вообще к ней еду? Может, мне просто надо удостовериться, что у неё всё в порядке? Может, это снимет чувство вины? Муж, дети, своя налаженная жизнь. Забыла про меня, простила давно. Может, за этим?
Замерзали пальцы на левой ноге – это мешало думать, не давало впасть в сонное оцепенение. Шевелил – не согревались. Вчера же не мёрзли. Бахилы сырые?
Удивительно! Ведь прошло двадцать лет, а всё как тогда… Два мира, которые практически не соприкасаются. Страна Московия, большие города иже с ней и остальная Россия. Север, в частности. И живут в них люди по-разному.
Взять меня, например. Я – продукт города, страны Московии. Какая у меня цель? Жить хорошо! В моём понимании это сводится к зарабатыванию денег и получению бесконечных благ. Поэтому надо всячески крутиться – работать, сидя в душной комнате по двенадцать часов в день, врать, ловчить, выгадывать. Бесконечная погоня за повышением жизненного уровня – поменять квартиру, поменять машину, поменять курорт. Лучше, дороже, престижнее.
А взять Ивана или Веру. Они самодостаточны. Они просто живут. Работа для Ивана – это только необходимость, позволяющая хоть как-то удержаться в обществе. Не нужны ему деньги как таковые. Он живёт тайгой, охотой. Ему надо сохатого завалить, а не «Форд» на «Лексус» поменять. Вот главное! Что он, что Вера – они соединены с природой, вросли в неё. И так тоже жить можно!
Как надо? Я не знаю… Топить печь и ходить на морозе в туалет на улице… можно, но как-то не хочется. С другой стороны – ведь живут. Вон Вера не захотела жить в посёлке. Не надо выяснять, как жить правильно. Каждому – своё. Не надо никого тянуть. Достаточно просто знать о существовании двух разных миров, а ещё лучше, прочувствовать каждый из них, окунуться…