Мгновение помолчав, Орфей сказал:
Я знаю, кто это был. Сегодня я видел сон - не стану вам рассказывать его, скажу только, что была это богиня Левкофея, из подводного царства теней, иначе - Дева в лиловом, или в прошлом царица Ино, жена обезумевшего царя Афаманта.
Ясон вздрогнул.
Расскажи,- чуть произнес он,- расскажи, что ты видел, о чем знаешь, расскажи Орфей, пророк...
О боги! - раздался всеобщий вздох.
Орфей взял лиру. Тихо прошел по струнам и начал свой рассказ.
Когда раздался с Парнаса клич, зовущий вакханок в хороводы на святую поляну, царевна Ино, не посещавшая их праздников со времени киффонских ужасов, уступила соблазну. Пошла Ино на Парнас, пошла и не вернулась. Афамант, окончательно впавший в слабоумие, женился на царевне по имени Фенисто. Жених он был не особенно привлекательный, но тем привлекательнее было орхоменское царство. Фемисто была не добрее своей предшественницы, но далеко не так умна и, когда у нее родились собственные дети, один за другим, два мальчика, она возненавидела своих пасынков так же искренно, как некогда их мать - детей Нефелы... Но ненависть так и осталась ненавистью. Она бы и не против их извести, да не знала, как взяться за дело.
Но вот однажды, когда Афрамант, выйдя погулять в поле, грелся на бугорке под лучами весеннего солнца, он заметил странницу, с трудом пробирающуюся по дельфийской дороге. Одета она была в рубище, опиралась на посох, но бледное лицо ее сохраняло следы прежней красоты. Подошла она к Афаманту и остановилась, грустная улыбка скользнула по ее губам:
Узнаешь? - Афамант в ужасе отпрянул.
Ино, ты ли это? И как тебя отпустила царица теней?
Но нет, она была жива. От вакханок она тогда отстала, схватили ее разбойники, увели, продали в рабство, ей, наконец, удалось бежать - и вот она вернулась. Афаманту стало не легче: как же быть? Двух жен закон не разрешает. Ино его внимательно выслушала: ни жалоб, ни упреков она не произнесла, одна только презрительная улыбка предка играла на ее губах.
Рабой была там, рабой буду и здесь,- сказала она.- Отведи меня домой и скажи своей новой царице, что ты купил меня у проезжавшего мимо работорговца.
Афамант исполнил ее поручение. Фемисто сначала не обратила внимания на неказистую рабу, но эта раба так хорошо умела ей во всем угождать, и в то же время обнаружила столько знания и умения в хозяйстве, что та скоро без нее обойтись не могла. Сама же она так успела измениться и подурнеть за годы своей рабской службы, что не только челядь, но и собственные дети ее не могли узнать.
Не успело пройти и трех месяцев, как она стала самой близкой поверенной недалекой царицы, и, в действительности, по-прежнему управляла всем домом. И вот однажды Фемисто открыла ей свое сокровенное желание - желание извести своих пасынков.
Улыбнулась Ино: «О, если бы ты знала,- подумала она,- как я с тобою схожусь».
И опять Ластор шепнул ей преступное слово: убить, да, убить, только не своей рукой. Царице же она ответила:
Нет ничего проще.
Но как?
Ты их ночью зарежешь.
А дальше?
-- Бросим их трупы в старый, заросший водоем.
А челядь?
Мы ее пошлем на всенощный праздник Трофония.
А царь?
Ино презрительно махнула рукой.
Но что скажет народ?
Скажет, что они бежали на золотом овне, это здесь водится.
Настал праздник Трофония, челядь ушла, только царица да Ино остались во дворце.
Слушай,- начала Ино, подавая царице взятый в царевой спальне меч,- ты знаешь, где постели твоих детей и где постели пасынков. Чтобы ты не могла ошибиться, я покрыла детей белой, а пасынков черной овечьей шкурой.
Фемисто, вся дрожащая, приняла данный меч и вошла в детскую. Ино проводила ее несмешливой улыбкой, нечего говорить, что она и детей, укладывая их, переложила, и с одеялами поступила как раз наоборот, а светильник поставила в таком отдалении от постелей, чтобы лиц нельзя было различить.
Стоит Ино у дверей детской, прислушивается: сначала все тихо, еле слышны шаги. Видно, подкрадывается. Опять все тихо. Вдруг стон, хрипение - и снова тишина. Дело, значит, сделано: сейчас выйдет. Нет, не выходит. Ино смотрит сквозь щелку. Стоит у постельки, шатается, бросается к светильнику, с ним опять к постельке... Раздирающий крик; светильник падает, гаснет, черный мрак кругом. Еще один крик, последний,- и опять глубокая тишина.
Когда Ино, схватив факел, горевший в женской хо- роме, вошла в детскую, ее взорам представилась царица, лежащая в луже крови у постельки с мечом в груди, а на постельке - бездыханные тела ее детей с перерезанным горлом. Ино попробовала улыбнуться. «Тем лучше, и она с ними, теперь дом чист. И главное: не я же их убила!» Но улыбнуться ей не удалось! И вообще она более ни улыбаться, ни смеяться не могла. Про страшную пещеру Трофония говорили, что кто туда спустится, тот уже не смеется никогда. Ино не бывала в пещере Трофония, но и она более ни смеяться, ни улыбаться не могла.
Народ равнодушно отнесся к происшедшему: ну, что ж, царица в безумии убила своих детей и покончила с собой - ее никто не любил и не жалел. Ино могла бы смело открыться и челяди, и народу, но она не торопилась: хозяйство, царство - ничто ее не прельщало.
Отчего, в самом деле, ей уже ни улыбаться, ни смеяться нельзя? Бывало, забудется и тотчас перед глазами багровый свет, и в нем два детских трупика с перерезанным горлом. И на странных мыслях ловила она себя иногда: «О, если бы я могла, как прежде, жить в доме Афаманта, ничего не совершив из содеянного мной?»
Когда Орфей произнес эти слова, Ясон вдруг отчетливо вспомнил старуху на улице возле храма Диониса в городе у царя Амика.
«О, да, это она, Дева в Лиловом»,- думал он.
Тем временем Орфей продолжал:
Сама Ино удивлялась этим мыслям; откуда они? И что это за новая сила вселилась в нее?
Зверь прямо идет к своей цели, будь то добывание пищи, или обладание самкой, нужно для этого пролить кровь - он проливает ее, и никто и ничто не говорит ему, что это дурно. И человек поступает так, пока он зверь; каждое злодейство для него - позыв к новому злодейству; увеличивающий и его ловкость, и его охоту. Но если этого человека коснулась другая сила, то звериная натура оставляет его, и если он раньше не отдавал себе отчета в том, что быть злодеем человеку нельзя, то теперь, совершив злодеяние, он почувствует это с двойной, вдвойне мучительной силой.
Именно это, то, чего сама она не могла понять, овладело душой Ино, и более уже не выпускало ее. Не хотелось ей ни хозяйства, ни царства, ни материнства, ей хотелось страдания и искупления.
Но и Афамант изменился. Вид его зарезанных детей потряс его душу до основания: бывало, сидит он, вперяет взор в пустоту - и вдруг гневная жила нальется на его лбу, глаза побагровеют, он вскочит, закричит... Особенно его раздражало общество жены, как будто он подозревал, что это она убила его младших детей. Она старалась не видеться с ним, запиралась в своей хороме, прижимала к себе своих детей: «Меня, боги, меня карайте, но не их!»
Тщетно. Однажды, когда она водила детей гулять, ей показалось, что кто-то притаился в кустах. Быстро взяв маленького Меликерта на руки, она стала уходить, приказав старшему Аеарху, чтобы он последовал за ней. Но было уже поздно. Притаившийся - это был Афамант - их уже заметил. С диким рычаньем бросился он их преследовать, потрясая тем своим роковым мечом.
Львица! - крикнул он.- Львица, давай сюда своих львят!
Настигши Леарха первого, он принялся его рубить.
Ино с младшим на руках бежала без оглядки, чтобы хоть его спасти. Безумный Афамант - за ней. Но страшная опасность удесятерила ее силы: она бежит, бежит, конца нет пути; кровавый туман застит ее глаза, ноги не чувствуют почвы под собой, а она все бежит, слыша за собой неустанную погоню. Вдруг в лицо пахнуло свежим морским ветром; она на обрыве там, глубоко внизу, белые волны разбиваются об утесы... да, но позади бешеный Афрамант. Еще один шаг - и она стремительно летит в бушующую пучину...
Она почувствовала раскаяние,- прошептал Ясон,- эта сила, что коснулась ее, зовется раскаянием, о ней говорил мне когда-то кентавр Хирон.
Орфей снова прошел кончиками пальцев по своей волшебной арфе и запел:
В прозрачном терему Посейдона, глубоко под поверхностью моря, пируют бессмертные обитатели влажной стихии. На высоком престоле сам владыка трезубца, рядом с ним его божественная супруга Омфитрита, а рядом с ней - новая участница их блаженной жизни с миловидным ребенком на руках. Ослепительно сверкает ее белая риза, венок из лиловых водорослей осеняет ее прекрасное лицо, и улыбка, счастливая улыбка, играет на ее алых, полных губах. Она подносит своему сыну кубок нектара, напитка бессмертных, от которого она только что выпила свою долю, участливо смотрит на них владыка морской - его глаза, часто гневные, теперь сияют одной только добротой и лаской.
Радуйся,- говорит он ей,- Левкофея, белая богиня, Дева в лиловом венке! Радуйтесь и ты, и твой сын, уже не Меликерт, а Палемон, дитя - питомец шаловливых волн! Ты много согрешила и много выстрадала; но очищающая сила раскаяния коснулась твоей души, и за это ты принята в обитель, где нет более ни греха, ни страдания, ни раскаяния. Подруга Нереид и Тритонов, ты будешь приносить ласковую помощь гибнущим в море пловцам, люди, благодарные, будут вас чествовать таинствами и хороводами и, пока Эллада останется Элладой, ваше имя не будет забыто у ее сынов!
Орфей смолк. Повесил лиру на левое плечо и сказал:
Ясон, то, что открылось мне во сне, касается всех нас, потому что мы все - одно целое, одно звено в общей цепи, но это касается и тебя отдельно; богиня Левкофея раскаялась, тень ее, Дева в Лиловом, бродит за нами и плачет, она просит, чтобы ты отвез тень убитого царем Зэтом Фрикса, обратно на родину...
И, посмотрев на слепого старца Финея, добавил:
А от этих гарпий тебя освободят твои шурья... Вот все, что я слышал во сне.