Тщетно извивала Химера свой хвост, стараясь достать всадника. Силы оставляли ее, все слабее и слабее становились взмахи ее крыльев, все ниже и ниже спускалась она. Наконец, рухнула Химера вниз на нагорный луг Крага. Туда же спустился и Беллерофонт. Удивительное зрелище открылось ему. Медная пасть, очи Химеры, голова льва, крылья орла, ноги козла - соединение несоединимого.
С тех пор все несбыточные мечты мы называем химерами. И нам бывает очень жаль, когда они умирают под безжалостными ударами судьбы.
Беллерофонт вынул свое копье из раны Химеры и, в доказательство содеянного, вышиб два нижних клыка из пасти чудовища. Конь весело заржал и понес его воздушными путями в столицу ликийского царя.
Неужели боги защищают и награждают преступников? - удивился Иобат.
Но делать нечего: верный своему обещанию, он выдал за Беллерофонта свою младшую дочь Филоною и объявил его наследником своего царства.
После этого подвига началась для Беллерофонта новая счастливая жизнь: и семья, и государство, и сражения, и дела мира. И возомнил он себя выше богов, и считал все эти подвиги своими, за которые он никому ни в чем не обязан.
О, если бы конь мог говорить, он поведал бы Беллерофонту, что его, рожденного из крови Медузы, сама Паллада к нему послала, чтобы он на нем сразил Химеру. Но Беллерофонт этого не знал. И все чаще вспоминались ему слова старухи, что богов нет вообще. Он не мог понимать голос коня, но зато конь прекрасно понимал его голос.
После того первого подвига с Химерой, он стал требовать от него других. Конь соглашался, но каждый раз менее охотно: приходилось его упрашивать, он точно грустил о прежней воле и не одобрял ненасытности своего хозяина.
Незадолго до своей смерти Иобат призвал своего зятя и потребовал от него, чтобы он ему рассказал откровенно про свои отношения к Сфенебее. Беллерофонт исполнил его волю. Легче стало старику.
Да,- сказал он,- теперь я вижу, что боги есть. И он показал ему письмо Прета. Вздрогнул витязь, краска гнева залила его щеки.
«Нет,- подумал он,- теперь я убедился, что богов нет. За мое благочестие я стал жертвой клеветы, меня отправили на верную смерть и если бы не мой подвиг - мои кости тлели бы теперь на вершине Крага!»
Похоронив царя, он вернулся к своим мрачным мыслям.
Есть боги? Их нет,- исступленно твердил он,- скольким добрым живется худо, сколько злодеев осыпано дарами счастья!
И все же он не находил конца своим думам.
«Сверкают храмы, пылают алтари, с дымом фимиама возносятся и молитвы смертных к небесам; разве это было бы возможно, если бы не было богов? О, кто разрешит мои сомнения? Никто, как они. Если бы отправиться к ним, на их Олимп. Но, увы, это выше человеческих сил».
Он радостно вздрогнул. Выше сил? Человеческих - да, но не его! Ему доступна заоблачная обитель, ему служит крылатый конь, сила выше сил. Он отправился к нему.
«Еще одну последнюю службу потребую я от тебя, верный товарищ!»
Нехотя вышел к нему добрый конь. Он вскочил на него: вверх! Конь взмахнул несколько раз крыльями - и затем повис в воздухе: его косой взгляд был вопросительно устремлен на седока.
На Олимп! - крикнул Беллерофонт.
Конь угрожающе заржал.
Да, на Олимп! - исступленно продолжал несчастный.- В их заоблачную обитель! Я хочу знать, подлинно ли они есть или нас тешат детскими сказками!
И с этими словами он в первый раз впился своими шпорами в его благородное тело. Тогда конь круто, стремглав, понесся к земле. Не усидел Беллерофонт; вышибленный, он беспомощно распростер руки - ив следующее мгновение уже лежал на мураве своего луга.
Разбитого, хромого, его внесли в его палаты; молодая жена, малолетние дети с плачем окружили умирающего.
Молись богам! - кротко упрашивала Филоноя.
Но Беллерофонт тихо отвечал:
Я был благочестив...
Молись богам! - настойчиво повторяла она. Но он оставался при своем.
Я был благочестив... всю жизнь...
С этими словами он и умер.
О, будь к нему милостива,- прошептала Филоноя,- царица блаженных полян.
Так и закончилась эта история, Медея,- с улыбкой сказал Кастор.
Медея слушала рассказ о Химере с безотрывным вниманием, казалось, что она впитывает его в себя каждой клеточкой своей души. И Кастор, польщенный таким вниманием, воспользовавшись затянувшейся паузой, начал свой новый рассказ о Ниобее, стоящей каменным изваянием на горе Сипипе.
Да,- вздохнул глубоко Кастор,- были счастливые времена. Из двух юношей, чуть было не ставших по оплошности матереубийцами, первый Амфион, был тих и мечтателен, другой, Зет, деятелен и ретив, они постановили, чтобы первый правил в мире, второй - на войне. Амфион всех очаровывал своей игрой на лире: не только люди, но и звери, даже деревья, даже камни чувствовали ее волшебную силу.
Как наш Орфей,- отозвался Полидевк,- где-то он теперь.
Да,- продолжал Кастор,- а под Кадмеей к тому времени вырос большой посад; необходимо было и его окружить стеной. Но для этого, рассказывают, не понадобилось ни каменщиков, ни плотников: Амфион играл - и камни следовали его зову, сами собою слагались стены; Амфион играл - и сосны срывались со своих корней и, смыкаясь брусьями, образовывали тяжелые ворота. Семеро таких ворот - по числу прозвище «семивратного». Назвали его братья Фивами.
Пришлось братьям подумать о невестах. Зет быстро решил этот вопрос: он женился на Фиве, сказав себе, что лучше жены ему не найти. Что с ним дальше случилось, я расскажу в другой раз. Но Амфион узнал, что далеко за морем, в богатой Лидии, у царя Тантала, есть дочь неописуемой красоты по имени Ниобея: он решил к ней присвататься. Собственно, это было безумием: ему ли, царю маленького греческого городка, было мечтать о такой невесте! И Ниобея была не только самой богатой царевной Света - ее отец Тантал был любимцем богов, и сама она пользовалась дружбой одной из богинь, Латоны.
Но Амфион надеялся на волшебную силу своей лиры - и не ошибся. Ниобея, сначала высокомерно встретившая этого никому неизвестного царя каких-то Фив, была тронута его игрой и радостно последовала за ним в его нероскошное царство.
Нероскошное, но все же в нем было одно сокровище, подобно которому не имелось даже в казне царя Тантала- ожерелье Гармонии. Правда, на нем тяготело проклятие старинного змея, но Амфион надеялся, что он был уже умилостивлен телом растерзанной жены Лика, и не пожелал отказать своей молодой жене в единственном драгоценном подарке, который она могла от него получить.
Как бы то ни было, Ниобея надела ожерелье Гармонии, но вместе с тем ее обуяла и гордость Агавы и Дирцеи.
Прошло много лет, полных самого безоблачного счастья. Сами боги, казалось, благословили Ниобею свыше всякой меры. Семь могучих сыновей, семь красавиц дочерей родила она своему мужу. Ее же красота не только не увядала, но еще расцветала. И кто видел ее, окруженную этой толпой детей, тому она казалась уже не смертной, а богиней.
Но вот исполнилось время великого пришествия: вторично раздался в Фивах пророческий голос уже состарившегося Пиресия.
Радуйтесь, смертные! Дело обновления, начатое Диоником, завершается теперь. Зевс тронул богиню Латону лучами своей любви, на блуждающем острове Делосе родила она двух божественных близнецов, Аполлона и Артемиду.
Артемиде отец даровал власть над лесами и над зверями лесными, она его оберегает, и ей должны молиться охотники, чтобы безнаказанно вынести из леса свою добычу.
Аполлону же лук и стрелы пригодились для другого великого дела: он отправился на Парнас, сразил вещего змея Тифона и принял от Матери-Земли ее чудесное знание. Отныне Аполлон пророчествует на Парнасе в святой ограде дельфов; и он всеведущ, и через него его отец, владыка Зевс. И не будет конца его царству, как не будет разлада между ними и Матерью-Землей,- разгорячился Кастор под взглядом красавицы Медеи.
И чем дольше смотрела на него красавица, тем больше и больше хотелось Кастору нравиться ей, не знал он, отчего и почему, только пустил в ход все свое красноречие, опьяневший от ее, горящих огнем, глаз.
Есть Зевс, будет и был он! - кричал возбужденный Кастор,- воистину молвлю, велик Зевс! Я возвещаю вам время великого пришествия: сооружайте алтари, воскуряйте фимиам, закалывайте жертвы в честь божественных близнецов, Аполлона и Артемиды и их благословенной матери Латоны!
И народ высыпал на улицы, послушный пророческому зову; быстро выросли алтари, благовонный туман фимиама вознесся к небесам, жертвенная кровь полилась струями, и благословенные песни огласили город.
Но одна душа осталась чужда всеобщей радости. Это была душа гордой царицы Ниобеи.
«Как? В честь ее бывшей подруги Латоны воздвигают алтари? За что? За то, что она двоих детей родила? Двоих - велика заслуга! Она, Ниобея, не двоих, а две седмицы подарила своей новой родине!»
Не помня себя от гнева, она позвала свою свиту и быстро спустилась к ликующему народу. Ее появление расстроило благоговейную радость толпы, песни умолкли, все гадали, что скажет царица.
Безумные, ослепленные! - кричала она.- Стоит ли воздвигать алтари какой-то матери двух жалких близнецов? Уж если кому, то мне их надлежит воздвигать, мне, окруженной таким роскошным цветом прекрасных и могучих детей!
И не дожидаясь ответа толпы, она своим царским посохом опрокинула ближайший, наскоро возведенный из дерна алтарь.
Народ обомлел, никто не решался последовать дерзновенному примеру, но никто и не отважился прекословить гневной царице, которую все привыкли слушаться. Наступило гробовое молчание.
И вот послышался сначала тихий, потом все громче и громче протяжный, раздвигающий плач, он доносился со стороны того здания - палестры, в котором сыновья Ниобеи упражнялись в беге, борьбе и других, приличествующих их возрасту, играх.
Все громче и громче - и вот стали приносить их самих, одного за другим, от старшего юноши с русым пухом на щеках до младшего, нежного мальчика, за которым, убиваясь, следовал его верный пестун. Все были бездыханными, и у каждого зияла рана в груди, и из раны, окруженная запекшейся кровью, выдавалась стрела - золотая стрела.