[81] Зачем это вам понадобилась красная краска?
– Я собираюсь вас закрасить, – сказал Хэррингей. – Надоело слушать весь этот вздор. Вы глубоко заблуждаетесь, полагая, будто я стану вести с вами беседы на профессиональные темы лишь на том основании, что я художник.
– Минутку! – произнес портрет, явно встревоженный. – Я хочу сделать вам предложение – дельное предложение. То, что я сказал вам, – сущая правда. Вам недостает вдохновения. Пусть так. Вы, без сомнения, слышали легенды про Кёльнский собор и Чертов мост[82] и…
– Ерунда, – отмахнулся Хэррингей. – Неужто вы думаете, что я обреку себя на вечные муки ради удовольствия написать хорошую картину, которую все равно разнесут в пух и прах? Вот вам!
Кровь взыграла в его жилах. Чувство опасности, по его словам, только придало ему азарта, и он всадил в рот своему созданию сгусток киновари. Итальянец в крайнем изумлении, отплевываясь, попытался стереть ее. Затем – если верить Хэррингею – началось в высшей степени примечательное противостояние: он быстро швырял на холст красную краску, а портрет, корчась, столь же быстро ее стирал.
– Два шедевра, – предложил демон, – два бесспорных шедевра за душу художника из Челси. Это ведь выгодная сделка, разве нет?
Ответом ему стал новый тычок кистью.
В течение нескольких минут тишину мастерской нарушало только шлепание кисти, за которым следовали плевки и негодующие возгласы итальянца. Немало ударов пришлось на кисть руки и предплечье, однако довольно часто Хэррингей оказывался проворнее и ловчее своего противника и поражал его прямо в лицо. Наконец краска на палитре закончилась, и оба участника поединка, запыхавшись, замерли и начали пристально всматриваться друг в друга. Портрет был так густо заляпан красным, будто вывалялся в крови на скотобойне, он судорожно переводил дыхание и нервно вздрагивал оттого, что струйки краски стекали ему за воротник. Тем не менее первый раунд закончился скорее в его пользу.
– Подумайте, – произнес он, упорно не желая сдаваться, – два величайших шедевра, выдержанные в разном стиле, каждый не уступает фрескам в соборе…
– Я знаю, что надо сделать, – перебил его Хэррингей и, выскочив из мастерской, стремглав понесся по коридору к будуару жены. Через минуту он вернулся с малярной кистью и большой банкой эмалевой краски, на которой было написано: «Цвет воробьиного яйца».
Увидев ее, красноглазый дьявол на портрете вскричал:
– Три шедевра – непревзойденных!
Хэррингей крест-накрест хватил кистью по изображению, после чего с силой вонзил ему кисть прямо в глаз. До него донеслось невнятное бормотание: «Четыре шедевра», а затем портрет стал фыркать и отплевываться.
Но Хэррингей уже перехватил инициативу и сдаваться не собирался. Быстрыми, решительными мазками он продолжал закрашивать бившийся в конвульсиях холст до тех пор, пока тот не превратился в однородную блестящую поверхность цвета воробьиного яйца. В какой-то миг на ней снова показался рот, успевший сказать: «Пять шедев…» – после чего был немедленно залит эмалью. Под конец открылся и сверкнул гневным огнем красный глаз – но больше ничто не нарушало ровного блеска подсыхавшей краски. Какое-то время затухавшее возмущение внутри картины вызывало здесь и там легкие морщинки, однако постепенно унялось и оно, и холст сделался совершенно неподвижен.
Тогда Хэррингей – так, по крайней мере, свидетельствует он сам – закурил трубку и, усевшись, уставился на покрытый эмалевой краской прямоугольник, силясь понять, что же это было. Потом, решив полюбопытствовать, как выглядит изнаночная сторона картины, он обошел вокруг мольберта. Ему вдруг стало досадно, что он не сфотографировал дьявола перед тем, как его замазать.
Такова история, записанная мною со слов Хэррингея. В доказательство он предъявил небольшой холст размером 24 на 20 дюймов, покрытый бледно-зеленой эмалевой краской, и клятвенно заверил меня, что его рассказ – сущая правда. Правда и то, что он до сих пор не создал ни одного шедевра – и, по мнению его близких друзей, едва ли когда-нибудь создаст.
Примирение
Перевод А. Круглова.
Темпл не провел у Финдли и пяти минут, как ощутил былую неприязнь, а смертельная обида вспыхнула в памяти с новой силой. Однако данное себе рождественское обещание помириться заставляло сохранять фальшивое дружелюбие, на которое хозяин дома отвечал с такой готовностью. Они болтали о том о сем, всячески обходя стороной ту давнюю ссору. Поначалу Темпл говорил в основном о своих путешествиях. Он стоял между камином и шкафчиком с коллекцией минералов, примостив стакан с виски на каминной полке, а Финдли слушал, сидя в кресле, отодвинутом от рабочего стола, на котором был разложен десяток крохотных черепов ежей и землероек – предмет его нынешних трудов.
Гость мельком посмотрел на них и внезапно прервал начатый было рассказ о Западной Африке:
– А ты, должно быть, неплохо продвинулся, пока я странствовал?
– Да так, долблю потихоньку свою науку.
– Метишь в Королевское общество[83] и все такое прочее? Понятно. Как мы мечтали… сколько же это лет назад?
– Пять, со времен студенчества.
Темпл окинул комнату взглядом, на миг задержав его на округлом желтовато-сером предмете в углу возле двери.
– Все те же пухлые тома и фолианты, разве что их прибавилось, все тот же запах старых костей… и анатомические препараты – все те же? Там, на подоконнике? Похоже, научная слава тебе и жена, и любовница.
– Да какая у нас слава, – отмахнулся Финдли. – В лучшем случае назовут авторитетом в области сравнительной анатомии.
– Что ж, скромность украшает. Не женишься – не переменишься.
– Пожалуй, – искоса глянул Финдли.
– Если вдуматься, что еще надо для счастья? Только мне это не подходит. Не греет… Послушай-ка! – Темпл снова посмотрел в угол. – Должны же быть какие-то рамки и для ученого сухаря. Как можно подпирать дверь человеческим черепом! – Он быстро пересек комнату и поднял желтоватый предмет.
– Каким еще черепом? – с недоумением переспросил Финдли. – Ах, это! Бог мой, да какой же это череп! Ты что, все позабыл?
– Да нет, теперь вижу. – Вернувшись к камину, Темпл с любопытством принялся вертеть предмет в руках. Массивная кость размером в три сжатых кулака напоминала по форме луковицу жилетных часов. – Что за штуковина такая?
– Неужто не узнаешь? У тебя и впрямь неважная память, – рассмеялся Финдли чуть натужно. – Это же ушная кость кита.
– А, понятно. – В голосе Темпла появилась скука. – Так и есть, слуховая булла[84]. Да, я многое забыл. – Он повернулся и положил кость на шкафчик рядом с гантелями. – Если ты всерьез насчет мюзик-холла, – продолжал он, возвращаясь к дружескому приглашению Финдли, – то я к твоим услугам. Боюсь только, староват я для подобных развлечений – сто лет там не бывал.
– Ну так мы для того и встретились, чтобы оживить нашу юность!
– Угу, и похоронить ошибки ранней зрелости… Ладно, как пожелаешь, мюзик-холл так мюзик-холл. Простые удовольствия будут в самый раз – к чему лишний трагизм?
Когда хозяин и гость вернулись в кабинет, маленькие часы на каминной полке, циферблат которых был едва различим в полумраке, уже показывали половину второго ночи. В комнатке, полной книг и костей, ничто не изменилось, только усердная служанка наведалась пару раз – подбросить угля в камин, опустить жалюзи и задернуть шторы. В тишине слышалось лишь тиканье часов. Багровые отсветы каминного огня разгоняли тени на потолке и выхватывали из мрака причудливые очертания черепов и костей на стенных полках. Наконец тишину нарушили щелчок замка, стук наружной двери и неверные шаги в коридоре. Затем открылась дверь в комнату, и мерцание камина осветило две мужские фигуры.
Темпл вошел первым, в расстегнутом пальто, глубоко засунув руки в карманы брюк, загорелое лицо раскраснелось от выпивки. Он был немного озадачен, обнаружив себя в компании Финдли: рождественское обещание давно растворилось в алкоголе, и одурманенный мозг ударился в неуместные воспоминания. Сразу направившись к камину, Темпл застыл на фоне багрового сияния неправдоподобно контрастным черным силуэтом, глядя на огонь.
– В самом деле, – пробурчал он, – глупо было ссориться из-за такой ерунды. Чертовски глупо!
Финдли подошел к рабочему столу и стал нашаривать спички. Руки у него подрагивали.
– Моей вины в том не было… – начал он.
– Ну конечно! Ты же никогда ни в чем не виноват… Финдли-который-всегда-прав!
Хозяин тем временем сосредоточил внимание на лампе, пытаясь выкрутить фитили неверными пальцами; один фитиль застрял, другой пылал факелом. Управившись с ними наконец, Финдли повернулся к гостю.
– Снимай пальто, старина, выпей еще виски… Нет, ну не прелесть ли та девчонка в длинных юбках – как лихо отплясывала, а?
– Вот глупцы! – продолжал Темпл, не слушая. – Что? – обернулся он.
– Я говорю, раздевайся и садись. – Финдли придвинул ближе металлический столик, достал сигары, бутылку виски и сифон содовой. – Лампа светит отвратительно, что-то не то с керосином, но другого у меня нет… А как тебе тот фокус с разбиванием камней?
Темпл продолжал все так же стоять, выпрямившись и мрачно глядя в огонь.
– Глупо было ссориться! – повторил он.
Финдли и сам выпил немало, и тонкая дипломатия ему не давалась. Сейчас он больше всего хотел положить конец сумбурной попытке примирения со старым врагом, мысли которого уже путались.
– Ни одна женщина не стоит мужской дружбы! – резко бросил Темпл.
Он опустился в кресло, налил себе виски с содовой и выпил. Мысль о дружбе овладела им и вызвала поток воспоминаний о приключениях студенческих лет: «А помнишь то?», «А помнишь это?»…