– Лондон-Юстон! – напомнил голос снаружи. – Конечная!
Дверь вагона открылась, впуская вокзальный шум, и перед нами возник носильщик. Хлопали другие двери, стучали копытами лошади кебменов, а издалека доносился ровный грохот колес по лондонской брусчатке. Мимо по платформе прогремела тележка с зажженными фонарями.
– Тьма, поток темноты разлился и поглотил все вокруг…
– Багаж, сэр? – осведомился носильщик.
– Такой, значит, был конец, – кивнул я.
Человек с бледным лицом помолчал, словно колеблясь, и почти неслышно произнес:
– Нет.
– В каком смысле?
– Я не мог добраться до нее. Она осталась там, с другой стороны храма. А потом…
– Что? – нахмурился я. – Что потом?
– Кошмары! – выкрикнул он. – Страшные, жуткие! Господи! Огромные птицы дрались над телом и рвали его на части.
Мой первый аэроплан
Перевод С. Антонова.
Мой первый аэроплан! Какие живые воспоминания из времен молодости он во мне пробуждает!
Далекой весной 1912 года я приобрел «Alauda Magna», или «Большого жаворонка», – так я его окрестил. В ту пору я был стройным юнцом двадцати четырех лет от роду, с пышной белокурой шевелюрой на безрассудно смелой юной голове, и выглядел весьма молодцевато, несмотря на слабое зрение, вынуждавшее меня носить очки на выразительно очерченном, выдающемся орлином носу – типичном носу летуна. Я хорошо бегал и плавал, был убежденным вегетарианцем, одежду предпочитал исключительно из чистой шерсти и стойко придерживался крайних взглядов по любому вопросу. В ту пору ни одно мало-мальски заметное начинание не обходилось без моего участия. У меня было два мотоцикла, и на увеличенной фотографии, относящейся к тем давним денькам и доселе украшающей каминную полку в моем кабинете, я запечатлен в кожаном шлеме, защитных очках и перчатках с крагами. Кроме того, я слыл мастером по части управления боевыми змейковыми аэростатами и опытным скаутским вожатым на добровольных началах. Поэтому, как только вспыхнул авиационный бум, мне, само собой, захотелось ринуться в самое пекло.
До поры до времени я тихо роптал, видя слезы своей вдовицы-матери, и наконец объявил ей, что дольше сдерживаться не в силах.
– Если я не стану первым авиатором в Минтончестере, – заявил я, – то уеду отсюда. Я сын своей матери, и этим все сказано!
Не прошло и недели с момента этого разговора, как она согласилась.
Намедни в ящике стола, полном причудливых гравюр, запечатлевших не менее причудливые изобретения, я нашел один старый каталог. Какое это было время! Скептически настроенный мир наконец поверил, что может летать, и к легиону производителей автомобилей, мотоциклов и тому подобного добавились сотни новых, дотоле неизвестных фирм, выпускавших аэропланы любых требуемых форм и размеров. Цены тоже были впечатляющие – самое малое три с половиной сотни гиней за аппарат! Я обнаружил в каталоге аэропланы и за четыреста пятьдесят, и за пятьсот гиней – притом что многие из них летали не лучше дубового бревна! Вдобавок они продавались без каких-либо гарантийных обязательств и с жалкой пародией на техническую документацию. В те ранние годы авиации некоторые компании – производители летательных машин платили своим пайщикам чуть ли не по двести процентов.
Как свежи в памяти тогдашние мечты – и сомнения!
Мечты были сплошь о волшебстве пребывания в воздухе. Я грезил о том, как изящно взмываю с мамочкиного выгона, как в конце концов перемахиваю через живую изгородь, кругами набираю высоту над грушевыми деревьями в саду викария и проношусь между церковным шпилем и холмом Уитикомб, направляясь к рыночной площади. Боже мой! Как все будут взирать на меня! «Снова молодой мистер Беттс! – скажут они. – Мы знали, что он сделает это!»
Я заложу вираж и, пожалуй, помашу платком. Потом я собирался пролететь над садами Лаптона к владениям сэра Дигби Фостера. Быть может, из окна дома выглянет одна его прелестная обитательница…
Ах, молодость, молодость!
Сомнения же мои всецело касались конструкции аэроплана, который мне предстояло приобрести, и типа двигателя, который мне предстояло выбрать…
Помню, как я мчался на мотоцикле в Лондон, чтобы найти нужную мне модель и сделать заказ, как весь день лавировал между забрызганными грязью экипажами, мечась от одного офиса к другому, как росло мое раздражение, когда повсюду я слышал: «Распродано! Гарантировать поставку раньше первых чисел апреля не можем».
Как бы не так!
Наконец в скромной конторе на Блэкфрайерс-роуд я купил «Alauda Magna». Заказ на него был передан этой фирме другим производителем аэропланов в одиннадцатом часу утра из-за кончины покупателя, и, чтобы заполучить его, я превысил возможности своего скромного банковского счета – даже сегодня я не признаюсь, сколько тогда уплатил. Бедная мамочка! В течение недели детали аппарата были доставлены на ее выгон и двое не слишком смышленых механиков собрали из них летающую машину.
Какую радость я испытал, увидев его! И чувство предвкушения опасного предприятия, заставившее меня задрожать. Я не брал уроков летного мастерства – все квалифицированные инструкторы уже были наняты за огромные деньги на много месяцев вперед; но останавливаться перед такими препятствиями – не в моем характере. Я не выдержал бы и трехдневной отсрочки полета. Мамочку ради ее спокойствия я заверил, что брал уроки, – грош цена сыну, если он не способен солгать во имя родительского блага.
Помню то восторженное смятение, которое я испытывал, слоняясь вокруг крылатой машины, приобретавшей все более законченный вид, и сознавая, что добрая половина жителей Минтончестера глазеет на меня поверх зеленой изгороди; от вторжения зевак удерживали лишь новый щит с предупреждающей надписью да хмурый взор Снейпа, нашего верного садовника, который косил траву и одновременно нес караульную службу, препятствуя набегам на нашу лужайку. Закурив сигарету, я глубокомысленно наблюдал за действиями механиков. Стремясь уберечь аппарат от посягательств незваных гостей, мы наняли безработного старика Снортикомба в качестве ночного сторожа. Не следует забывать: в те дни аэроплан был для всех вокруг знамением и чудом.
Для того времени «Alauda Magna» смотрелся великолепно, хотя сегодня, полагаю, его облик вызвал бы саркастический смешок у любого школьника в стране. Это был моноплан, в общих чертах напоминавший изобретение Блерио[152], снабженный превосходнейшим, на диво сработанным семицилиндровым мотором фирмы «Джи-кей-си» в сорок лошадиных сил с маховиком марки «Джи-би-эс». Я около часа пытался отрегулировать мотор, который издавал глухой рык, немного напоминавший треск пулемета, – покуда викарий не прислал сказать, что он пишет проповедь о покое и умиротворении и из-за шума никак не может сосредоточиться на избранной теме. Я смиренно принял его упрек, дал мотору последний шанс завестись, после чего окинул аэроплан долгим взглядом и отправился бродить по городу.
Несмотря на все старания держаться скромно, я не мог не чувствовать, что нахожусь в центре всеобщего внимания. Я проявил беспечность, забыв переодеться, и на мне были галифе и гетры, купленные специально для полетов, а также кожаный шлем с «ушками», которые не были пристегнуты и позволяли слышать, что говорится вокруг. Не успел я дойти до середины Хай-стрит, как за мной вытянулась хвостом чуть ли не половина жителей Минтончестера моложе пятнадцати лет.
– Собираетесь полететь, мистер Беттс? – спросил один щекастый мальчуган.
– Как птица! – ответил я.
– Не летите, пока мы не вернемся из школы, – попросил другой.
Тот вечер стал для меня чем-то вроде путешествия короля по стране. Я навестил Лаптона, пожилого ученого-садовода, и от меня не укрылось, что он расценивает мой визит как большую честь для себя. Он продемонстрировал мне свою новую оранжерею, упомянув, что теперь у него целых три акра теплиц, и показал всевозможные хитрые приемы, которые он применял для интенсивного роста; потом мы проследовали в дальний конец его старого цветника и полюбовались на пчел. Когда я вышел на улицу, оказалось, что моя свита все еще ожидает меня и к тому же успела пополнить свои ряды. Обогнув «Параморз», я заглянул в таверну «Бык и лошади» – просто так, пропустить стаканчик содовой с лимонным соком. Кругом только и говорили что о моем аэроплане. Стоило мне переступить порог, как посетители на мгновение умолкли, а затем засыпали меня вопросами. Забавно сегодня вспоминать, какое царило тогда возбуждение. Я удовлетворил их интерес, стараясь не слишком важничать, после чего направился с мисс Флайтмен в комнату для коммивояжеров, где мы принялись листать различные иллюстрированные журналы, сравнивая изображенные там аэропланы с моим аппаратом, – очень тихо и скромно. Все, буквально все, от мала до велика, подталкивали меня к полету.
Я особо подчеркиваю это потому, что, как мне скоро довелось узнать, приливы и отливы общественной благосклонности относятся к числу самых необъяснимых и переменчивых явлений на свете.
Лучше прочих мне помнится старый Чизмен, колбасник (чьих свиней я впоследствии задавил), снова и снова повторявший полным убежденности тоном: «Взлететь вам не составит никакого труда, не сомневайтесь. Взлететь будет нетрудно». Приговаривая это, он подмигивал и кивал другим видным лавочникам, собравшимся вокруг.
Взлететь и правда не составило труда. «Alauda Magna» оказался легок на подъем и, едва позади меня раздался рокот вращающегося мотора, оторвался от земли – хлоп, хлоп, – колеса приподнялись над полозьями, и аэроплан быстро понесся над лужайкой в сторону живой изгороди, окружавшей дом викария. Он двигался вперед, покачиваясь из стороны в сторону, точно дородная, но очень энергичная дама.
Я мельком увидел на нашей веранде свою храбрую мамочку, пытавшуюся сдержать слезы и полную гордости за меня; рядом с ней стояли обе служанки и старина Снейп. Потом мне пришлось сосредоточить все внимание на штурвале, чтобы не завалиться на груши в саду викария.