Роман тяжело вздохнул:
— Местные не очень-то хотели знакомить меня с тем, что здесь происходит. Наденька тоже не была красноречивой. Только молила держаться подальше, чтобы не потерять жизнь. Все молчат. Кроме лесника Яновских, или егеря, Рыгора. Все очень напуганы. Вообще, до большого города или хоть до местечка добраться невозможно. Есть Яновская пуща, я уже говорил, есть Прорва, это, древнее болото. Несколько деревень и хуторов…
— Пробовал нарисовать карту?
Роман махнул рукой:
— Ай, глупость! Всё меняется, стоит отвести глаза. Как ведьмак или леший водит. Из поля и леса в хату, один маршрут. В середине пущи ещё замок есть. Днём разрушен, местные там кирпич берут, чтобы печи залатать, всякое такое… А ночью — величественный и страшный. Видел издалека, боялся ближе подойти. Ночью стреляют.
— Кто? — вскочил Адась. Владимир придержал его за руку.
— У кого ружьё есть, тот и стреляет. Видимо.
Обратился к Роману:
— Не отвлекайся. Так что с замком?
— Ночью целый, днём — только грохот стоит. Оттуда несут всё, что не приколочено. Раз какая-то рыжая девушка ругалась, что уничтожают культурное наследие. Может, как я, сюда попала? Но добежать не успел, потом обшарил каждый куст — нет её.
— Так, может, призрак?
— Который за наследие заступается? — парень сморгнул. — Побольше бы нам таких призраков!
Они рассмеялись.
— Дальше давай, — приказал Владимир, видимо, сделав выводы.
— Местные какие-то стрёмные, — продолжил Роман. Немного отстранился от собеседников. — Я не то чтобы унизить! Некоторые — как люди, только страх в глазах непреходящий. Да и глаз не поднимают, пялятся в землю. Даже дети. А некоторые — как зомби. Их сторонятся, боятся. А они своих не узнают. И на закате не домой бегут, не в полях ночуют, чтобы утром работать — бредут к мосту.
— Во второй раз ты упоминаешь мост, — сказал Владимир недовольно. — Что за мост? К какому мосту?
— К какому попадётся, была бы вода. Хоть бы кладка через ручей. И исчезают.
Пан Адась дёрнул товарища за рукав:
— Ну, ты и уши развесил. Он рассказывает, а не показывает, фольклорист.
И быстро продолжил, пока парень ушёл за пивом:
— Может, он какой-то пранкер?
— Да тут не литература. Надо послушать, в какую передрягу мы попали, и сделать выводы. Думаешь, пранк? А кому это нужно?
— Твоим апологетам. Повеселить любимого писателя. Или киностудия к тебе так подкатывает. Наняли молодого артиста.
— И корчму построили?
— А что тогда? Наловили рыбы и спим? Или мухоморами отравились и видим общий сон?
— А почему нет? Вместе с ума съехать можно, почему бы не снить общий сон?
Адась отодвинул остатки яичницы:
— Вкус у неё действительно какой-то, мухоморный.
Вежливо окликнул Романа:
— Так что там с зомбями?
— Обо всём забывают, о доме, о детях, работают с мёртвыми глазами от рассвета до заката, пока не умрут, исчезая ночью. Одна жена не смирилась, затянула мужа в амбар и позвала ведьму, чтобы отговорила.
— И что? — навалился грудью на стол пан Адась, бормоча: «Трудоголики японские какие-то, не верю».
— Та увидела, что прямо в сердце мужика, через спину, тянется паутина, а в сердце — ржавый наконечник болта застрял. А другой конец паутины исчезает за мостом, в городе из паутины и пепла.
— Вот кому книги писать надо, — прошептал Адась. — Той ведьме. У тебя, Володя, фантазии маловато.
— Тянется к чему-то ужасному внутри, к концентрированному злу. Но ведьме глаза заволокло тьмой, туманами, так что увидеть это зло она не смогла. Едва сама выкарабкалась. Подпалила паутинку лучиной и велела жене запереть мужа в овине. А как солнышко взошло — его там уже не было. Только жирное пятно сажи с паутиной и ржавый обломок болта.
— А одежда?
— Тьфу на вас, — вызверился Адась. — Мне выйти надо проветриться, пиво наружу просится.
Постояв какое-то время под кустами, возвращались они с Владимиром к корчме.
— Пранки-дырянки, — фыркал и сердился Адась. — Ты же нормальный человек. Образованный, осведомлённый! Интеллигентный, почти! А разве такой человек на дешёвку купится? Триллер какой-то, паршивый белорусский, бабки в деревне не поверят. А ты сидишь, уши развесил.
— А сюжет неплохой. Интересно только, что там сидит в середине. И при чём здесь Наденька Яновская?
— Твой критик сидит, — хмыкнул Адась. — Воссоздаёт твой мир, как он его понимает, и смотрит на реакцию. А может, какой-то тёмный властелин, Кощей. Дистрофик Бессмертный.
— Тогда как в это окружение попал Роман? Он меня даже не читал.
— Притворяется. Артист!
Владимир взялся за ручку двери:
— Ну, а если это правда?
— Ну, ты же тут рыбку ловил, мечтал, — подтрунивал Адась, — сюжеты обдумывал… Сидел часами в облака пялился. Оно слушало, а потом материализовало.
— Оно — что?
— Искусственный разум, разумный паук, инопланетный звездолёт, чёрт с кикиморой, кинематографисты — выбирай, что нравится.
— Ага, выставило из речки перископ, а по дну подводная лодка ползёт.
Они переглянулись и рассмеялись. Колючая проволока страха и непонимания происходящего распалась осколками.
— Пойдём дальше слушать. Парень, наверное, уже заждался.
И не ошибся. Роману хотелось поделиться хоть с кем-то.
— …Жена тосковала, у попа отговаривала, пошли сплетни, а потом сама вдруг исчезла. Пустую хату седьмой дорогой обходят.
Парень вздохнул.
— Таких, тронутых мроей, забвением всего, всё больше и больше.
— Чтобы стать манкуртом, внешнее воздействие не обязательно, — возразил пан Владимир.
— Ну да, — Роман заказал ещё пива. — Некоторые сами отдаются злу, наперегонки бегут. Носят при себе самострелы, чёрные болты, и тьму в сердце. Те не забывают, но гнушаются света, считают себя властелинами. Как Муравьёв-вешатель, толстая отекшая скотина.
— Ты говоришь о нём, будто он не умер больше века назад? — Владимир дернул шеей, будто ворот стал слишком тугим. — Будто ты его собственными глазами видел?! А чтоб его! И он здесь?!
— Описал извращенца, писатель! — упрекнул Адась.
— Тогда и Кастусь рядом должен быть.
Роман вздохнул:
— Самого Муравьёва не видел. Но столько слышал… Да, да, со мной не очень делились, — Римша покраснел. — Но и подслушать сплетни можно! Он один из… Та власть называет себя архангелами. Они убийцы, такая же часть тёмного города, как рабы.
— Не "арханёлами"? Это разве твои? — седой Адась посмотрел на товарища.
Пан Владимир наклонил голову, тихо прочитал:
— Днём, и в ночи, и утром
Перестук копыт над землёй.
Это конные скачут архангелы
По дорогам планеты моей…
— Вот так один напишет… — бурчал Адась. — Вот разгребай теперь.
— Может, оно всё воображаемое?
— Нет, — просто ответил Роман. Пан Владимир вознесся, опираясь на стол ладонями:
— Я это зло за уши оттаскаю за такое воплощение. Будь оно хоть искусственный интеллект, хоть что угодно, — пообещал он. — Нет ушей — пришью и всё одно оттаскаю! Если это не сон и не глупые шутки. Давай, рассказывай дальше. Как попасть в это чёртово место?
— Живым — никак.
Глава 4
Выйшлі яны з карчмы ўжо добра нападпітку. Жнівеньскія дні кароткія, заход адзіхацеў, сутонне ўкрыла зямлю.
Карчмар з ліхтаром праводзіў гасцей за парогу. Лісліва ўсміхаўся, гнучыся ў поясе, прапанаваў начлег з ложкамі з сёлетнега, духмянага, наймякчэйшага сена ў пуні.
— Нічога, — адмахваўся Раман, — нічога, у замку пераначуем, не заблукаем.
Карчмар наўздагон пужаў балотнымі панамі, што падхопяць пьянюкоў ды будуць гойсаць па балоце да свету, патопяцца ў дрыгве, як каровы, ці павіснуць на шуле варот на смех усяе акрузе.
Але хутка яго прароцтвы занурыліся ў далечы.
Ноч шапацела, адзывалася салоўкамі, пяшчотна пахла шыпшынай, якая тут цвіце аж да верасня. Ноч, не зваджаная ліхтарамі, круціла на Зорным Коле неабсяжнае неба.
Але раптам і салоўку, і рыпенне цыкад, і шалахценне вільготнай роснай травы змянілі дзіўныя гукі, быццам у тумане, што курыўся на поплавах, бразгала і лязгатала нешта неадпаведнае.
— Цягнік? Танкі лязгочуць?
— Вусенямі, — зарагатаў Уладзімір. Адась пастукаў сябе па ілбе. Раман няўцямна перавёў позірк з аднаго на другога і прыслухаўся.
Нешта сапраўды кацілася да іх, пэўна, вялікае і варожае. Трава хрумсцела. І раптам з туманоў вылануўся вялікі мажны заяц, абцяжараны мехам, вялікай драўлянай лыжкай і пустым чорным саганом. Заяц ляцеў, ускідаючы азадак, як напужаны конь, цяжка дыхаў, і вушы віліся за ім, як харугвы.
А далей з галёканнем, са смачным чвяканнем капытоў, узрываючых траву, неслася шляхетная хеўра. Чугі, вялеісы, вырачанныя вочы вершнікаў… конскія храпы, з якіх ападала пена… Усё было дастойна пэндзля Босха ці Брэйгеля-старэйшага, а то й абодвух разам.
— Сто-ой!
Заяц схаваўся за пана Адася, той — за Ўладзіміра, а капыты стаўшых дыбарам коней узляцелі ў непасрэднай блізасці ад яго галавы.
— Стой, кажу!
Капыты апалі, ўзараўшы зямлю, разам з імі ачахлі агеньчыкі, што прабягалі па плашчох і грывах, азорвалі вершнікаў, блакітная і зялёнае балотнае святло знікла. Вочы коней перасталі палымнець чырвоным.
Жарабец галоўнага лыцара спрабаваў укусіць Уладзіміра за плячо, але атрымаў па пысе і цяжка, сарамяжліва уздыхнуў.
Вершнік ягоны — небывалай красы мужчына, у светлых валасах якога блытаўся месяц, а вочы былі сіней беларускіх азёр, — целяпнуў доўгімі веямі, нацягваючы повад. Яго бровы ўзляталі да скроняў, плечы былі шырокія, а клубы вузкія. Седзячы верхам, ён здаваўся амаль волатам, а й так аказаўся не ўломкам, ростам хіба крыху ніжэй пана Ўладзіміра.
Хеўра цягнула з похваў шаблі. Чарнявы, худы, схожы с цыганам замахнуўся.
— Іра, стой! Гэта наш заяц.
Уладзімір нахабна нахіліў галаву да пляча:
— А чым дакажаш?
— Ён нам піва варыць абяцаўся! Саган узяў, мех ячменю ды соладу ўзяў, дык яшчэ й лыжку слямзіў, крахабор!