— Твой саган?
— Анягож! На ім і клейна ёсць. Паходню, Іра!
Яны ўтрох утаропіліся ў дно сагана. Рымша прытрымаў зайца.
— Ну добра, на сагане клейна ёсць, — пагадзіўся Ўладзімір. — А на зайцы?
Падцягнуў таго за доўгія вушы. Заяц звесіў лапкі і замружыўся, прыкідаючыся нябожчыкам.
— Ну? Дзе на ім клейна?
Хеўра чухала патыліцы. Ляскат ад шаломаў несся, як ад званоў у Вільні на Вялікдзень ці яшчэ якое вялікае царкоўнае свята.
— Значыць, нічый заяц. То будзе наш. А саган ды мех з зернем забірай, мы сабе новыя справім.
Курэлі туманы, дастаючы ўжо добра да поясу пешым і коням па жывот.
— Заяц істота вольная. Сам можа выбраць, з кім ісці.
— Ён вінен мне піва, — цяжка зірнуў рыцар.
— А сярнічкі ты яму даў, Гера?
Раман рассмяяўся.
— Даў — што?.. Як ты мяне назваў? — уздыбіўся светлавусы прыгажун.
— Гервасій з Вылівах, герб «Чапля», адарвірог, бабнік, гумарыст чортаў, рагачоўскую раду з хеўрай сваёй перетварыў у статак галінастых аленяў, мог бы і сам, не на шмат болей часу б адняло… — здзекваўся Ўладзімір. — да дзевак і коней ласку маеце, а яшчэ…
Ён зрабіў эфектную паўзу.
— Са Смерцю ў шахматы згуляеш і каня ў яе… хм… пазычыш. Шахматнага, зразумела.
— Адкуль ты ведаешь ўсё? Ты чаклун?
— Бяры вышэй, — Уладзімір узняў падбародак. — Я твой бацька!
Тут Раман зарагатаў так, што заяц заенчыў і шуснуў у траву. Только вушы трымцелы, тырчучы над быльнягом. Адась штурхнуў Рымшу кулаком у бок.
— Дык ты ж памёр, — разгублена сказаў Гервасій.
Уладзімір развёў рукі:
— З кім не бывае!
— Дык цябе адпусцілі?!
— Ну…
— Ты б маніў ды не завіраўся, — страшэнным шэптам звясціў Адась, прыўстаўшы на мыскі, каб пэўна дацягнуцца да сябрава вуха.
— Чыстую праўду кажу! Я ж яго нарадзіў… некаторым чынам.
Ён паляпаў Гервасія па плячы:
— Звыкай.
— Бацька… э… мну…
Хеўра прыгаломшана маўчала.
— А як ты ўцёк?
— Мяне выгналі! І казалі, каб я цябе перавыхваў, бо як памрэш, ад цябе ў апраметнай усім млосна будзе. Па-першае, шыпшыну туды пранясеш, і яна азорыць месца, дзе толькі цемра і скрыгат зубоўны… Па-другое, не даш павесіць насы спадарожнікам, чым перавозчыка законнай ежы пазбавіш. Па-трэцяе, абразіш вялікага расейскага цара Івана, што з атручанымі жонкамі на хрыбціне там лётае, сваімі прыязнымі да слабога полу стасункамі. Ну й дзе шчасце й смех, там Смерці млосна.
— Дык ты мяне агнусекам Божым парабіць хочаш ці дэвоткай касцёльнай?
Уладзімір зароў:
— Я што, дурны?!
Палашчыў зайца па доўгіх вухах.
— Абнімемся, сыне!
Яны з Гервасiям доўга мялі адзін аднаго ў абдымках так, што трашчалі рабрыны. Хеўра замілавана рохкала, гэхкала й уздыхала. Мелкі чарнявы багемец Іра нават слязу пусціў з вачэй.
— Дык ты жывы! — шчасліва ўскрыкнуў Выліваха. — Я думаў, прывід, як папы страшылі! Цьху, анягож.
Ён паляпаў Уладзіміра па спіне.
— Але зайца аддай!
— Не аддам. У мяне ні кала, ні двара, голаў прытуліць некуды. Піваварню адчыню.
— Дык дамоў едзь, у камяніцу.
— А дзе яна? Забыў.
Выліваха ўладна ўзмахнуў рукой, трое з хеўры спешыліся, саступая ўдаванаму бацьку з сябрамі коней.
Кабыла Іры ўкусіла пана Адася.
— Я да гэтай пачвары і на крок не падыйду! — узбурыўся той, трэсучы далонню. — У-у, свірэпа!
Неяк уладкавалі яго за спіной Уладзіміра. Раман, як асоба нейтральная, павёз зайца з прыладамі, нагадаўшы канюшынай, каб больш не ўцякаў.
— Няма там камяніцы ніякай, — бурчаў Уладзімір. — Спярша была, а пасля на «гаспадарчыя патрэбы» разабралі. Каб помнік гісторыі знішчыць, абавязкова «гаспадарычя патрэбы» ўсплывуць!.. уласных гаспадарак. Рупліўцы. Што не іх — разбяруць не пагрэбуюць.
Яны скакалі ў цішы пад поўняй. Не бразгалі цуглі, не грымелі падковы, туман абцякаў павуціннем ногі коняў. Шлях здаваўся бясконцым.
— Звязаўся з балотнымі панамі, татка! Завязуць невядома куды, — ёрнічаў у плечы Ўладзіміру Адась, мяшком гойдаючыся на конскай спіне.
Ці каня сапсуе, ці азадак.
Паступова з цемры выланілася, паднялася з туману вежычка, аблямаваная гаспадарчымі будынкамі, дрэвамі, агароджамі…
— Такога не можа быць, — выдахнуў пан Уладзімір. — Я сам бачыў, як яе разбураюць…
— Ну вось, — азваўся Гервасій, — мы дома.
Працягнуў звязку ключоў:
— Ладкуйцеся.
— А ты куды?
— Да Іры хіба паеду. Ці ў Азярышчанскі манастыр.
— Жаночы?
Уладзімір пасміхнуўся:
— Ну, каб табе з тое прычыны не было нічога, акрамя радасці. А заяц?
Выліваха развёў рукамі:
— Ігумення піва не ўхваляе.
І хутка перастук капытоў занік у далечыні. А пападанцы-траплёнцы ўвайшлі ў дом. І свет каганца замігцеў у цемры нягаснучай зоркаю.
Вышли они из трактира уже порядком подвыпившими. Августовские дни коротки, солнце садилось, сумерки накрыли землю.
Хозяин трактира с фонарём провожал гостей за порог. Ласково улыбался, кланялся в пояс, предлагал ночлег с кроватями из свежескошенного, душистого, самого мягкого сена на сеновале.
— Ничего, — отмахнулся Роман, — ничего, в замке переночуем, не собьёмся с пути.
Хозяин вдогонку пугал болотными панами, которые схватят пьяниц и будут катать их по трясине до утра, утопят в болоте, как коров, или подвесят на перекладине ворот — на потеху всей округе.
Но вскоре его пророчества канули вдали.
Ночь шептала, отзывалась соловьями, ласково пахла шиповником, что цветет здесь аж до сентября. Ночь, не испорченная фонарями, вращала на Звёздном Колу безбрежное небо.
Но вдруг соловьиные трели, стрёкот цикад и шелест влажной росистой травы сменились странными звуками — будто в тумане, стелившемся над плавнями, гремело и лязгало что-то чуждое.
— Поезд? Или танки лязгают?
— Гусеницами, бабочки которые, — захохотал Владимир. Адась постучал себя по лбу. Роман ошалело перевел взгляд с одного на другого и прислушался.
Что-то и правда катилось к ним — возможно, большое и враждебное. Трава хрустела. И вдруг из туманов, стелющихся над заливными лугами, вылетел здоровущий заяц, нагруженный мешком, большой деревянной ложкой и пустым чёрным котлом. Заяц несся, задрав зад, как напуганный конь, тяжело дышал, а уши его вились позади, будто знамёна на ветру.
А следом — с криками, с сочным чавканьем копыт, вспарывающих траву, — мчалась шляхетская кодла. Кафтаны, плащи, выраченные глаза всадников… конские морды, с которых падала пена… Всё это было достойно кисти Босха или Брейгеля-старшего — а то и обоих разом.
— Сто-ой!
Заяц юркнул за пана Адася, тот — за Владимира, а копыта вскинувшихся коней взвились в считанных сантиметрах от головы последнего.
— Стой, говорю!
Копыта рухнули вниз, вонзаясь в землю. Вместе с ними зачахли огоньки, бегавшие по плащам и гривам, озаряя всадников. Голубой и зеленый болотный свет исчез. Глаза коней перестали полыхать красным.
Жеребец главного рыцаря попытался укусить Владимира за плечо, но получил по морде и тяжело, стыдливо вздохнул.
Всадник его — небывалой красы мужчина, в светлых волосах которого запутался месяц, а глаза были синее белорусских озёр, — телепнул длинными ресницами, натягивая повод. Его брови взлетали к вискам, плечи были широки, бёдра узки. Сидя в седле, он казался почти великаном, а и так оказался не малявкой, ростом чуть пониже пана Владимира.
Кодла уже тянула из ножен сабли. Один — чёрный, худой, похожий на цыгана — замахнулся.
— Ира, стой! Это наш заяц!
Владимир нагло склонил голову к плечу:
— А чем докажешь?
— Он обещался нам пиво сварить! Взял котел, мешок ячменя и солода. Да еще и ложку стащил, крохобор!
— А котел твой?
— Еще бы! На нём клеймо есть. Факел, Ира!
Они втроём впились глазами в дно котла. Римша придерживал зайца.
— Ладно, — признал Владимир, — на котле клеймо есть. А на зайце?
Он притянул того за длинные уши. Заяц свесил лапки и закрыл глаза, притворяясь мёртвым.
— Ну? И где на нём клеймо?
Кодла скребла затылки. Лязг шлемов разносился, как перезвон колоколов в Вильно на Пасху или какое-нибудь другое великое церковное празднество.
— Значит, ничейный заяц. Тогда будет наш. А котел с мешком зерна забирай — мы себе новые справим.
Туманы густели, уже доставая пешим по пояс, а коням — по живот.
— Заяц — существо вольное. Сам может выбрать, с кем пойти.
— Он должен мне пиво, — мрачно глянул рыцарь.
— А спички ты ему дал, Гера?
Роман рассмеялся.
— Дал — что?.. Как ты меня назвал? — вскинулся светлоусый красавец.
— Гервасий из Выливах, герб «Цапля», оторвирог, бабник, юморист чертов, из рогачёвской рады с кодлой своей сделал стадо рогатых оленей — мог бы и сам, не на много бы больше времени отняло… — насмехался Владимир. — Да и к девкам вы добрые, и к коням… А еще…
Он сделал эффектную паузу.
— С самой Смертью в шахматы сыграешь и коня у неё… хм… одолжишь. Шахматного, понятно.
— Откуда ты всё это знаешь? Ты чародей?
— Бери выше, — Владимир приподнял подбородок. — Я твой отец!
Тут Роман заржал так, что заяц взвизгнул и метнулся в траву. Только уши дрожали, торча над бурьяном. Адась толкнул Римшу кулаком в бок.
— Так ты же умер, — растеряно сказал Гервасий.
Владимир развёл руками:
— Ну, с кем не бывает!
— Так тебя отпустили?!
— Ну…
— Ври да не завирайся, — страшным шёпотом предостерёг Адась, встав на цыпочки, чтобы точно дотянуться до уха товарища.
— Чистую правду говорю! Я же его породил… в некотором роде.
Он похлопал Гервасия по плечу:
— Привыкай.
— Отец… э… мну…
Кодла потрясённо молчала.
— А как ты сбежал?
— Меня выгнали! И сказали, чтобы я тебя перевоспитал, потому что когда ты помрешь, в преисподней от тебя всем хреново станет. Во-первых, ты шиповник туда принесёшь, и он озарит место, где только тьма и скрежет зубовный… Во-вторых, не дашь повесить носы попутчикам, чем лишишь перевозчика положенной пищи. В-третьих, своими нежным отношением к слабому полу оскорбишь великого русского царя Ивана, что с отравленными жёнами на хребте там летает… Ну и где счастье и смех — там Смерти тошно.