— Так ты хочешь сделать из меня ягненка Божьего или церковную прислужницу?
Владимир взревел:
— Я что, дурак?!..
Погладил зайца по длинным ушам.
— Обнимемся, сын!
Они с Гервасием долго мяли друг друга в объятиях, так, что хрустели рёбра. Кодла трогательно хрюкала, фыркала и вздыхала. Маленький чёрный богемец Ира даже пустил слезу.
— Так ты живой! — счастливо вскричал Выливаха. — Я думал, привидение, как попы пугали! Тьфу, чепуха.
Он похлопал Владимира по спине.
— Но зайца отдай!
— Не отдам. Ни кола, ни двора, голову приткнуть негде. Пивоварню открою.
— Так поезжай к нам, в каменицу.
— А где она? Забыл.
Выливаха повелительно взмахнул рукой — трое из кодлы спешились, уступая фальшивому отцу с товарищами своих коней.
Кобыла Иры укусила пана Адася.
— Я к этому чудовищу и на шаг не подойду! — возмутился тот, потирая ладонь. — У-у, кляча!
Как-то устроили его за спиной у Владимира. Роман, как лицо нейтральное, повёз зайца с припасами, накормив его клевером, чтобы больше не убегал.
— Нет там никакой каменицы, — бурчал Владимир. — Сначала была, а потом на «хозяйственные нужды» разобрали. Чтобы памятник истории уничтожить — обязательно всплывут «хозяйственные нужды»… собственных хозяйств. Радетели! Хапуги. Что не их — разберут, не погнушаются.
Они скакали в тишине под полной луной. Не звенели стремена, не гремели подковы, туман обтекал ноги коней, как паутина. Дорога казалась бесконечной.
— Связался ты с болотными панами, батя! Везут — незнамо куда, — ерничал в спину Владимиру Адась, мешком болтаясь на конской спине.
То ли коню спину отобьет, то ли собственный зад.
Постепенно из темноты проступила, поднялась из тумана низенькая башенка, обрамлённая хозяйственными постройками, деревьями, заборами…
— Не может такого быть, — выдохнул пан Владимир. — Я сам видел, как её разрушили…
— Ну вот, — сказал Гервасий, — мы дома.
Протянул связку ключей:
— Устраивайтесь.
— А ты куда?
— К Ире, что ли, поеду. Или в Озерищенский монастырь.
— Женский?
Владимир усмехнулся:
— Ну, чтобы тебе по этой причине не было ничего, кроме радости. А заяц?
Выливаха развел руками:
— Игуменья пиво не одобряет.
И вскоре стук копыт затерялся вдали. А попаданцы — вошли в дом. И свет масляной лампы замерцал во тьме, как неугасимая звезда.