Огненная вспышка пронзила бок. ПРотивник торжествующе взревел, готовясь нанести смертельный удар. Но боль не остановила меня. Она стала топливом. Чистым, высокооктановым топливом для моего внутреннего зверя.
Взревев так, что, казалось, задрожали камни под ногами, я шагнул вперёд, игнорируя боль. Прежде чем он успел ударить снова, я схватил его вооружённую руку своей здоровой, правой, в которой всё ещё сжимал булаву. Тот не ожидал этого и попытался вырваться, но мой захват был хваткой зверя, вцепившегося в добычу. Его уверенность сменилась недоумением, а затем — страхом. Он увидел в моих глазах не боль, а обещание скорой и жестокой смерти. Его смерти.
И я начал бить.
Не целясь. Не думая. Просто обрушивая свою гранитную булаву на его размалёванную морду. Снова. И снова. И снова.
Первый удар — глухой. Череп выдержал.
Второй — на кости осталась глубокая вмятина, а его глаза закатились, он захрипел.
Третий — череп треснул, и из трещины брызнула кровь.
Четвёртый, пятый, шестой — я уже не считал. Я просто молотил, превращая его голову в блин из костей, мозгов, с яростью, которая могла бы сдвинуть горы. Да что там «сдвинуть»! Я ощущал в себе энергию стереть их в пыль! Звук сменился на мокрое, чавкающее хлюпанье.
Когда я остановился, тяжело дыша, от его головы не осталось ничего, кроме кровавого месива, прилипшего к плечам. Я разжал пальцы, и безжизненное тело грузно рухнуло на землю. Победа дикой силы над дисциплиной. Победа хаоса над порядком. Победа зверя над человеком. Хотя… Нет. Никакой он не человек. Чудовище от которого я избавил мир.
Вокруг на мгновение воцарилась тишина. А затем рабы, видевшие это, взревели с новой силой. Их крик был смесью ужаса, восторга и освобождения. Со смертью командира организованное сопротивление рухнуло, как карточный домик.
Я стоял над трупом, чувствуя, как по подбородку стекает чужая кровь. Но мой взгляд уже был не здесь. Он был прикован к чёрному, богохульному шпилю Антипирамиды, что пронзал дымное небо, как игла, готовая проткнуть глаз бога. Этот начальник стражи… он был лишь ещё одним замком на двери её темницы. И я только что его сломал. С помощью грубой силы и пренебрежения к правилам. И мне это понравилось!
Волна обезумевших от крови рабов смяв заслоны, не сдерживаемая более никем, хлынула за мной, выплеснувшись на широкую храмовую площадь, как сточные воды из прорванной канализации. Ту самую, где всего несколько дней назад я висел на столбе, истекая кровью под ударами бичом. Но здесь их яростный напор разбился о неодолимую стену.
Перед нами, перекрывая путь к храмовому комплексу, стояли идеально ровные, стройные ряды воинов со щитами и копьями. Они не кричали. Не двигались. Они просто стояли в мертвенной тишине, освещаемые языками пламени от горящих зданий, их силуэты были чёткими и неподвижными, как статуи на кладбище забытых богов. Навалившиеся было первыми рабы отшатнулись, их лица, только что искажённые яростью, теперь исказились суеверным ужасом. Их боевой клич захлебнулся, сменившись испуганным шёпотом.
— Мёртвые… — прошептал кто-то рядом со мной, и его голос дрожал, как струна на ветру. — Мёртвые нам противостоят! Они не дышат!
И правда. От сотен воинов не исходило ни звука, над их рядами не поднимался пар от дыхания в ночной прохладе. Тишина была настолько абсолютной, что казалась громче любого крика. Воплощённый ужас в его чистейшем виде. Не враг, а нарушение всех законов природы, насмешка над жизнью. Дилемма, вставшая перед рабами, была проста. Бежать или умереть. Но был и третий путь.
Я шагнул вперёд, моя окровавленная булава тяжело покачивалась в руке. Несколько копий дёрнулись в мою сторону, но я увернулся, движения были резкими, инстинктивными, продиктованными не разумом, а пробудившимся звериным инстинктом. Моё звериное чутьё кричало об опасности, но не о той, что исходит от живых. Это была опасность иного порядка — холодная, бездушная, как работающий механизм. Ухватившись за одно из копий, рванул его на себя. Воин, державший его, пошатнулся и выпал из строя, его движения были неестественно резкими, как у марионетки. Я отшвырнул его на плиты площади.
Это был классический зомби. Эталонный образец из палаты мер и весов ходячих мертвецов. Кожа серая, обтягивающая кости так туго, что, казалось, вот-вот лопнет. Глаза пустые, без зрачков, мутные, как грязное стекло. Из приоткрытого рта тянуло могильным холодом и запахом прелой земли. Он был одет в доспех, который мой мозг автослесаря, привыкший к анализу конструкций, тут же идентифицировал.
Линоторакс. Панцирь из нескольких слоёв проклеенной льняной ткани, толщиной в полсантиметра. Основная часть оборачивается вокруг корпуса, крепится на боку. Нижняя часть нарезана лентами-птеругами, чтобы не стеснять движения. Легче бронзы, дешевле, а защита сравнимая… Практично, чёрт возьми. Даже в некромантии здешние хозяева проявляли инженерную смекалку.
Я выкинул из головы эти ненужные мысли, как мусор из кармана. Зомби, неловко поднявшись, шагнул ко мне, выставив вперёд руки. Я не стал тратить время на постановочные бои. Моя булава свистнула в воздухе и с сочным, влажным хрустом обрушилась ему на голову.
Череп взорвался, разлетевшись брызгами костной крошки и какой-то тёмной, густой жижи, похожей на отработанное машинное масло. Тело в линотораксе дёрнулось и мешком рухнуло на плиты, уже окончательно мёртвое. Это и не убийство было. То что мертво, умереть не может. Это утилизация.
Я повернулся к замершим рабам, вглядываясь в лица белее мела.
— Ребята, ну вы чего? Это же просто медленные клиенты! Сейчас мы им всем сделаем капитальный ремонт головы! Что вы их боитесь⁈ — крикнул я, мой голос перекрыл треск огня. — Бейте в голову! Остальное само развалится! Это просто мясо! Тухлое мясо!
Мой голос, полный непоколебимой уверенности, подействовал на них, как удар плетью. Или как чарка дешёвого, но крепкого пойла. Страх в их глазах сменился сначала недоумением, а затем — новой, ещё более безумной яростью. Они увидели, что их «непобедимые» и потустронние враги — всего лишь ходячие трупы, которым можно и нужно разбить головы, как гнилую тыкву.
Первым опомнился Нехт. Он взревел, и его рёв был похож на рык льва. Он бросился вперёд, и метнул своё копьё, пронзившее голову ближайшего мертвеца. Тот пошатался и выпал из фаланги. А за Нехтом, как прорвавшаяся плотина, с яростными криками хлынула вся толпа.
Рабы, поняв, что их враги неуклюжи и лишены инстинкта самосохранения, набросились на них с первобытной свирепостью. Они били по головам, дробя черепа топорами, кирками, дубинами. Это была грязная, отвратительная работа. Хруст костей, чавканье размозжённой плоти, фонтаны тёмной, вонючей жижи. Но это была работа, которую они могли делать.
Я же шёл сквозь их ряды, как ледокол, проламывая строй. Моя булава сносила головы по две-три за один удар. Я пробивал бреши, в которые тут же вливались рабы, разрывая фалангу мертвецов изнутри. Сломанные ребра горели огнём, но ярость была лучшим анестетиком.
Я был инженером разрушения и видел, где строй тоньше, где можно ударить, чтобы обрушить целый сектор. Это была моя стихия. Стихия контролируемого хаоса.
Глава 17Яд в Крови
Победный рёв, рождённый в коллективном экстазе освобождения, захлебнулся, как только волна рабов разбилась о первую линию обороны. Это была не битва, а столкновение с ночными кошмарами большинства из нас. Да, головы поднятых и поставленных в строй жрецами трупов разлетались от ударов, но ходячие покойники не чувствовали страха, не нарушали строй. Они просто неторопливо шли вперёд, выставив копья, безмолвной, неумолимой стеной из гниющей плоти, худо-бедно одоспешеной и вооружённой. Строй давил нас. За каждого упокоенного окончательно мертвеца вставал следующий. Энтузиазм, вскипевший на адреналине и ненависти, понемногу остывал, уступая место первобытному, липкому ужасу перед нечестивым нарушением всех мыслимых законов природы.
И моя стая распалась.
Ещё мгновение назад это была единая сила, готовая смыть этот город-тюрьму в небытие. Теперь же она растекалась грязными, паникующими ручейками. Многие, осознав, что «all inclusive» в адском отеле не предполагает лёгкой прогулки, развернулись и бросились назад, в покинутый стражей город. Добирать то, что не успели, насиловать тех, кто не смог убежать, вымещать свою рабскую злобу на камнях и уцелевших постройках. Другие, для кого свобода оказалась лишь синонимом слова «сбежать», просто растворились в ночи, спеша как можно дальше от проклятой пирамиды. Наш бунт, наша маленькая победоносная война, выродилась в пьяную, кровавую оргию мародёров. Типичная история про бунт кровавый и беспощадный.
Но были и те, кот пробился сквозь строй фаланги вместе со мной. Я не смотрел вслед тем кто не стал пытаться. Моральная дилемма «с кем вы, мастера культуры?» меня не волновала. Моя цель находилась там, впереди, за рядами мертвецов, за стенами храма, в самом сердце этой раковой опухоли на теле мира. Я просто шёл, методично работая булавой, и кровавый коридор образовывался передо мной, будто я был ледоколом, проламывающим паковый лёд. Рядом со мной осталась лишь горстка — спецотряд смертников, цвет этого рабского восстания. Те, кому нечего было терять, и те, в ком ненависть выжгла предохранители инстинкта самосохранения. Среди них я различил и Хесиру. Лицо старой жрицы было бледным, как пергамент, но решительным, в руке она сжимала короткий медный меч, снятый с трупа охранника. Рядом, тяжело отдуваясь, как паровой молот, шёл Нехт. Его огромное тело, прикрытое трофейным щитом и бронзовым панцырем, казалось несокрушимой скалой. За нами следовало ещё несколько десятков рабов с факелами, их взгляды были пусты, но в этой пустоте плескалась холодная ярость. Мы были всем, что осталось от армии освобождения. Жалкая горстка, идущая на штурм преисподней.
Прорубив просеку в рядах ходячих мертвецов, мы оказались в лабиринте внутренних дворов и переходов храмового комплекса. Здесь царила зловещая, гнетущая тишина. И здесь нас ждали настоящие хранители этого места. VIP-охрана. Секьюрити, мать их за ногу.