Они не были солдатами, а скорей уж фанатиками, выведенными в дистиллированных, если не сказать лабораторных условиях этого культа. Евнухи в тяжёлых чёрных балахонах, скользившие бесшумно, как тени, рождённые в самых тёмных углах. Из-под глубоких капюшонов не было видно лиц — только мрак, абсолютная, непроницаемая тьма. В руках они держали кривые, зазубренные кинжалы и хопеши, лезвия которых тускло поблёскивали в свете факелов, впитывая его, а не отражая.
Они атаковали из архитектурных ниш, спрыгивали с карнизов, выныривали из тёмных дверных проёмов. Их атаки были выверенными, смертоносными, каждое движение — финальный аккорд в короткой жизни очередного раба. Но страшнее всего был их шёпот. Они не кричали. Они шептали молитвы на ужасном, гортанно-шипящем языке, похожем… Ни на чсто не похожем. И этот звук, казалось, физически царапал мозг изнутри.
Одного из моих спутников, здоровенного ливийца, просто выдернули в тёмный проход. Мы услышали лишь короткий булькающий звук, словно проткнули бурдюк с вином, и шёпот, ставший на мгновение чуть громче, будто в нём прорезались нотки удовлетворения. Другой раб, бывший гладиатор из Нубии, столкнулся с одним из них лицом к лицу. В пылу схватки капюшон с фанатика слетел. То, что мы увидели, заставило даже меня, прожжённого циника, похолодеть. Его лицо не было обезображено шрамами. Оно было перекроено. Намеренно. Ритуально. Превращено в нечеловеческую маску ужаса, с натянутой до блеска кожей, безгубым ртом-щелью и пустыми глазницами, лишёнными глаз. Нубиец, видевший смерть сотни раз, закричал. Выронил топор. И, смеясь страшным, идиотским, рваным смехом, бросился головой о каменную стену, размозжив себе череп. Видимо, решил, что это более приятная альтернатива.
Именно тогда я осознал это в полной мере. Дар Велеса. Звериное чутьё. Мой личный антивирус, встроенный в прошивку души. Это было не зрение и не слух. Это было покалывание на затылке, внезапный холод, скрутивший кишки, инстинкт, вопивший красными буквами «Опасность! Опасность! Опасность!» прямо на подкорке. Тень метнулась ко мне со спины, но я уже разворачивался, и моя булава, описав короткую дугу, встретила её, с хрустом раздробив грудную клетку под чёрным балахоном. Моя ярость работала как мощный шумоподавитель, глуша их ментальный террор. Я просто крушил их, как гнилые пни в заброшенном саду.
Но их было слишком много, а может это нас осталось слишком мало. Они лезли, как тараканы. Пока я превращал в фарш одного, другой, маленький и юркий, как ласка, проскользнул под моей рукой и нанёс удар. Кривой кинжал вонзился мне в бок. Боль была острой, но привычной — очередной прокол в моей многострадальной шкуре. Я вырвал клинок, отшвырнув фанатика ударом ноги. Но что-то было не так. Рана горела неестественным, ледяным огнём, который быстро, как метастазы, распространялся по венам.
Яд. Эта уродливая тварь меня отравила.
Мир поплыл, как акварель под дождём. Тени от колонн начали извиваться, как чёрные змеи на сковородке. Мне показалось, что каменные стены плачут кровью, а шёпот фанатиков теперь звучал прямо у меня в голове, переплетаясь с голосом, зовущей меня, Стеллы. Мозг превратился в дешёвый радиоприёмник, поймавший сразу две волны — из ада и из рая. Судорога свела мышцы, я на мгновение опустился на колено, мир завертелся в бешеной карусели, как на центрифуге для подготовки космонавтов.
Хесира подхватила меня под руку.
— Держись, Освободитель! Это яд змеиных жрецов, он сводит с ума, а потом останавливает сердце! Не дай ему победить!
Сквозь мутную пелену я видел, как Нехт, прикрывая нас, ревёт, отбиваясь от троих сразу. Его щит треснул, разлетевшись щепками. Один из кинжалов вошёл ему в плечо, другой — в живот. Он взревел, но не от боли, а от чистой, незамутнённой ярости, схватил одного из нападавших за голову и с отвратительным хрустом просто сломал ему хребет о своё колено. Но третий, тварь без имени, скользнул сбоку и полоснул его по горлу. Рёв оборвался, сменившись булькающим хрипом. Великан рухнул, захлёбываясь собственной кровью, его взгляд удивлённо уставился в дымное небо. Ещё один хороший парень отправился на тот свет, где, я надеюсь, нет богов и жрецов.
Мы пробивались вперёд, оставляя за собой два вида трупов — наши и их. От изначальных нескольких тысяч рабов, что вырвались на свободу, теперь, пробиваясь к входу в пирамиду, нас оставалось едва ли несколько десятков. Самых отчаянных, самых безумных. Как элитный клуб обречённых самоубийц.
Во главе этой жалкой горстки шёл я — окровавленный, отравленный, шатающийся от галлюцинаций и физического истощения. Каждый шаг отдавался пульсирующей болью в сломанных рёбрах и горящей огнём ране. Но сквозь туман яда, сквозь плачущие кровью стены и шепчущие тени, я видел только одно. Чёрный, зияющий провал — вход в Антипирамиду. И моя ярость, чистая, дистиллированная, как спирт «Рояль» из девяностых, была единственным, что ещё держало меня на ногах. Она стала моим экзоскелетом и моей системой жизнеобеспечения.
Глава 18Встреча с Тьмой
Когда я, шатаясь, переступил порог Антипирамиды, мир вокруг качался и поплыл — он совершил контрольный выстрел в голову моему представлению о реальности. Законы физики, к которым я привык за свою недолгую, но насыщенную жизнь, здесь, видимо, отменили за неуплату. Длинный коридор, ведущий вглубь, изгибался под невозможными, углами, словно его проектировал пьяный архитектор после недельного запоя. Каменные плиты пола, казалось, медленно, почти незаметно дышали, то вздмаясь, то опадая, точно как грудь спящего гиганта. А фрески на стенах… о, эти фрески. Они двигались. Это были не просто картинки, нарисованные древним художником-шизофреником. Это были окна в ад. Динамические обои прямиком из самых жутких ночных кошмаров. Я видел, как звёзды гаснут, пожираемые беззвёздной пустотой. Видел существ с хитиновыми панцирями и множеством фасеточных глаз, которые строили города из живой, кричащей плоти на планетах, вращающихся вокруг чёрных солнц. Внутренний критик во мне было восхищённо цокнул языком: «Какая экспрессия! Какая глубина!», но осознание того, что всё это было правдой, шептало другое: «Куда ты лезешь, Егор? Беги, глупец! Беги пока не поздно! И не вздумай оглядываться». Но я упрямо шёл вперёд.
Шёл сквозь сгустившийся, как сироп от кашля, воздух, пропитанный тошнотворной смесью ладана, озона и запаха гниющей плоти. И сквозь эту вязкую тишину доносились два звука — монотонный, бьющий прямо в мозг удар невидимого гонга и ритуальное, многоголосое подвывание, что ошибочно местные принимали за пение. От этой какофонии сводило зубы.
Младшие жрецы выпрыгивали из теней, которые в этом месте казались твёрдыми, как застывший битум. Последние из евнухов-фанатиков, авангард армии уродов. Но здесь, в сердце их святыни, на «домашнем поле», они были ещё быстрее, ещё безумнее. Один прыгнул на меня с потолка, как гигантский паук-переросток. Моя реакция, обострённая ядом и животным чутьём, сработала раньше, чем мозг успел обработать входящий сигнал. Булава взметнулась вверх и встретила его в полёте. Раздался омерзительный влажный хруст, и то, что упало на пол, было уже не воином, а мешком со сломанными костями в чёрном погребальном балахоне.
Двое других атаковали с боков, в идеальной синхронизации. Я отбросил одного ударом ноги, чувствуя, как под подошвой сандалии ломаются его рёбра с хрустом сухих веток. Второму я просто подставил левую руку. Он полоснул её медным кривым кинжалом, ожидая, что я взвою от боли. Вместо этого я, проигнорировав новый разряд агонии, со всей дури ударил булавой по его локтю с обратной стороны. Рука выгнулась в неестественном направлении с сухим треском. Пока он выл, я закончил дело коротким, деловитым ударом в основание черепа. Я уже не чувствовал ни боли, ни усталости. Я был машиной, работающей на ярости и отраве, и эта адская смесь оказалась на удивление эффективным топливом.
Пробив этот последний заслон, я ввалился в центральный зал Антипирамиды.
И замер.
В центре огромной, круглой залы, под самым куполом, из которого сочилась тьма, стоял алтарь из полированного чёрного камня, похожего на обсидиан. Возле него — три фигуры. Высшие Жрецы. И они не были людьми.
Здесь, в своём храме, вдали от посторонних глаз, они не носили искусно выделанных масок и не прятались в складках балахонов из дорогой ткани расшитой золотыми нитями. Их вытянутые, деформированные черепа напоминали уродливые дыни. Длинные, несуразные конечности с лишним суставом на каждом пальце двигались плавно и неправильно, как у богомолов. Их тела оказались неестественно короткими на фоне длинных костистых конечностей, а кожа, лишённая одежды, была покрыта мелкой, переливающейся чешуёй. И взгляды. Безгубые рты усажены частоколами игольчатых клыков, сутулые загривки поросли острыми шипами. Их взгляды, лишённые зрачков и белков, были полностью жёлтыми, как у рептилий, и источали холодное, нечеловеческое высокомерие. Были ли это люди? Нет. Если, конечно, одурманенный галлюциногенами мозг меня не обманывал.
— Демоны, — пробормотала Хесира, словно откуда-то издалека, хотя была рядом. — Как есть демоны…
Но я её не слушал, а наблюдал за проходящим внутри зала. Они стояли вокруг алтаря и плели руками в воздухе сложные узоры из света и тени. Вокруг них мерцал и подрагивал почти невидимый купол — силовое поле, искажавшее свет факелов, заставляя его преломляться под немыслимыми углами.
На алтаре, привязанная за запястья и лодыжки, лежала Стелла. Нагая. Её тело было покрыто какими-то символами, нарисованными светящейся, пульсирующей краской. На голове у неё была надета сложная корона из чёрного металла, похожая на печать или клеймо. Она была в трансе. Её взгляд был устремлён в никуда, а из уголка рта тонкой струйкой текла радужная, маслянистая слизь.
А над ней… над ней висела сама Тьма. Клубящаяся туча из теней, из которой постоянно формировались и тут же распадались щупальца, когти и десятки глаз, полных бесконечной, космической ненависти. Я сразу понял, что это отражение Апопа в нашем мире. Или как его там этого демона? И оно медленно опускалась, пытаясь войти в Стеллу, слиться с ней, поглотить её душу, как операционка поглощает оперативную память.