Forum boarium[36] вплоть до последних дней империи показывали любопытствующим и набожным людям маленький грот, осененный фиговым деревом, называвшийся Луперкал. Тут, говорили, волчица кормила молоком божественных близнецов; поэтому там поместили бронзовую волчицу, работу этрусского скульптора, которую нашли, как тогда полагали, в начале XV века и которая украшает теперь Капитолийский музей. Несколько дальше, на месте церкви Св. Анастасии, находился большой жертвенник (Ara maxima), поставленный, говорят, Евандром, где до конца империи праздновали победу Геркулеса над Какусом. Выше на холме виднелся памятник еще более почтенный, которого истый римлянин не мог видеть без волнения; это был дом или, лучше, хижина Ромула, скромное жилище, представлявшее поразительный контраст с окружавшими его мраморными дворцами; в нем, по словам поэта, два царя довольствовались одним очагом. Его так тщательно хранили и ремонтировали, что оно существовало еще в конце IV века. Мы не только можем себе его представить по описаниям древних писателей, но недавнее открытие почти поставило его перед нашими глазами. При раскопках древнего кладбища близ Альбы нашли погребальные урны из терракоты грубой работы, представляющие маленькое круглое здание с остроконечной крышей. Мы знаем, что это тип древней хижины латинских крестьян, построенной из тростника и покрытой соломой. Они, следовательно, имели обыкновение строить гробницы наподобие домов, и жилище мертвых было устроено так же, как жилище живых. Как мы видели, по этому образцу построили древнейшие храмы Геркулеса Победителя, Весты, и вполне естественно было, что жилище царей должно было быть похоже на жилище богов. Эти памятники, покрывавшие некогда Палатинский холм, более не существуют, но мы знаем, где они должны были стоять, и мы не рискуем ошибиться, относя к некоторым из них остатки, находящиеся в разных местах холма.
Скажут, может быть, что я очень серьезно отношусь к этим древним воспоминаниям и что слишком много чести для Тита Ливия и Дионисия Галикарнасского верить их рассказам о древнейшей эпохе; но Ампер[37] заметил уже, что если ученому очень легко в своем кабинете насмехаться над Ромулом и его преемниками и видеть в рассказах о них только басни и объяснять их как мифы, не имеющие никакой реальности, однако после посещения Рима он такой убежденности уже не имеет. В этом городе прошлое, которое сначала кажется таким отдаленным, таким сомнительным, приближается к нам; его можно пощупать, его видишь. Оно оставило после себя такие глубокие и живые следы, что невозможно отказать ему в какой-либо претензии. Можно еще представить себе, что, если ничего не осталось от этих древних веков, и греческие историки, первые открывшие римские анналы, придумывали разные басни, чтобы наполнить пустоту истории. Но, предполагая даже, что они были бесстыдными лжецами, необходимо признать, что они не в силах были все выдумать по своей прихоти; эти писатели находили некие предания, к которым обязаны были относиться с почтением. Эти предания не могли исчезнуть, потому что были тесно связаны с охраняемыми памятникам, восходившими к основанию города. Из поколения в поколение передавались имена героев, в честь которых памятники были воздвигнуты; видя эти немые свидетельства, люди помнили о поражениях или победах, давших повод построить их. Летописцы VI века несомненно должны были много прибавить к этим преданиям. Воображение римлян было сухо и коротко; они не обладали, как греки, искусством украшать свою историю чудесными выдумками. По мере того как время изглаживало память о прошлом, народная фантазия не умела пополнить потери новыми прелестными выдумками. По прошествии нескольких веков от этих древних событий оставалось всего несколько имен и несколько фактов, на которые легко было набросить много лжи; но, если пелена лжи была обширна, под ней все же должно было оставаться немного правды.
Вот размышления, на которые неминуемо наводит посещение Палатинского холма; они являются особенно настойчиво, когда встречаешь там большие развалины стен, о которых я говорил и которые составляли ограду Ромула. Эти стены были построены приблизительно по той же системе, как стены, приписываемые Сервию, и должны быть только немного древнее. Те и другие состоят из туфовых глыб, не соединенных никаким цементом и держащихся только своей тяжестью. Расположение в них одинаково; камни положены последовательно по своей длине и высоте. Уверяли, что такая постройка составляла особенность этрусков и что римляне позаимствовали ее у них; это была их обыкновенная система; они повсюду брали, говорит Плиний, что могло им пригодиться. Но если эта разумная раса, чуждая всякого самообольщения, без стеснения заимствовала у своих соседей и даже у своих подданных все, что могло быть ей полезно, она умела усваивать то, чему подражала. Вводя чужие изобретения, римляне приспособляли их к своему гению; они вполне ими овладевали, видоизменяли и обновляли их по своим потребностям, это были ученики, делавшиеся скоро учителями. Бёле[38] справедливо замечает, что из своего великого искусства строить, переданного этрусками римлянам, сами этруски сделали немного и что оно значительно усовершенствовалось в Риме. Римляне все больше придавали этому чужому искусству свой характер, и, когда они прилагали его к публичным зданиям, мостам, водопроводам или к величественным постройкам, амфитеатрам и триумфальным аркам, они создавали шедевры. По-моему, достаточно посмотреть на прекрасные стены, оставшиеся от царской эпохи на Палатинском холме или в других местах, чтобы предчувствовать и предугадать, какое развитие примет архитектура в Риме и в каком направлении она будет развиваться. Эти строители, кто бы они ни были, не могли быть варварами. Такие значительные сооружения указывают на то, что они дошли до известной степени цивилизации. Римляне располагали существенными средствами ставить камни один на другой и доводить стены до впечатляющей высоты. Они имели чувство собственного достоинства и уверенность в своем будущем, свойство, присущее великим народам. Они не довольствовались, как многие варвары, тем, что строили себе наспех временный приют, который защищал бы их в течение нескольких ночей от неожиданного нападения; они думали о будущем, работали для своих потомков. Среди болот и лесов римляне строили укрепления, которым суждено было простоять тысячи лет. Начинали уже, говорит Монтескье, строить Вечный город. Прибавлю, что они старались не только сделать свои стены крепкими; техника, благодаря которой соединены камни, показывает, что они по крайней мере смутно обладали инстинктом величия, чувством пропорций и вкусом того рода красоты, который исходит от силы. Несомненно, повторяю, они не могли быть варварами.
Капитолийская волчица
Важное открытие, сделанное недавно, доказывает, как основательны эти предположения. При раскопках, предпринятых с начала 1870 г., в разных кварталах города, особенно около терм Диоклетиановых, нашли многочисленные остатки прекрасных стен эпохи царей. При ближайшем рассмотрении на больших камнях обнаружены были знаки. Иногда они были высечены довольно поверхностно, и тогда их очень трудно прочесть; но большей частью резчик делал значительное углубление, сопротивлявшееся времени и видное теперь так же хорошо, как в первый день. По всей вероятности, знаками этими отмечались каменоломни, откуда брались камни и места в кладке, в которые они должны были лечь. Так как камни добывались в соседних горах, чтобы избежать возможной ошибки, необходимо было указать рабочим, их переносившим, к какому месту строительства доставить груз. Знаки эти очень часто являются буквами древнего латинского алфавита.
Открытие это, откровенно говоря, не удивило ученых. Отфрид Мюллер[39] уверял, правда, что первые римляне не умели писать и что они научились письму только около времени Децемвиров (462 г. до н. э. – Примеч. ред.), когда были изданы законы Двенадцати таблиц; но Моммзен[40] давно опроверг это мнение. В настоящее время найдены буквы, высеченные на стенах эпохи царей. С тех пор невозможно сомневаться, что от этой отдаленной эпохи остались письменные памятники. Прежде принято было смеяться над Светонием, потому что он серьезно рассказывает, будто во время пожара Капитолия при Вителлии погибло три тысячи медных дощечек, на которых записаны были законы, Сенатусконсульты и плебисциты, с самого возникновения города. Не допускали, чтобы во времена Августа существовали копии с договоров, заключенных Туллием Гостилием с сабинянами и Тарквинием с жителями Габий, хотя Гораций уверяет, что ими наслаждались антикварии. Без сомнения, не надо слишком поспешно и бездоказательно принимать, что все эти документы были подлинными, но они могли быть подлинными. Нет более причин с презрением отвергать точное свидетельство таких историков, как Дионисий Галикарнасский, уверявших, что они существовали и он их читал, не делая им даже чести их оспаривать. Итак, в настоящее время несомненно, что основатели Рима знали письмо и что они им пользовались в обыкновенной жизни. Оно не было у них привилегией каких-нибудь классов знати или жрецов; предприниматели общественных работ и, может быть, даже рабочие пользовались письмом. Было бы, конечно, смешно уверять вместе с Цицероном, что во время Ромула наука и литература уже процветали в Риме, и представлять себе Сенаторов в звериных шкурах мудрецами, окончившими школу Пифагора и повторявшими полученные там уроки; но еще более крупная ошибка делать из них настоящих дикарей, варваров, не знакомых ни с какими знаниями и искусствами. Они не были также героями эпопеи, какими представляет их Нибур, Аяксами или Гекторами, пришедшими в то время, когда военные подвиги сохранялись только в песнях рапсодов, и эти легендарные гипотезы и эпические рассказы не имеют места в эпоху, когда умели читать и писать.