Дворец Домициана. Фото конца XIX в.
Раскопки последних лет вполне обнаружили этот дворец, бывший предметом восхищения современников. Это не совсем новое открытие; в начале XVIII века герцог Пармский Франческо I, владевший этой частью холма, поручил ученому Бьянкини[51] сделать раскопки; там нашли значительное количество развалин и без колебания признали, что они должны принадлежать дворцу Домициана. Он был тогда в гораздо лучшем виде, чем теперь, и в нескольких залах сохранялись значительные остатки первоначальной живописи. После того как унесли все, чем можно было украсить музеи Фарнезе, развалины были вновь завалены землей на полтора века. Роза окончательно раскрыл их, и, так как они вполне расчищены, легко восстановили общий план здания, которое более соответствует нашему представлению о дворце; путешественники всего охотнее посещают это место Палатинского холма и сохраняют о нем самое лучшее воспоминание.
Дворец Домициана – римский дом, построенный по тому же плану, как другие, с тою только разницею, что пропорции здесь крупнее. К нему приходили по тому крутому подъему (clivus palatinus), который, как я говорил, отделялся от Священной дороги у арки Тита и со времени Ромула служил обычным входом на Палатинский холм. В конце этой улицы находился главный фасад дворца. Под великолепным портиком, поддерживавшимся колоннами, столбы которого найдены, открывались три двери. Средняя вела в один из самых больших известных нам покоев. Это, без сомнения, приемная зала, за которой Роза сохранил ее античное название tablinum. Император давал в ней аудиенции; там принимал он послов царей или чужеземных народов и депутации от провинций, в ежегодные праздники, приносившие ему поздравления и пожелания его самых отдаленных подданных. Эта зала – живое свидетельство того развития, какое получили монархические нравы со времен Августа В конце ее, против входной двери, видна абсида, в которой, несомненно, должен был помещаться трон императора, так как Домициан имел трон; с ним введен был при дворе этикет восточных монархий. Стаций, его любимый поэт, открыто давал ему имя царя, которого Цезарь не решался принять, и знал, что не рискует сделать неприятное монарху. Украшение залы соответствовало ее обширности. Бьянкини рассказывает, что, открыв ее, он нашел там восхитительные остатки ее прежнего величия. По стенам, облицованным самым ценным мрамором, возвышались 16 коринфских колонн прекрасной работы в 28 футов высоты. В восьми больших нишах с фронтонами над ними, как в Пантеоне Агриппы, стояли восемь колоссальных статуй из базальта; две из них, Вакх и Геркулес, были найдены на своих местах. По сторонам входной двери стояли две колонны из античного янтаря; порог был сделан из мраморной плиты такой величины, что из нее сделали престол для одной церкви. Все эти сокровища разбрелись по разным местам; вдоль стен или на полу остается всего несколько следов покрывавшего их мрамора, и эти остатки не дают понятия о роскоши этой залы.
План дворца Домициана, по версии Л.-Ф. Дютера
Таблинум находится между двумя комнатами неодинаковой величины, выходящими, как он, на входной портик. Меньшую из них сочли за домашнюю часовню, где поклонялись семейным богам, и дали ей название Lararium, но в таком назначении комнаты позволительно сомневаться. Относительно второй, напротив, не может быть ни малейшего сомнения; это была базилика, т. е. зала суда. Можно вполне ясно распознать все ее части, и даже около полукруглой апсиды, где сидели судьи, сохранился остаток мраморной балюстрады, отделявшей их от публики. Тут император разбирал гражданские и уголовные дела, относившиеся к его компетенции. Домициан очень дорожил этой прерогативой верховной власти; он хотел приобрести репутацию строгого судьи и беспощадно наказывал других за те вины, которые он себе так охотно прощал.
За этими тремя залами, занимающими весь фасад дворца, находится перистиль, обширный двор, окруженный портиками пространством свыше 3000 квадратных метров. Еще видны остатки колонн с канелюрами из карийского мрамора, поддерживавших потолок, и плиты из нумидийского мрамора, покрывавшие стены. В конце перистиля, против таблинума, широкая дверь ведет в триклиний, или столовую залу дворца. Марциал сообщает, что до Домициана Палатинский холм не имел триклиния, достойного Цезаря, и поздравляет императора с тем, что он построил такой, который представляется ему не менее красивым, чем столовая Олимпа; он говорит, что боги могли бы пить там нектар и получать из рук Ганимеда священный кубок. Сравнение это отличается смелостью, но надо признать, что зала должна была быть очень красива, когда она была цела. По римскому обычаю в ней стояли три стола; два из них поставлены были по боковым стенам, а главный – против входной двери, в своего рода апсиде, великолепно украшенной, где сохраняется еще часть пола из порфира, серпентина и янтаря; ее занимали император и самые знатные лица. Середина оставалась свободной для служителей. С каждой стороны пять больших окон, отделенных друг от друга колоннами из красного гранита, выходили на две нимфеи, среди которых еще находятся остатки мраморного бассейна, украшенного нишами, где должны были стоять статуи. С ложа, на которое гости ложились во время еды, они могли видеть воду, каскадами падавшую из фонтана среди зелени, мрамора и цветов. Современные писатели часто упоминают об этой изящной столовой. Домициан, хваставшийся тем, что любит литературу, и в молодости писавший стихи, которые льстецы находили божественными, иногда имел причуду приглашать поэтов к столу. Стаций, удостоенный этой завидной чести, описал свою радость; это настоящий бред; он говорит, что, войдя в императорский триклиний, он словно был перенесен в круг светил и уселся как будто за стол Юпитера. «Тебя ли я вижу, – говорит он, – императора, победителя и отца покоренной вселенной, тебя, надежду людей и попечение богов? Итак, я подле тебя. Среди чаш и блюд, покрывающих стол, я рассматриваю твое лицо». И он прибавляет: «Признаюсь, вся роскошь пира, эти дубовые столы, опирающиеся на колонны слоновой кости, эта толпа рабов не привлекает моего взора; я желал видеть только императора, я смотрел только на него. Я не мог оторвать глаз от этого спокойного лица, которое видом ясного величия, казалось, хотело умерить блеск его положения; но ему не удавалось скрыть свое величие; оно против своего желания отражалось в его чертах. Видя его, самые отдаленные народы, самые варварские орды признали бы своего властелина»[52]. Эти комплименты представляются несколько преувеличенными, когда речь идет о Домициане; но честь, оказанная императором Стацию, кружит голову поэтам. Марциал уверяет, что, если бы в один и тот же день пригласили его к обеду Юпитер и Домициан, он пренебрег бы богом и отправился бы к императору.
Палатин. Развалины стадия. Фото конца XIX в.
От всех этих больших зал сохранились только мраморные полы, основания колонн и несколько частей стен; все остальное разрушено. Но описаний современных писателей достаточно, чтобы дать нам представление о том, что мы потеряли. Они единодушно прославляют обширные размеры здания и описывают его высоту. Они говорят на своем гиперболическом языке, что, глядя на него, можно думать, «что видишь Пелион на Оссе, что своды его пронизывают эфир и видят вблизи вершину Олимпа, что снизу глаза едва могут различить крышу и что позолоченный верх сливается с блеском небес». Они говорят о бесчисленном количестве колонн, «могущих поддержать небесный свод, в то время как отдыхает Атлас», они перечисляют сорта мрамора, пошедшего на украшение стен, они даже так злоупотребляют этими торжественными описаниями, что поневоле является мысль, что в этих украшениях должно было быть некоторое излишество. Не любили больше простоты во времена Домициана. Вкус публики и талант художников понизились; уже не умели творить красиво, старались творить богато: таково обыкновение всех искусств, находящихся в упадке. Император первый страстно любил все это беспорядочное великолепие; один шутник сравнивал его с царем Мидасом, превращавшим в золото все, чего он ни касался[53].
В этом обширном дворце находится много других зал, менее важных, чем вышеописанные, но в нем не нашли внутренних покоев, необходимых для частной жизни. Он служил только для официального представительства, жили же императоры в другом месте. Их настоящим жилищем был, по-видимому, во все времена дом Августа или Тиберия. Чтобы переходить из этого последнего во дворец Домициана, не пересекая площади, вырыли подземный ход, существующей до сих пор и соединяющийся с криптопортиком, о котором я говорил. Таким образом, жизнь императоров делилась, так сказать, надвое; часть своей жизни, конечно, наименее приятную, они проводили в том великолепном дворце, на дверях которого Нерва начертал слова: aedes publicae (общественное здание), давая этим понять, что всякий имеет право приходить туда с требованием справедливости; остальное время они жили в помещении менее роскошном, но более уединенном, более приспособленном для семейной жизни, где по завершении дел они могли насладиться, по прекрасному выражению Антонина, удовольствием быть обычным человеком.
Когда Септимию Северу пришла мысль построить новый дворец, прошел уже век, самый прекрасный век империи, в продолжение которого цезари жили в древних дворцах. Может быть, поводом послужил странный пожар на Палатинском холме в конце царствования Коммода; но, несомненно, была еще другая причина его построить. Новые династии чувствуют всегда потребность поразить воображение народа грандиозными предприятиями. Династия, последовавшая за Антонинами и которой нужно было заставить забыть свое иностранное происхождение, особенно много заботилась о Риме, об его красоте и благоустройстве. Север, как все люди, доходящие быстро до высокого положения, опасался, что вспомнят его прошлое, и старался, чтобы его забыли. Когда он вернулся на свою родину, получив общественную должность, один из его старых друзей, как рассказывают, обрадовавшись, бросился ему на шею, – Север наказал приятеля розгами, чтобы научить обращаться более почтительно с должностным лицом римского народа. Ему, без сомнения, казалось, что, соревнуясь в великолепии со своими предшественниками, он оказывался достойным их наследником. Он хотел завладеть императорским холмом, построив там дворец, который носил бы его имя.