несла какую-нибудь смуту в семью и государство, он запрещает христианам, у которых неверные жены, разлучаться с ними, он дает им повеление «оставаться в положении, в каком они были, когда их призвали, и пребывать так перед Господом». Это предписание одинаково касается как раба, так и человека свободного; они все должны почитать общественную иерархию и воздавать каждому должное, «кому надлежит дань, – дань, кому надлежит страх, – страх». Христиане строго соблюдали впоследствии эти предписания апостола. Даже гонения не могли их возмутить. Несмотря на жестокое обращение с ними, что не должно было располагать их к подчинению, никогда не видели, чтобы они были замешаны в смутах империи. Тертуллиан говорит, что они молились за императора, гнавшего их, и просили для него у Бога «долгой жизни, уважения к его власти, счастья в семье, храброго воинства, верного Сената, послушного народа и мира всему миру». Этот характер христианского общества Росси особенно подчеркивает, он дает возможность лучше понять то старание, какое оно прилагало, чтобы избегать всяких столкновений и поставить себя в правильные отношения к власти; он старается установить факт, что оно воспользовалось привилегиями, какие император даровал народным корпорациям, что оно выхлопотало себе разрешение похорон, наравне с другими корпорациями, и право поддерживать правильные сношения с римской префектурой.
Относительно истории зарождения христианства он привел еще другие мнения, до него не внушавшие полного доверия, и я ограничусь беглым указанием на них. Долго повторяли, что христианство распространялось сначала только среди низших классов. Бедные евреи, «маленькие греки», вольноотпущенники и рабы, «ткачи, башмачники, шерстобиты» – вот кто были его первыми адептами. С высоты своей роскошной философии Цельсий много смеялся над этим сбродом «простых и невежественных душ, необразованных, ограниченных умов, перед которыми христианские учителя выступали на подмостках». Действительно, нельзя отрицать, что долгое время среди верных преобладали бедные люди; но были ли только они одни, даже в первые годы? Росси этого не думает. Он был очень поражен, когда увидел, что наиболее древние катакомбы – в то же время самые богатые и наиболее украшенные. Он спрашивает себя, возможно ли было корпорации, состоявшей только из «ткачей и башмачников», выстроить сени кладбища Домициллы с изящной живописью, украшающей их своды, и ему тотчас приходит на ум, что среди этих рабов, вольноотпущенников и рабочих, должны были находиться более важные и богатые лица, бравшие на себя расходы по этим постройкам. Это самое, впрочем, случалось во всех наиболее бедных корпорациях; они были всегда очень озабочены тем, чтобы выбрать себе покровителей, которые помогали бы им своим влиянием и состоянием. Разве не правдоподобно, что нечто подобное существовало в корпорации братьев? Раскопки, по-видимому, подтвердили эти предположения. На открытых им могилах Росси попадались иногда наиболее славные имена Древнего Рима, Корнелиев, Эмилиев, Цецилиев и т. д. Из этого он заключил, что с очень давних пор некоторые члены этих знаменитых родов были знакомы с новым учением и исповедовали его. Проповедуемое св. Павлом в «доме кесаря», то есть среди рабов и восточных отпущенников императора, учение около того же времени пленило благородную Помпонию Грецину, жену консула-суффекта Плавтия, покорителя Британии. Она была обвинена в царствование Нерона в «чуждом суеверии», что не могло тогда означать ничего другого, как только еврейство или христианство, и, так как на кладбище Калликста нашли могилы ее потомков, можно с большим вероятием предположить, что она была действительно христианка. Через несколько лет после этого новая вера проникла в самую семью императоров, если правда, как имеют полное право это думать, что Домицилла и ее муж Флавий Климент, самые близкие родные Домициана и Тита, были христиане, как Помпония Грецина. Климент и Домицилла вряд ли остались одиноки: редко случается, чтобы пример высших не нашел подражателей. Поэтому можно предположить, что христианство, даже в первые годы, одержало несколько значительных побед среди родовой или финансовой аристократии, руководившей империей. Эти важные лица, которых христианство привлекало к себе, должны были прежде всего помогать ему своим влиянием и, быть может, не раз отклонили они удар, какой готовились ему нанести, подобно Марции, любовнице Коммода, «боявшейся Господа», которая покровительствовала епископам. Они в особенности должны были обогащать своими щедротами общую кассу, которая со времен Антонинов была очень значительна и позволила скоро Римской церкви распространить свои подаяния почти на весь мир. Катакомбы уже открыли нам имена некоторых из этих знатных вельмож, ставших христианами с давних пор, когда еще было опасно быть ими; они познакомят нас со многими другими. Несомненно, что они представляли довольно слабый элемент в этом зарождающемся обществе; но с этим элементом должно считаться. Если им пренебречь, будет менее легко понять, каким образом христианство выдержало нападения своих врагов и в конце концов одолело их.
Другой вопрос, быть может, еще более важный и очень далекий от своего разрешения, разъяснить который помогло изучение катакомб, это вопрос о достоверности Житий святых и Деяний мучеников. Доверие к этим документам крайне поколеблено не только во мнении скептиков, но и людей благочестивых, как например Тильмона[71], когда они не думают, что набожность обязывается отказаться от критики. В том виде, в каком эти книги дошли до нас, они не заслуживают никакого доверия. К ним примешались в века, последовавшие за умиротворением Церкви, нелепые легенды. Так как их читали на праздниках святых для назидания верных, к ним не стесняясь прибавляли все, что могло поразить воображение и тронуть сердце. В особенности риторика, плохая риторика VII и VIII веков, совершенно их испортила. Однако надо сознаться, что, как бы подозрительны они нам ни казались, после последних раскопок в катакомбах нельзя больше отвергать их без исследования. Не все вымышлено в этих рассказах, если в галереях кладбищ нашли склепы тех, историю которых они рассказывают. Так в III и IV веке думали, что знали могилы мучеников, читали на эпитафиях их имена, приходили молиться над их останками. Рассказ о событиях может быть очень легендарным, но трудно сомневаться, чтобы имя действующего лица не было подлинно. И в самих рассказах, среди всех нелепых небылиц, заметны подробности правдоподобные или достоверные. Иные подтверждаются надписями или древней живописью катакомб; другие предполагают безусловное знакомство с местами, которых люди VIII или IX веков, несомненно, более не посещали. Из этого Росси вполне законно заключил, что новая редакция, дополненная и искаженная, предполагает существование редакции древней, более достоверной. Поэтому он полагает, что, вместо того чтобы отвергать рассказ целиком из-за нескольких несообразностей, в нем заключенных, его следует очистить от ненужной ретуши и постараться под измененной копией отыскать оригинальный текст. Это работа тонкая, где необходимы догадки и предположения, но где успех умелой критики вполне возможен, и наблюдается ежедневно при реконструкции классических текстов. Росси сделал ее с большим талантом для деяний св. Цецилии; в настоящее время Ле Блан пробует то же относительно многих других. Если предприятие удастся, что совершенно несомненно, оно чрезвычайно увеличит число документов, какими мы располагаем, и лучше познакомит нас с героической борьбой, какую Церковь выдержала против своих гонителей. Быть может, получится несколькими мучениками больше, но мне не кажется, что это было бы уже такое большое зло. Признаюсь, я никогда не мог понять тот пыл, с которым историки XVIII века систематически отрицали гонения или скептически относились к силе их последствий. Когда Вольтер относился к мученикам как к противникам, он не замечал, что разил своих союзников. Эти люди, которых он преследовал своими неумолимыми насмешками, подобно ему, защищали терпимость. Они провозглашали, подобно ему, что никакая человеческая власть не может посягнуть на независимость души. «Ну что ж, палач, – говорит Пруденций словами одной мученицы, – жги и рви. Отдели один от другого эти члены, сотворенные из материи. Тебе легко уничтожить это хрупкое тело. Что касается моей души, несмотря на все пытки, ты не завладеешь ею». Они действительно не завладели душою. Пытки были бесполезны, и христианство дало миру самое нравственное из всех зрелищ – зрелище бессилия силы.
Церковь имеет полное право чтить память тех, что умерли за нее, и гордиться их смелостью; но мученики не только герои одного частного мнения. Все, думающие, как они, что всякое верование должно быть свободно и что религия не имеет права навязываться силой, могут рассчитывать на их защиту. Поэтому мы не имеем ни малейшего расчета сокращать число мучеников и оспаривать их заслугу; нам не подобает набрасывать малейшую тень на эту героическую эпоху, давшую миру такой великий пример, и те, кто, подобно Росси, стараются лучше познакомить нас с ней, каковы бы ни были их личные убеждения, имеют право на всеобщее сочувствие. Мы должны желать, чтобы руководимые им раскопки были всегда так же плодотворны и чтобы он имел время окончить дело, так мужественно начатое. Если бы он открыл нам еще несколько мучеников и исповедников, тем самым увеличив число их, число, которое признавал Тильмон, мы бы вполне были бы рады этому. Умножая жертвы, он делает нам более ненавистными палачей, он заставляет нас сильнее ненавидеть это нахальное вмешательство силы, претендующей властвовать над верой и ею распоряжаться, он заставляет нас более привязываться к драгоценным благам, завоеванным ценою стольких страданий, – к терпимости и свободе.
Глава IVВилла Адриана
Все попадающие хотя бы на короткое время в Рим, непременно отправляются посмотреть Тиволи; храм Сивиллы почти так же известен, как Колизей или Пантеон; но среди любопытных очень мало таких, которые согласились бы хоть на минуту свернуть с обычной дороги и зайти взглянуть мимоходом на то, что осталось от тибуртинской виллы, построенной императором Адрианом. А между тем стоит сделать эту экскурсию, и она многому может научить любителей древности. Памятники Рима знакомят нас с цезарями при исполнении ими их высших обязанностей и хранят память об их официальной жизни; вилла Адриана показывает нам их в те минуты, когда они предаются отдыху и развлечениям, ибо это необходимо время от времени, когда правишь целым миром. Она может также дать нам некоторые ценные указания на то, как они понимали сельские удовольствия, и познакомить нас с вкусами тогдашнего общества, с его представлениями о природе, а на этом стоит остановиться на некоторое время.