Cento Camerelle. Лигорио, представлявший себе цезарей как современных ему царей и воображавший, что они никуда не отправлялись, не сопутствуемые своими солдатами, сделал предположение, что эти помещения предназначались для императорской гвардии, и другие археологи приняли это мнение. В действительности римские императоры, в особенности прочно утвердившиеся и не боявшиеся непредвиденной революции, не водили с собой войско, и, так как на их виллах обыкновенно было больше рабов, чем солдат, естественно думать, что сто камер, из которых хотели сделать казармы преторианцев, были попросту помещения для служителей. Тянувшаяся над нижними постройками терраса замыкалась огромным прямоугольным портиком, посередине которого находился большой бассейн, некоторые остатки еще видны теперь. Одна из сторон портика уцелела. Это стена из кирпичей в 10 метров высоты и в 230 метров длины. Она одна стоит крепко среди груды всех этих развалин. Когда, с трудом пробравшись между грудами наваленных обломков, между остатками разбросанных колонн, вдруг очутишься перед этой нетронутой стеной, удивление равняется восхищению. Является вопрос, по какой счастливой и странной случайности ее не постигла общая с другими судьба и что уберегло ее от падения, которое ей грозило, по-видимому, благодаря своей высоте и ширине. Не остается сомнения, что портик этот – тот самый, о котором упоминает Спартиан под именем Пойкила, подражание одному афинскому памятнику. Афинский Пойкил, знакомый нам по описаниям Павсания, был особенно знаменит картинами Полигнота. Он в них изобразил славные события – между прочим, победу Тезея над амазонками и битву при Марафоне. От них не сохранилось ни малейших следов. Так как мы не знаем, был ли Адриан верным подражателем, трудно сказать, до какой степени копия может дать точное понятие о подлиннике. Несомненно одно: легко представить, что такое должен был быть Пойкил виллы в Тибуре. С двух сторон так хорошо сохранившейся стены поднимались колонны, от которых уцелели только несколько оснований. Они поддерживали изящную крышу и образовывали два портика, сообщавшиеся через дверь, существующую и теперь. Этот двойной портик был так расположен, что одна из передних сторон оставалась всегда в тени в то время, когда другая была на солнце, так что там можно было гулять во всякое время года и во все часы дня: стоило перейти на другую сторону, смотря по часам, чтобы всегда найти там тепло зимой и прохладу летом. Стена, вероятно, была покрыта живописью, и живопись эта должна была представлять копии с Полигнота. Время уничтожило их все; но оно не могло лишить эту простую кирпичную стену ее величия и крепости. Это, несомненно, одни из самых прекрасных римских развалин, сохранившиеся до нас, и восхищение, какое испытываешь, когда смотришь на них, еще увеличивается при мысли о греческом шедевре, последнюю память которого они сохраняют, напоминая его.
Каноп. Вилла Адриана
Немного далее по тому же направлению достигаешь до небольшой по размерам долины, более длинной, чем широкой, которую археологи, согласно свидетельству Спартиана, все называют Канопом. Это имя, подобно многим другим, было дано не без основания. На одном, найденном в долине кирпиче, думали, что разобрали следующие слова, после чего, если только это чтение верно, не оставалось бы никакого сомнения: Delicia Саnорі. Сейчас мы были в Афинах и осматривали Пойкил; причудливая фантазия императора разом переносит нас в Египет.
Надо думать, что Египет был одной из стран, наиболее поразивших Адриана в его путешествиях. Нельзя было без особого удивления видеть этот странный край, отделенный от остального мира и преданиями, и обычаями, и языком, и богами. С тех пор как римляне стали владыками вселенной, большинство народов отреклись от своих законов и обычаев, чтобы принять законы и обычаи победителей; Египет при всех переменах правления оставался верен своему прошлому. Греческие завоеватели, пришедшие править им, префекты, которых посылал Рим, не внесли никакого изменения в его обычаи. Подвластный в течение более шести веков чужеземному владычеству, он продолжал жить по-своему, строя храмы, как во времена Сезостриса[76], и украшая их иероглифами, в которых его победители ничего не понимали. Эта страна, не похожая ни на какую другую, странная уже по самой своей природе, стала еще гораздо более странной, когда застыла в своей старой цивилизации. Поэтому все эти скучающие богачи, искавшие новых зрелищ и желавшие хоть на минуту избавиться от всеобщего однообразия, были счастливы попутешествовать в этом уголке вселенной, не похожем ни на что. Они непременно отправлялись посмотреть на памятники фараонов, полюбоваться на пирамиды, послушать, как Мемнон приветствует зарю, и начертать свое имя с разными благодарениям на пьедестале или на ноге колосса. Возвратившись к себе, они просили ваятелей или художников воспроизвести то, чем они перед тем восхищались. Таким образом в искусстве того времени распространился ложный египетский вкус, породивший несколько хороших произведений и много нелепых подражаний. От знатных людей этот вкус перешел к другим классам: на стенах людей среднего сословия в Помпее любили изображать неправдоподобные местности, с пальмами, ибисами и крокодилами, которые могли дать какое-нибудь понятие об этом странном крае людям, никогда его не видавшим.
Руины дворца. Вилла Адриана. 1877 г.
Адриан, подобно другим, посетил Египет, и неудивительно, что этот проницательный и любознательный ум был более поражен им, чем кто-либо. История Августов передает об одном письме, написанном им из Александрии зятю его Сервиану; характер этого большого торгового города, где сходились все народы Востока, подмечен в нем очень тонко. В злых выражениях он описывает деятельность этого делового люда в погоне за наживой. «Никто там не живет в бездействии, – говорит он. – Одни изготовляют стекло, другие – бумагу, иные прядут лен. У каждого там свое дело, своя профессия. Даже слепые, хромые, подагрики – и те находят себе занятие. У них у всех один бог – деньги (unus illis deus nummus est); ему одному поклоняются христиане, евреи и все остальные». Как это случается во всех промышленных городах, где счастье так переменчиво, старались поскорее насладиться благами, которые можно было так быстро утратить, и предавались удовольствиям с тем же пылом, что и делам. Местом развлечений для александрийцев, куда они отправлялись рассеяться после своих занятий и облегчить карманы от денег, был город Каноп, расположенный в пяти или шести милях от Александрии. В Канопе был знаменитый храм Сераписа, куда стекались со всего Египта. Каждый вечер святилище было полно людей, пришедших просить у бога исцеления от своих болезней или излечения своих друзей. После горячих молитв они ложились спать в храме и во сне получали лекарство, которое должно было избавить их от их немощей. Но большей частью здоровье было только предлогом; отправлялись в Каноп, как в наши дни отправляются на воды, – больше для развлечения, чем для леченья. Путешествие делалось по каналу в пять миль длины, по которому непрестанно двигались небольшие лодки, загнутые на носу и на корме и имевшие посередине нечто вроде ящика, довольно похожее на ящики венецианских гондол. Движение не прекращалось; день и ночь раздавались по воде любовные песни Египта, известные в целом мире. По обеим сторонам канала возвышались гостиницы, в изобилии снабженные всем, что могло возбуждать радость и удовлетворять желания. Там останавливались, чтобы пить мареотисское вино, возбуждавшее легкое и веселое опьянение, и по окончании пиршества, под звук флейт начинались танцы в виноградных беседках или под тенью деревьев. Так не торопясь, доезжали до Канопа, где находили еще больше развлечений, чем в дороге. Все тут было сделано для удовольствий, и нельзя было представить себе более чарующее местопребывание. «Это была точно греза, – говорит один современный писатель, – и чувствовали себя там словно перенесенным в иной мир».
Так называемый Зал философов. Фото 1888 г.
Адриан, желавший, чтобы его тибуртинская вилла напоминала ему то, что он видел самого поразительного в своих путешествиях, отнюдь не мог забыть про Каноп. Согласно своему обыкновению, он не постарался воспроизвести точно египетский город: это было бы невозможно на таком маленьком пространстве; он удовольствовался, вероятно, крайне отдаленным сходством. В глубине долины некоторого рода обширная ниша или глубокая апсида, украшенная с большим великолепием, служила одновременно и храмом, и запасным водоемом. В центре апсиды, в углублении, должна была стоять статуя Сераписа, главного божества Канопа. По боковым стенам, в меньших нишах, находились другие египетские боги. Может быть, это те статуи, которые были найдены среди обломков в долине и собраны в ватиканском музее. Из всех углов здания в изобилии текла вода. Она сбегала по мраморным ступеням или стекала каскадом из бассейна в бассейн, которые находились один над другим, и затем падала в большой полукруглый водоем.
Это уже есть нечто, но мы можем, не компрометируя себя, идти и дальше В этих грудах развалин должны находиться покои, которых император никак не мог не выстроить, уступая требованиям своего положения или заботясь о своем комфорте и удовольствиях, что вытекало из самых его потребностей и вкусов, а потому не надо слишком большой смелости, чтобы искать их.
Прежде всего не подлежит сомнению, что он оставил себе часть этого обширного дворца для потребностей своей личной жизни: государь пожилых лет, больной, строивший себе с такой заботливостью приют на старость лет, должен был прежде всего думать о своих удовольствиях и удобствах. Но где можно предположить место его частного жилища? Со времен Лигарио[77] именем Palazzo imperiale обозначали развалины, простирающиеся с западной стороны вдоль Темпейской долины. Доме счел нужным отвести ему другое место. Он считался с тем, что на виллах, где богатые римляне укрывались во время летней жары, равно как и на сохранившихся еще от Итальянского Возрождения, жилое помещение всегда устроено над добавочными постройками, на самом высоком месте участка. Действительно, вполне естественно, что господин хотел владычествовать над равниной и наслаждаться видом самым широким и самым разнообразным. Если так же дело обстояло и на вилле Адриана, частное жилище императора следует искать несколько далее к югу, на площади, где, как предполагает Лигорио, он открыл Академию, а Канина – Гимнасий, и Доме, не задумываясь, относит его к этому месту. Раскопки, произведенные за последние годы, не оправдали его предположений. Копая на месте, указанном Лигорио, открыли комнаты средней величины с коридорами и портиками, размеры которых напоминают коридоры и портики прекрасных домов Помпеи. Это несомненно жилище, приспособленное для обычной жизни; а так как оно в то же время достаточно великолепно и совсем близко от больших приемных покоев, можно думать, что император построил его для себя. Поэтому возможно, что Лигорио не ошибался, помещая подле Темпейской долины