В ту эпоху римский царь не был достаточно богат, чтобы предпринимать на далеком расстоянии дорогие работы. Ему приписывают основание арсенала (nаvale), но возможно, что он не построил ни причалов, ни гаваней, во всяком случае от них не нашли никаких следов; само устье реки представляло порт, и не стоило больших трудов сделать его более удобным и более надежным. В своем первоначальном виде он служил во все время республики. В своей узкой и неглубокой акватории он давал приют не только торговым судам, но и военным: Тит Ливий сообщает нам, что во время Пунических войн несколько эскадр отплыли из Остии, чтобы атаковать карфагенский флот. Между тем невозможно было вечно довольствоваться старым портом Анка Марция; кроме того, что он должен был быть недостаточным, когда вместе с могуществом Рима увеличилась и его торговля. Тибр скоро обмелел близ своего устья. Желтая река, как его называют, несет много в своем течении ила и песка: Ланчиани рассчитал, что подле устья Фиумичино берег подвигается в море более чем на 3 метра ежегодно и на 9 метров – подле устья Остии. Вход в гавань, таким образом, становится с каждым днем затруднительнее, и к концу республики доступ в него для больших кораблей стал почти невозможен.
А между тем это было время, когда Рим для своего пропитания более всего нуждался в привлечении кораблей со всего мира. Каким образом римская Кампания, этот край, раньше такой богатый и такой обработанный, так быстро дошла до того, что не могла прокармливать своих жителей? Плиний Старший обвиняет в этом крупных землевладельцев: latifundia perdidere Italiam. Эти обширные владения, поглотившие наследие стольких бедных семейств, заключали в себе парки, сады, портики, места для прогулок; все это было отнято у земледелия. Кроме того, владельцы были склонны везде заменять хлебные поля пастбищами, которые дают более верный доход и которые удобнее поддерживать. Моммзен прибавляет, что иностранная конкуренция отбила охоту у римских хлебопашцев к земледелию, и, когда они увидали, что купцы Сицилии и Египта привозят из своей страны зерно по дешевой цене и в изобилии, они перестали возделывать хлеб у себя. С этих пор Рим, могучий Рим, попал в зависимость от своих соседей; он мог существовать только произведениями чужими, какие доставляло ему море, минуя тысячи опасностей. «Всякий день, – говорит Тацит, выражаясь на своем энергичном языке, – жизнь римского народа представляет игралище волн и бурь морских». В то же время и как бы для того, чтобы сделать зло непоправимым, вожди демократии, достигшие наконец власти, платили народу за это достижение с щедростью, последствия которой должны были стать роковыми для республики. Г. Гракх решил, что отныне государство берет на себя обязанность кормить в известной мере бедных граждан. Им раздавали боны на хлеб (tesseroe frumentarioe), позволявшие иметь его за полцены. Так как естественно, что не останавливаются на полумерах, то, вслед за Гракхами, другой демагог придумал давать его совсем даром. Чем меньше платили, тем больше становилось число желавших пользоваться этой привилегией: их насчитывали 320 000, когда Цезарь захватил власть. Как ни хотелось ему быть популярным, он нашел, что это уж слишком, и уменьшил число до 150 000, что уже в высшей степени делает ему честь. Говорят, будто Август хотел пойти дальше и что одно время он думал больше ничего никому не давать. Светоний передает нам, что после одного голода, когда из Рима изгнали толпы пригнанных на продажу рабов, шайки гладиаторов и всех иноземцев, за исключением учителей и докторов, императору пришло на мысль совершенно упразднить даровые раздачи. Он отлично видел, что они потакали праздности и способствовали увеличению заброшенных угодий. Однако раздачи он сохранил, говорит его историк, ибо боялся, что, если упразднит их, какой-нибудь честолюбец расположит в свою пользу народ, пообещав ему их восстановить. Он даже кончил тем, что показал себя менее суровым, чем Цезарь, и после его смерти 200 000 граждан получали от государства хлеб. Это много, если подумать, что в Париже только 113 000 человек внесены в списки Органов государственного призрения, что, по самому благоприятному счету, народонаселение Рима было по крайней мере на треть меньше народонаселения Парижа и что большая часть этого населения состояла из рабов, которых должны были кормить их владельцы. Из этого мы должны были бы заключить, что в Риме было очень значительное количество бедных, если бы не проще было предположение, что многие из приходивших за государственной подачкой были не бедными в истинном смысле слова, но горожанами с незначительным доходом, которые с охотой пользовались такой дармовой прибавкой, позволявшей им жить в большем довольстве. Они отнюдь этого не стыдились, напротив, по-видимому, скорее гордились: так как эти щедроты касались только людей, пользовавшихся правом гражданства. Некоторые из них, желая подчеркнуть одну из привилегий римского гражданина, сообщали в эпитафиях, что они получали свою долю при раздачах хлеба.
С тех пор продовольствие столицы стало главной заботой императоров. Римский народ, такой покорный, такой угодливый, так всегда готовый потакать всем капризам своих владык, приходил в дурное расположение, только когда боялся, что уменьшат его долю хлеба. Чуть замечалась малейшая задержка в раздаче хлеба, которая должна была происходить ежемесячно, эта самая чернь, обыкновенно ни на что не жаловавшаяся, поднимала перед дворцом бунт или во время отсутствия императора бросалась грабить дом и ломать мебель префекта Рима. Когда распространялся слух, что хлеба может не хватить, городом овладевал слепой страх, один из тех страхов, какой проявлялся, между прочим, у нас во Франции в самые ужасные дни нашей революции и располагал народ к наихудшим насилиям. Императоры сделали все, чтобы разгонять эти страхи; они всячески поощряли купцов всех стран и народов, чтобы те везли свой хлеб в Италию. Клавдий даровал большие привилегии тем из них, которые снаряжали с этой целью корабли. Он увеличил их барыши и обещал вознаграждение за убытки. Все, кто так или иначе участвовал в организации доставки и распределения хлебных запасов в Риме (Аnnona), были избавлены от всякой другой службы: «Они работают, – гласил закон, – для общественной пользы!» Эта служба была предметом таких отличий и привилегий со стороны правительства, что в конце концов стала пользоваться большим почетом в провинциях; всюду чувствовали ее значение, и, так как она задавалась целью обеспечивать жизнь «священного города», ее называли также Аnnona sancta. Хлеб прибывал в Италию со всех концов земли; но больше всего его доставлял Египет, больше половины всего, что потреблялось в Риме. Это громадное количество хлеба, который чиновники-анноны собирали по всей стране, отправлялось в Италию с особой флотилией в момент, казавшийся наиболее благоприятным. Но, так как в Египте жатва зависит от разлива Нила и не всегда одинаково обильна, императору Коммоду пришла мысль, чтобы охранить себя от подобных несчастных случайностей, создать новый флот, отправлявшийся ежегодно в Карфаген за африканским хлебом; таким образом две самые плодородные страны в мире должны были платить Риму дань. Но и этого было еще недостаточно; Египет и Африка могли быть одновременно постигнуты одинаковым неурожаем; надо было принять предосторожность против всеобщего неурожая и обезопасить Рим от голода, который мог наступить в целом мире. Чтобы достичь этой цели, построили громадные амбары и наполняли их в обильные годы в предвидении плохих лет. Предусмотрительные государи заботились о том, чтобы хранилища были всегда полны; эти хранилища заключали, как нам передают, количество, достаточное для прокормления римского народа в течение семи лет: меньше нельзя было, чтобы успокоить эту так легко пугавшуюся толпу, испытывавшую вечный страх перед смертью от голода.
Гавани Траяна и Клавдия в Остии. Гравюра XVIII в.
Объясняется этот страх народа тем, что большая часть хлеба, продовольствовавшего Рим, могла доставляться только морем; а море устрашало римлян. Эти смелые воины не были вместе с тем отважными мореплавателями, подобно грекам. Они были склонны преувеличивать опасности коварной стихии; вечно дрожали за судьбу драгоценных кораблей, которые везли им их продовольствие и должны были переплывать море. Поэтому приближение египетского флота к берегам Италии каждый год составляло целое событие. Сенека рассказывает, что, чуть завидят в Поццуоли легкие корабли, называвшиеся «вестниками», упреждавшие другие и возвещавшие о них, Кампания предавалась радости. Толпа теснилась на пристани, стараясь издали различить в море среди множества судов суда александрийские, которые можно было узнать по особому виду парусов. Это уже было много – проплыть через Средиземное море и прибыть из Египта в Поццуоли, однако путь еще не был окончен: следовало идти берегом из Поццуоли в Остию, что представляло большие опасности, и даже когда были уже перед Тибром и в виду Остии, не все еще считалось оконченным. Вход в реку был так труден, берега такие плохие и изменчивые, что не один корабль разбивался о них. Разве однажды не видели гибель одновременно более двухсот кораблей в самом порту, где им не было защиты против бури?
Последнюю опасность можно было по крайней мере предотвратить. Стоило построить в Остии порт более надежный, где бы суда могли легко приставать и не боялись бы никаких бурь. Говорят, Цезарь думал это сделать, но смерть помешала ему, и об этом намерении не вспоминали после него в течение с лишком столетия. На долю Клавдия, слабоумного Клавдия, выпала честь привести его в исполнение. Этот жалкий император, осмеянный за свои семейные несчастия и умственно не вполне здоровый, любил, однако, полезные работы. Рвение его к этому усилилось вследствие одной личной опасности, которой он подвергся в начале своего царствованья. Когда он вступил на престол, в Риме свирепствовал страшный голод, и обвиняли его предшественника, бывшего будто бы тому причиной. Калигуле, лишенному совершенно рассудка, пришла фантазия проехаться верхом по Неаполитанскому заливу. Чтобы удовлетворить этой фантазии, поспешно собрали все корабли, сколько их было в итальянских гаванях, и все лодки; затем, связав их вместе, сделали широкий мост, от Поццуоли до Баули с гостиницами по пути для развлечений, и прихоть императора была исполнена. Но корабли, употребленные на забаву Цезаря, не могли в благоприятное время отправиться за хлебом в Африку и Египет, и в Риме чувствовался недостаток хлеба. Тем временем Калигула умер, и народ в ярости обрушился на неповинного Клавдия, так что он чуть было не поплатился за безумства своего предшественника. На него напали в самом Форуме, били и поносили, и он спасся от рук рассвирепевшей толпы только благодаря потайной двери, случайно открытой и позволившей ему возвратиться на Палатин. Клавдий пережил в тот день большой страх. Чтобы не подвергаться подобным бунтам и облегчить привоз хлеба, он решил построить новый порт в Остии. Говорят, что инженеры, противно своему обычаю, преувеличили расходы на это предприятие, чтобы отклонить от него царя, но он не поддался ничьим доводам, что вовсе не было в его нравах, и, боясь, что работы будут вестись небрежно, принял решение сам наблюдать за ними. Все время, что работы шли, он подолгу жил в Остии. Клавдий был там в день,